Он всегда был таким нервным? Трудно сказать.

Хедли повернулась к Оливеру:

— А твой папа часто приезжал тебя навещать?

Он вздрогнул и удивленно посмотрел на нее. Хедли и сама удивилась своему вопросу. Вообще‑то она хотела спросить Оливера о родителях: «Родители часто тебя навещали?» Слово «папа» вырвалось неосознанно.

Оливер, кашлянув, опустил руки на колени и принялся терзать ремень безопасности.

— Нет, только мама. Она приехала со мной в начале учебного года. Хотела помочь мне устроиться.

— По‑моему, это очень трогательно, — заметила Хедли, стараясь не думать о собственной ссоре с мамой. — Хорошая она у тебя.

Хедли ждала, что Оливер еще что‑нибудь скажет или, может быть, спросит о ее родителях — вполне естественная тема для разговора, когда людям несколько часов совершенно нечем заняться. Но он молчал, обводя пальцем вышитые буквы на спинке переднего сиденья: «ВО ВРЕМЯ ПОЛЕТА ПРИСТЕГИВАЙТЕ РЕМНИ».

Под потолком ожил телеэкран. Показывали мультфильм об утином семействе. Хедли его уже видела, хотя, услышав стон Оливера, готова была отречься от этого воспоминания. Но, преодолев себя, она критически посмотрела на Оливера:

— Ну и что тут плохого? Подумаешь, утки.

Он поморщился:

— Говорящие?

Хедли усмехнулась:

— Они еще и поют!

— Да что ты говоришь? Ты что, его уже видела?

Хедли показала два пальца:

— Дважды!

— Ты в курсе, что этот мультик рассчитан на пятилетних детей?

— От пяти до восьми вообще‑то.

— А тебе сколько, я запамятовал?

— Достаточно, чтобы оценить наших водоплавающих друзей.

— Да ты не в себе! Безумна, как шляпник! — рассмеявшись, заявил Оливер.

— Постой, постой! Это цитата… из мультика?!

— Нет, умница! Из классического произведения Льюиса Кэрролла. Лишний раз убеждаюсь в основательности американской системы образования.

— Эй!

Она толкнула его в грудь — жест настолько естественный, что Хедли спохватилась только тогда, когда уже было поздно. Оливер снисходительно улыбнулся, забавляясь ее смущением.

— Если не ошибаюсь, ты и сам учишься в американском университете!

— Верно, — согласился он. — Однако я восполняю его недостатки запасом чисто британского ума и шарма.

— Точно, шарма! Хотелось бы наконец на него посмотреть.

Уголки губ Оливера приподнялись:

— А кто тебе помогал тащить чемодан?

— Ах да, как же! Тот парень был просто замечательный. Интересно, куда он делся?

— Я как раз изучаю этот вопрос. — Оливер расплылся в улыбке. — Научная работа на лето.

— Какой вопрос?

— Раздвоение личности у восемнадцатилетних особей мужского пола.

— А, ну как же! То, что страшнее майонеза!

Неожиданно у самого ее лица пролетела муха. Хедли безуспешно попыталась ее отогнать. Секунду спустя мерзкое насекомое снова зажужжало над ухом, описывая круги над ее головой, словно упорная фигуристка.

— А она купила билет? — поинтересовался любопытный Оливер.

— Думаю, едет зайцем.

— Бедняга! Ей и в голову не приходит, что она окажется в чужой стране.

— Ага, где произношение у всех такое, что ни слова не разберешь.

Оливер махнул рукой, прогоняя муху.

— Ей, наверное, кажется, что она летает ужасно быстро, — задумчиво произнесла Хедли. — Знаешь, как на движущейся дорожке? Гордится небось!

–

Ты что, физику совсем не учила? — закатил глаза Оливер. — Теория относительности! Скорость движения мухи вычисляется по отношению к самолету, а не по отношению к Земле.

— Фу на тебя, отличник!

— Муха летает точно так же, как в любой другой день своей жалкой мушиной жизни.

— Не считая только, что она при этом попадет в Лондон.

— Ну да. — Оливер наморщил лоб. — Не считая этого.

В слабо освещенном салоне появилась стюардесса. В руках у нее была целая охапка наушников с болтающимися, словно шнурки от ботинок, проводками. Перегнувшись через спящую старушку, стюардесса громким шепотом спросила:

— Вам не нужно?

— Нет, спасибо, — ответил за обоих Оливер.

