– Что-нибудь да получится, – сказал отец, – если, конечно, он не потеряет голову.
Смысл этих слов был для меня непонятен. Я не видела никого и ничего, кроме Робера, который казался мне, его шестилетней сестренке, самым замечательным человеком во всей процессии. Высокий, стройный, светловолосый – матушка в последний момент помешала ему напудрить волосы, – он, как мне казалось, никак не мог что-то потерять. Держался он очень прямо и подошел к ступеням шато с таким гордым видом, словно ему предстояло стать по меньшей мере маркизом, а не простым мастером-стеклодувом.
Обряд принесения клятвы сопровождался взрывами аплодисментов и приветствий. Робер поклонился всем собравшимся – гостям и всей этой толпе мастеров, работников с их женами и детишками, и я заметила, что он бросил быстрый взгляд в сторону моей матери Магдалены, взгляд гордый и вызывающий, словно он хотел сказать: «Именно этого ты от меня ждала, ведь правда? Мы оба этого желали». Мне показалось, что она кивнула в ответ, не только моему брату, но и самой себе; высокая, прекрасная в своем великолепном парчовом наряде, странно изменившаяся благодаря напудренным волосам, она казалась мне, шестилетней девчонке, чем-то большим, чем просто наша мать; она казалась каким-то божеством, более могущественной, чем даже статуя Пресвятой Девы, что стояла в церкви в Кудресье, она казалась равной самому Богу.
Второе событие произвело на меня совсем иное впечатление, вероятно потому, что в нем моим родителям была отведена второстепенная роль. Придя однажды вечером домой, отец торжественно сообщил:
– Мы удостоены высокой чести. Король, который охотится в наших краях, в лесах Вибрейе, изъявил желание посетить стекольный завод в Ла-Пьере.
Все в доме пришло в страшное волнение. Король… Что он скажет? Что сделает? Чем его нужно угощать, как развлекать? Матушка сразу же стала готовить парадные апартаменты, которыми до этого времени никто не пользовался, и всех женщин, находившихся в поместье и на заводе, тут же отрядили мыть, чистить, мести и наводить блеск. Но потом, за несколько дней до самого визита короля, прибыла мадам ле Гра де Люар вместе с сыном, с тем чтобы лично приветствовать его величество в своем доме.
– Совершенно естественно, – заявила она моей матери (я была рядом и слышала все от слова до слова), – что во время такого великого события – сам король удостаивает визита наш дом – мы с сыном должны находиться на месте. Я не сомневаюсь, что вы и ваша семья найдете себе пристанище на это время.
– Разумеется, – ответила матушка, которой, сказать по правде, втайне хотелось выступить в роли châte-laine.[10] – Я надеюсь, что вы найдете дом в должном порядке. Правда, времени у нас было не очень много, нас предупредили совсем недавно.
– О, об этом не беспокойтесь, – ответила мадам ле Гра де Люар, – прислуга сделает все, что надо.
А потом прибыли кареты, экипажи и целая вереница самых разнообразных телег и повозок, привезя толпу лакеев, официантов, поваров, поварят и судомоек. Они расхаживали по дому как хозяева – перевернули все вверх дном в кухне, сорвали с постелей покрывала и постелили новые, те, что привезли с собой, а с матушкой разговаривали так, словно она была у них прислугой, которую только что рассчитали. Нас попросту выгнали из дома, мы только-только успели снести все наши вещи в одну комнату, повернуть ключ в замке и сразу же отправились через двор к моему дяде Мишелю, прося, чтобы они с женой нас приютили.
– Этого следовало ожидать, – спокойно сказал отец. – Мадам ле Гра де Люар имела полное право поступить так, как она поступила.
– П-п-право? – с трудом выговорил Мишель, которому в то время было лет четырнадцать. – Какое п-право имеет эта п-п-проклятая старуха выгонять нас из дома?
– Придержи язык, – строго приказал ему отец, – и запомни, что в шато Ла-Пьер мы всего лишь арендаторы. Ни дом, ни сам завод никогда нам не принадлежали и принадлежать не могут.
Бедный Мишель был просто ошарашен. Он, наверное, считал, так же как и я сама, что мы хозяева Ла-Пьера и что он наша собственность на вечные времена. Брат страшно побледнел, как это всегда с ним случалось, когда он сердился и не мог выговорить какое-нибудь слово, и отправился в стекловарню, чтобы попытаться объяснить ситуацию своим друзьям-кочегарам.
