— Эдак ты никогда снохой не обзаведешься, если будешь с такой настойчивостью койку сына мониторить.

Машина остановилась у хозяйственных ворот. Александра, пошурудив в бардачке, достала связку ключей. Выбрав нужный, отправилась отпирать. Тося семенила следом.

Не дождавшись, когда подруга загонит машину во двор, понеслась в сторону конюшни.

— Внедорожник Ленчика здесь! Я так и знала! — громким шепотом возвестила она и потрусила в сторону «барского дома».

Дом встретил темнотой, лишь на первом этаже из окна дедовской комнаты из-за плотных занавесок пробивался неяркий свет.

— И что? Ворвешься в комнату сына? — Александра боялась, что Тося без нее успеет наворотить дел, но та поджидала подругу у дверей чужой спальни.

— Зайти и сразу свет включить? Или постучаться сначала? Я в щелку заглянула — на кровати кто-то лежит. В темноте не разобрать один — не один.

— Спит? — Саша прислушалась. — Тихо вроде…

— Давай я телефоном посвечу? — Тося достала мобильник. — Мы только убедимся, что Ленечка на месте, и спокойно пойдем в свой домик, а?

Александра вздохнула и приоткрыла дверь. Она скрипнула, и с кровати донесся сонный голос:

— Леня, это ты?

Тося тут же включила свет.

Ольга, лежащая голышом на пуховом одеяле, выстеганном собственными руками Тоси, томно выгнувшись, потянулась и лишь потом открыла глаза.

— Ой, мама! Здравствуйте! А я думала это Леня, наконец, спать пришел.

Тося шумно дышала через нос. Создавалось впечатление, что только поднеси к ней зажигалку и на два метра полыхнет огонь.

«И спалит к чертовой матери эту бесстыжую девку, — Александра сама пребывала в немалом удивлении. — Неужели Ленчик такой же беспринципный как и его отец и может простить предательство в обмен на сексуальные утехи?»

— Какая я тебе мама? — Тося вжала кулаки в бока, забыв, что совсем недавно прочила Ольгу в снохи, лишь бы не видеть рядом с сыном мальчико-подобную Виолетту. — А срам прикрыть, случаем, не хочешь?

— Зачем? — с улыбкой спросила Ольга. — Мне не холодно. А с Ленечкой станет еще и жарко.

Тетя Саша больно схватила подругу за локоть и вытянула из комнаты.

— Где Скворцов? — спросила она у вновь растянувшейся на кровати кошки.

— Ой, не знаю. Где-то с Дризом носится….

— Это что же такое? — кипятилась Тося, спускаясь на первый этаж. — Видела, как она нагло мне улыбалась? «Мама»! Пускай сначала прощения попросит, потом мамой называет!

— Но красивая девка, согласись?

— Красота только для тщеславных мужиков. Год-другой и красота уйдет, а человек с его поганым характером останется.

С этим утверждением Александра была согласна. Она до безумия любила своего мужа, хотя папа с первого дня противился выбору дочери. «Красивый муж не для семьи. Уведут! Сашка, одумайся, потом сопли на кулак мотать будешь!». Где уж там слушать того, кто гораздо умнее и опытнее! Мы же сами с усами! Горела, надышаться не могла. Хорошо, что институт не бросила.

Не Тося открыла Александре глаза на измены мужа. Были и другие любовницы, соседи не дали остаться в неведении. Прощала, боясь, что уйдет. Но только Тося помогла понять, что в муже кроме красоты ничего нет. Черствый самовлюбленный индюк. Саша даже где-то была благодарна испуганной девчонке с большим животом. Именно тогда она решилась разорвать супружеские отношения и взять на себя опеку над крохотной семьей, остро нуждающейся в элементарной доброте. Квартира Тоси по сути была квартирой Александры Михайловны, где когда-то жила ее бабушка, поэтому о мебели и хозяйских мелочах заботиться не пришлось. Докупили коляску, кроватку и пеленки-распашонки для младенчика.

Любовь к Леньке настигла внезапно и навсегда — стоило только взять его на руки. Саша шла из роддома с кульком в руках и чувствовала себя матерью. Пусть ненастоящей, но готовой порвать за «сыночка» любого. Тося поначалу была лишь приложением к дитятку, но позже и она стала родной.

— Давай к деду заглянем, — Тося потянула за руку. — Может Ленчик там? Свет-то почему-то горит, не заболел ли часом?

