Светлана Воинская - Стервятница

— Я тебя видела у моих окон вчера. Садись.

Моника смотрела на нее, одетую странно: будто Мадлена сама придумала и наряд, и прическу. На коленях гадалки грелся черный кот, в складках темной юбки пряталась бутылка настойки.

Моника провалилась в плюшевое кресло.

— Мне снился ваш дом — бесконечные коридоры. Я брожу по ним, ищу выход… В результате остаюсь с половиной волос.

Теперь Мадлена смотрела на нее более внимательно, и Моника сначала ошибочно подумала, что гадалку заинтересовало ее ночное видение. Потом она вспомнила про голос, свой голос…Услышав ее, Мадлена взглянула на гостью по-новому.

— И как ты объяснила это себе?

— Придя к вам, я расстанусь с прежним…

— Я не могу никого избавить от его прошлого, запомни это. Смирись с пережитым опытом и иди вперед.

— Но куда? Куда мне идти? — Моника сдержала слезы. — Я не знаю куда. Есть ли где-нибудь место для меня? Нужна ли я кому-нибудь…

— А ты закрой глаза и иди, иди по коридорам из сна. Может быть и придешь куда-нибудь…

И Моника видела, как идет по коридору, резко сворачивая вправо, в темноту, в воронку, уходящую спиральной лестницей вниз. Наконец она выбралась. Вокруг простиралось поле, распаханное и черное. Громадный камень преграждал ей путь. Моника усмехнулась, вспомнив детскую сказку. Камень избороздили начертания. Она прочла:

— Налево пойдешь — в Европу попадешь.

— Так, так, — Мадлена расхохоталась. — Цивилизованный мир?

— Направо пойдешь — в себя. Прямо — в других. Назад — будешь везде и всюду.

— Что ты выбираешь? — голос ведьмы был серьезен.

— В себя. Мне этот путь привычен.

— Нет. — Мадлена откинулась в кресле, ее глаза были закрыты, она слушала. Впервые ее воля, сознание практически не были задействованы. Девочка делала ее работу сама, могла заглянуть внутрь себя столь легко. Мадлена лишь помогала ориентироваться в потоке образов. И, по словам девочки, ей «этот путь привычен». Но все ее видения ничто перед голосом. Ни один клиент не устоит.

— Тогда «везде и всюду».

— Смерть? Ты растворишься. Выбирай!

Мадлена равнодушно наблюдала за этими играми подсознания. Девочке были необходимы несколько уроков, данных самой себе. Ее тяга к мистицизму, непознанному отзывалась особой чувствительностью, позволяла настроиться на сигналы интуиции, уловить тайную сторону явлений. Но Мадлена после стольких лет практики не могла оценить этот дар, в ее профессии он не был нужен. Люди не способны оценить, прислушаться к голосу своей души.

— Выбирай! Жизнь каждого из нас зависит лишь от выбора.

— Ну, хорошо, — со вздохом согласилась гостья. — Хорошо. Ради разнообразия двинемся вперед — «в других».

— Хватит. Открой глаза. «Другие» не там, внутри тебя, они здесь.

Моника встала, прошептав благодарность.

— Простите меня, мне нечем заплатить. Получается, что я вас обманула.

— Я ведь не назначала тебе цену.

— Зайдя к вам, я хотела предложить свои услуги. Я могу гадать… по картам….

— Меня это не интересует.

Моника со вздохом обернулась к выходу и стала подниматься по ступенькам, когда услышала:

— Мне ценно другое: как легко ты можешь заглянуть внутрь себя. Оставайся.

— Я смогу отблагодарить вас, — Моника вспомнила о двух бутылях, зарытых в парке. — Мне нужно только принести сюда вещи.

И вывеска Мадлены растаяла в глубине средневековых улочек, за собором Святого Миклоша, за Влатвой с ее старинными мостами и голосом одинокой скрипки. Аллеи парка облетали, среди дубов кружила листва, а в грязной воде пруда чумазые попрошайки лебеди устраивали с утками безобразные склоки из-за корок хлеба. Неуклюжие, прозаические, как она… Мысли Моники прервал хриплый вскрик. Она обернулась. У скамьи суетились люди, склоняясь над мужчиной, бледным, изможденным…

«Все повторяется. Я подойду, помогу. А кончится все ужасно, тюрьмой».