Стюардесса отправилась дальше, а Оливер вытащил из кармана собственные наушники и отцепил их от плеера. Хедли, нашарив рюкзак под сиденьем, начала искать свои.

— Нельзя пропустить уток! — пыталась шутить она, но Оливер уже ее не слушал. Он с любопытством рассматривал стопку книг и журналов, которые Хедли сложила к себе на колени, роясь в рюкзаке.

— Я смотрю, ты иногда все‑таки читаешь хорошую литературу!

Оливер взял в руки потрепанный томик «Нашего общего друга». Бережно, прямо‑таки с почтением, начал перелистывать страницы.

— Люблю Диккенса.

— Я тоже, — откликнулась Хедли. — Но этот роман я не читала.

— Прочитай, — посоветовал Оливер. — Один из лучших.

— Да, говорят…

— Кто‑то его точно читал. Смотри, сколько загнутых страничек.

— Это папина книга, — нахмурилась Хедли. — Он мне ее дал.

Оливер, взглянув на девушку, закрыл книгу.

— И что?

— Вот, везу в Лондон, надо вернуть.

— Не прочитав?

— Не прочитав.

— Чувствую, тут что‑то непросто.

Хедли кивнула:

— Правильно чувствуешь.

…Папа дал Хедли «Нашего общего друга» во время той лыжной поездки, после которой они больше не виделись. Уже в аэропорту, по дороге домой, он вдруг вытащил из сумки толстый черный том с пожелтевшими страницами и загнутыми кое‑где уголками — словно из пазла выпали кусочки.

— Я подумал, тебе должно понравиться, — сказал папа.

В его улыбке проглядывало отчаяние. С тех пор как Хедли подслушала его разговор с Шарлоттой и все детали наконец‑то сложились в общую картину, она с ним почти не разговаривала. Она дождаться не могла, когда вернется домой, чтобы свернуться клубочком на диване, уткнуться головой в мамины колени и выплакать все слезы, которые она так долго сдерживала. Плакать, плакать и плакать, пока не останется больше поводов для слез!

А тут папа со своей непривычной бородой, в новом твидовом пиджаке, и сердце его где‑то там, за океаном, а рука уже дрожит от тяжести книги, которую он держит на весу.

— Не бойся, это не стихи, — робко улыбаясь, сказал папа.

Хедли в конце концов взяла книгу. Посмотрела на обложку. Никаких рисунков, только заголовок на черном фоне: «Диккенс. “Наш общий друг”».

Папин голос чуть заметно срывался:

— Я стараюсь не донимать тебя советами, что читать, но некоторые книги слишком хороши. Жаль было бы их потерять среди всего этого.

И он сделал неопределенный жест.

— Спасибо.

Хедли крепко прижимала книгу к груди, обнимала ее изо всех сил, — чтобы удержаться и не обнять папу. До чего же несправедливо, что у них только это и осталось — эта натужная встреча, это ужасное молчание! А все он виноват! И все‑таки ее злость на него — худшая разновидность любви, тоска и мука, терзающие сердце. Хедли никак не могла избавиться от ощущения, что оба они — два кусочка из разных головоломок, и ничто в мире уже не заставит их соединиться вновь.

— Приезжай в гости, ладно?

Папа сделал движение — обняться, и Хедли кивнула, утыкаясь ему головой в грудь, и только потом начала пятиться назад. Она знает: не приедет. Даже если бы она согласилась, на что надеются папа и мама, как чисто технически это осуществить? Проводить Рождество в Англии, а Пасху — в Америке? Видеться с папой пару раз на праздники да недельку в летние каникулы? Ловить обрывки его новой жизни, где ей, Хедли, нет места? При этом упуская драгоценные мгновения маминой жизни? А мама чем провинилась, чтобы ей оставаться совсем одной на Рождество?

Это не жизнь, считала Хедли. Если бы время было растяжимым или можно было находиться в двух местах одновременно… А еще лучше — если бы папа просто вернулся домой. Для Хедли не было компромисса: все или ничего. Нелогично, неразумно, хотя в глубине души она понимала, что ничего — это слишком тяжело, а все — невозможно.

Вернувшись домой, она засунула книгу в дальний угол книжной полки. Потом опять вытащила, спрятала под стопку других книг на письменном столе, потом перепрятала на подоконник. Толстый том скакал по всей комнате, словно камешек по воде, и, в конце концов, упокоился на дне платяного шкафа, где и пребывал до сегодняшнего утра…