Вошли без стука, так как не ожидали увидеть Светлану Захаровну, сидящую верхом на стонущем деде.

Немая сцена продлилась недолго.

— Успокойся, Тося! — локтевой захват помог Саше удержать рвущуюся в бой подругу. — Камфорным спиртом пахнет, она всего лишь растирала ему спину.

— Да, Яков Ильич кашлял… — экономка, спустившись с кровати, вытерла руки о фартук.

— А платье-то зачем до пояса расстегнула? — Антонина полыхала глазами, наблюдая, как бывшая одноклассница торопливо, и от этого наперекосяк, застегивает пуговицы.

— Так жарко же! — Светлана Захаровна смахнула рукой пот со лба. — У самой от камфоры все горит.

— Тоська, уймись! — рявкнул дед, с трудом поднимаясь с постели. Его гнев был так велик, что даже не позволил говорить. Только когда приступ кашля схлынул, Яков Ильич вдруг резко притянул к себе экономку и усадил на кровать рядом с собой.

— Она мне старость согревает, — уже спокойно произнес он и обнял трясущуюся от страха женщину. — Отныне и спать будет в моей постели. Только попробуй что-нибудь сказать!

И уже обращаясь к экономке, ласковым голосом спросил:

— Светик, ты согласна?

— Все! — кивнула головой Саша, поскольку у Антонины отказал язык. — Дальше без нас. А мы пойдем искать Ленчика. Правда, подруга?

— К реке идите, — экономка напутствовала удаляющихся в тесной связке дам. — Там Магарыч буянит. Охрана уже побежала. А я тут, с дедом… Болеет он.

— Да пусти ты, придушишь, — просипела Антонина, высвобождаясь из сильных рук хирурга Звонцовой. — Я потом на эту тему истерику устрою. Сейчас к реке. Ленечку спасать!

И побежала на полусогнутых, так как из-за последних потрясений ноги ее уже не держали.

Глава 20. Чапай, я с тобой!

— Врагу не сдается наш гордый Варяг! — над темной рекой, делающей изгиб у мельницы, неслась героическая песнь.

— Вот дурак! Вот дурак! — задрав голову, шептал Дриз. Он, кутаясь в пальто без рукавов, с удивлением смотрел на хрипатого солиста. Такой фортель Магарыч выкидывал впервые. Видимо чистейший спирт подействовал на его мозг, привычный к суррогатам, разрушающе.

— Савелий Макарович! Немедленно слезайте оттуда! — Скворцов, сложив ладони воронкой, пытался докричаться до народного артиста, но тот, занятый своим делом, продолжал выводить рулады.

— Пощады никто не жела-а-ет!

— Или бросьте хотя бы топор! — Ноги Леонида пощипывал ледяной ветер, но «молодой барин» не замечал ни холода, ни общего посинения обнаженных конечностей. Все его внимание было направлено на плотника, который восседал на дереве, на той самой его части, которая нависала над водой. И все бы ничего — держался плотник за ветвь основательно, со знанием дела сцепив замком под ней ноги, не будь в его руках топора, которым он с профессиональным упорством перерубал нить, связывающую два мира: наш и иной.

Пытаясь остановить несвоевременный отход человеческой души, на дерево лез охранник, но сук под Магарычом трещал так зловеще, что по всем Дризовским расчетам (на то он и экономист), принять ледяную ванну пропойце все же придется.

— Как мне без струмента? Плотнику без струмента никак! — весело откликнулся Магарыч, отсалютовав Леониду топором и, рубанув сук, вновь затянул: — Спокойно, товарищи, все по местам-м-м…

Но спокойно товарищам не было: в доме на той стороне реки заплакал младенец, а соседские собаки откликнулись на призыв остервенелым лаем.

Заметив подбирающегося охранника, Савелий Макарович повел подбородком, словно его душил тугой воротник.

— Белые наступают? — спросил он у незримого собеседника.

Ветвь надломилась с громким выстрелом и начала медленно менять горизонтальную плоскость на вертикальную. Плотник, понимая, что конец неизбежен, прижал к груди «струмент» и обратился к тому, кто однажды не смог переплыть реку:

— Держись, Чапай, я с тобой!

Первой достигла воды шапка-ушанка.

— Етить твою за ногу! Как холодно-то! — успел выкрикнуть плотник перед тем, как черная река приняла его в свои неласковые объятия.