Единственным из всей семьи, кто всей душой с нетерпением ждал приезда короля, был мой старший брат Робер. Он должен был участвовать в показательных работах – продемонстрировать вместе с другими мастерами свое искусство стеклодува, ибо король, как сказал нам отец, выразил желание наблюдать все стадии изготовления изделия – с того момента, как на конце трубки образуется пузырь из жидкого стекла, и до того, как на готовую вещь наносится гравировка, – это делали мой отец и дядя Мишель.
Наконец великий день наступил. Все мы поднялись ни свет ни заря, меня и мою сестру Эдме нарядили в самые лучшие наши белые платьица. А вот мама, к великому моему разочарованию, не стала надевать свое красивое парчовое платье, а надела обычное темное воскресное, добавив к нему только кружевной воротничок. Я собиралась запротестовать, но она не дала мне сказать ни слова.
– Пусть другие рядятся в павлиньи перья, если им это нравится, – сказала она. – Я чувствую себя более достойно в своем обычном наряде.
Я никак не могла понять, почему она надевала роскошный туалет из парчи ради моего брата и всего-навсего воскресное платье для встречи короля. Но отец, по-видимому, одобрил это, так как кивнул головой, когда увидел ее, и заметил:
– Так лучше.
Но я все-таки была с этим не согласна. И вдруг, не успели мы опомниться, как к нам нагрянуло все общество из шато. Мадам ле Гра де Люар подъехала к воротам парка в своей карете, сын сопровождал ее верхом, а с ним еще множество всадников, и среди них несколько дам, все в охотничьих костюмах, которые, как мне показалось, были в некотором беспорядке. Вокруг ехали грумы и егери. На мой вкус, все это было совсем не похоже на королевский кортеж.
– Король, – шепотом обратилась я к матери, – где же король?
– Тише, – прошептала она. – Вон он там, слезает с лошади, разговаривает с мадам ле Гра де Люар.
Я чуть не расплакалась от разочарования – этот пожилой господин, перед которым мадам ле Гра де Люар присела в глубоком реверансе, ничем не отличался от остальных, на нем были охотничья куртка и панталоны, и парик его даже не был завит. Возможно, утешала я себя, это потому, что он весь день провел на охоте, а лучший его парик возят в специальном сундучке. Оглядев толпу женщин вокруг – жен мастеров и работников, которые собрались, чтобы его приветствовать, король небрежно помахал им рукой и усталым голосом обратился к хозяйке:
– Мы все рано позавтракали и умираем с голода. Где мы обедаем?
Таким образом, программа изменилась, и визит в мастерские, который стоял на первом месте, отложили. Моментально отдали приказания и изменили весь ход работы у печи, хотя это было нелегко и крайне неудобно, а король вместе со своими гостями проследовал в шато обедать на добрые три часа раньше, чем предполагалось. Мне потом передавали, что мадам ле Гра де Люар настолько растерялась, что ей пришлось принимать сердечные лекарства, и я подумала: так ей и надо, она это заслужила, за то что так грубо разговаривала с мамой. После того как все работники, занятые у печи, прождали несколько часов, король вместе со всей свитой вернулся в мастерские, хорошо отдохнув и подкрепившись. У нас же в животах было пусто. Гости были в отличном настроении, смеялись и болтали между собой, а дамы то и дело восторженно вскрикивали, увидев тот или иной предмет, но тут же, взглянув на что-нибудь другое, отворачивались, – словом, создалось впечатление, что они не понимают решительно ничего.
Матушку представили королю, который сказал что-то через плечо одному из своих приближенных, – мне кажется, речь шла о ее росте, она ведь была значительно выше его, – а потом все пошли дальше, а мы следом за ними, чтобы посмотреть, как работает Робер, как он манипулирует своей стеклодувной трубкой. Он проделал всю операцию с необыкновенным изяществом, поворачивая трубку то так, то эдак, вертя ее в руках так небрежно, словно вокруг никого не было и никто на него не смотрел, тогда как я прекрасно знала, что он видит и короля, стоявшего в двух шагах от него, и дам, которые им любуются.
– Какое великолепное зрелище! – сказала одна из них, и даже я, в свои шесть лет, понимала, что она имеет в виду не трубку и не то, что с ней делал Робер, но самого моего брата. А потом случилась ужасная вещь. Мой брат Мишель, который стоял позади в толпе подмастерьев, ступил вперед, чтобы получше рассмотреть королевскую свиту, поскользнулся и растянулся во весь рост у самых ног короля. Отчаянно покраснев от стыда, он поднялся на ноги, но король добродушно похлопал его по плечу.