Но Моника подошла. Рано постаревший человек, закрыв глаза, лежал на скамье. Она втиснулась в круг обступивших его людей, отметив равнодушие и даже тень облегчения на их лицах, словно они ждали этого приступа, точнее были готовы к смерти, а, может быть, желали ее.

Девушка потрогала пульс и объявила:

— Он не мертв.

— Господи, сколько это может продолжаться! — разрыдалась за ее спиной женщина.

Моника поднесла к губам лежащего горлышко бутыли и, открыв другой рукой его рот, влила несколько глотков бальзама. Ресницы дрогнули, покрасневшие глаза будто из-под толщи воды воззрились на нее.

— Сигарету! — потребовал сухой голос. Его приказ был выполнен мгновенно, какой-то из родственников тут же протянул портсигар.

Моника закупорила бутылку и прежде, чем уйти, бросила:

— Заядлые курильщики горят на два часа дольше.

— В аду? — лениво отозвалась женщина, одна из лицемерных свидетельниц приступа.

— В крематории.

Та вздрогнула.

— Постойте! — встрепенулся возвращенный к жизни. — Вы по роду профессии медсестра, я понял это сразу. Я смертельно болен. Мне нужен уход. И буду вам признателен, если… Вот, возьмите мою карточку. Я буду вас ждать завтра в девять. Я благодарен вам за спасение. Ваше лекарство просто чудо.

— Оно уникально, но я могу продать его вам.

— Я очень рад. Завтра в девять.

Моника кивнула, ничего не пообещав, и отошла. Ее преследовал шепот родственницы:

— Ты видел, как он бодренько вскочил! Только завидел юбку, как уже полон сил… Боже, я не смогу это вынести! И теперь наш добропорядочный дом будет посещать бродяжка, шлюха и только потому, что он назвал ее медсестрой. Ну, какая она медсестра! И между прочим, даже не спросил нашего разрешения. Ей богу, будто в собственном доме…!

— Успокойся, это скоро кончится.

Мадлена расчесывала волосы Моники. Зеркало отразило бесцветное лицо одной и необычную внешность второй, результат искусного сочетания грима и пышного парика.

— Ты знаешь, почему некрасива?

Моника пожала плечами.

— Все красивые женщины Европы были истреблены инквизицией. Эти исчадия считали красоту порочной. Любуясь своей красотой, женщина поддается суетным мыслям и легко становится добычей дьявола. Красота уничтожалась поколениями, и вот в Европе почти не осталось привлекательных женщин.

— Вчера я встретила человека, он предложил мне занятие, деньги и жилье.

Расческа замерла в пальцах Мадлены.

— Я тоже предложила тебе это. Раньше его. Ты не хочешь посоветоваться со мной, прежде чем принять решение?

— Вчера я последовала вашему совету, отправилась «в других» и нашла человека, которому я нужна.

— Глупышка! Возвращайся, если не устроишься.

В туман пробуждающихся улиц неторопливо входило утро. Ровно в девять Моника позвонила в дверь. Кто-то долго смотрел в глазок, но дверь осталась заперта. Несколько смущенная, Моника побрела прочь. Она не чувствовала себя подавлено, чужое равнодушие, злоба не могли обидеть ее.

— Постойте! — на крик она обернулась.

Он стоял на балконе в шелковой пижаме. Теперь Моника разглядела его лучше: желтое одутловатое лицо, глаза с нависшими веками. Подобие мужчины. Бессильное тело.

— Мои домашние ограждают меня от посетителей.

— Почему?

— Я веду не тот образ жизни, какой бы их устраивал. Если позволите, я встречу вас у порога, чтобы избежать вашего знакомства с их злым языком. Я вынужден терпеть их. Они — моя родня и ухаживают за мной. Я совершенно не способен устроить свой быт.

Через минуту Моника оказалась в гостиной. Голубые стены тускло освещала лампа под фиолетовым абажуром. Холодно, пусто. Увидев бутыль, Вацлав воскликнул:

— О, это как раз кстати. Мне очень понравился ваш ликер, — он налил себе рюмку и залпом выпил.

— Вчера вы почувствовали его вкус? Странно. Ваш приступ…

Ее голос… Вацлав почувствовал томление и достал портсигар. Сигареты были начинены смесью табака и опия. Девушка вынула одну. Он медленно наблюдал за ней.

— Уход родственников вас не устраивает, если понадобилась медсестра.

Он чиркнул спичкой, скользнув взглядом по затянутой в пальто фигуре, и тут же потушил ее.