Светлана Воинская - Стервятница

Моника помнила еще одну игру, сотворенную по заказу банкира, с маленькими купюрами — почти настоящими деньгами. Миниатюрный столик, на котором были изображены конторы и предприятия, дымящие трубами фабрики, торговые лавки. Игрокам следовало скупить как можно больше клеток на поле и получать доход. Выигрывал всегда Патрик, за игру ему удавалось скопить приличный капитал и собирать проценты. Он приобретал самые выгодные клетки — рудники, месторождения нефти, крупные заводы. Фред тратился на автомобильные компании, а Герман всегда имел по кусочку любой корпорации и никогда не уступал своей доли владельцу. По чуть-чуть он был везде и властвовал над полем, не давая ни одному из игроков полной свободы. Фишки были особенными — оловянные фигурки богачей. Один, толстенький во фраке и цилиндре, с сигарой во рту звался «американцем». Тощий, в пенсне и с тросточкой — «англичанином». В клетчатом пиджаке и бриджах прыгал по полю «немец», а в розовом сюртуке с болонкой под мышкой — «француз». Однажды фигурки пропали, забавных человечков Патрик отдал в счет очередного долга.

— Стоит только выкрасть макет банка, и ваши средства окажутся в опасности, — прервала молчание Моника.

— Совет преступницы? — усмехнулся старик. — Я не боюсь ограбления. Главный грабитель — мой сын. В скором времени он объявит меня сумасшедшим и приберет к рукам все, — он внимательно посмотрел на нее. — Что ты делаешь здесь, Моника? В этом доме, в этой стране? Я не верю, что ты приехала навестить друзей детства.

— Я собираюсь похитить у архиепископа рецепт этого бальзама, — она отпила глоток.

Кажется, банкир раздумывал, как реагировать.

— Да, — протянул он. — Это повод вернуться. Это оправдывает весь риск. Ведь рецепт, пожалуй, сулит тебе состояние? Пусть он и бесценен.

— Нет, он имеет конкретную цену — жизнь моей дочери. Бальзам спасет ее.

— И кто же из этих ублюдков ее отец? — выплюнул старик, но тут же изменил тему. — Кстати, я как-то был во дворце архиепископа.

— Жертвовали на богоугодные дела?

— Отнюдь, — он налил себе новую рюмку. — Архиепископ — мой партнер в нескольких предприятиях. Можно поучиться у него вести дела. Он прекрасно информирован о биржевых курсах, учредил акционерные общества по эксплуатации водопровода, газа и электричества, в его собственности находится трамвайная компания. Архиепископ Венский диктует цены на хлеб, он скупил все мельницы. Не мудрено, что цены на муку и хлеб повысились сразу же, как он стал монопольным владельцем всех мельниц в округе.

Моника боялась пропустить хоть слово.

— К сожалению, нарисовать схему дворца не могу — пальцы плохо слушаются.

— Она не нужна. Расскажите про архиепископа.

Банкир усмехнулся.

— Его доверенные лица учредили по всей Австро-Венгрии страховые компании. Страхуют от стихийных бедствий и несчастных случаев. Клиентов они убеждают, что при страховании в католических компаниях они могут рассчитывать на покровительство Бога и тем самым уберечь себя от разных напастей.

Глаза Моники загорелись.

— Если я добуду рецепт, сделаю вам копию. Бальзам поднимет вас на ноги.

— Сколько ты просишь за него?

— Мне достаточно, что вы не позвонили в полицию, увидев меня на пороге.

Аллеи Венского леса серпантином вились вокруг Каленберга. По тропе Бетховена, в тени вязов и диких каштанов, мимо потемневшего от непогоды памятника можно подняться на вершину и узреть Дунай и тонущую в фиолетовой дымке Вену.

— Помнишь, что у нас называлось охотой? Каждый наряжался в охотничий костюм, брал винтовку из коллекции отца, с самым серьезным видом наша пятерка отправлялась в лес…

— И мы охотились на ворон.

— Да, — Герман сорвал с куста шиповника багряную ягоду, только чтобы занять нервные пальцы. — Патрик всегда подстреливал несколько штук. А Фред — ни одной. Моника предлагала ворон жарить и есть, ведь жизнь не должна пропадать зря. Ты не хочешь вспомнить старые времена?

— Если будем стрелять по воронам, распугаем зверье.

Только подобный Ромео чужестранец мог наивно предполагать, что здесь, в пристанище любителей пикников, может быть что-то, кроме грибов.

— Ты прав. Ни к чему дурачиться, ведь мы серьезные люди. Энрико, — возможно, он впервые обратился к Ромео по имени, — мы ведь не дети… Я знаю, зачем ты притащил меня в лес. Я знаю, что из полицейского архива пропало дело о крематории.

Когда Ромео обернулся, Герман увидел, что он уже вскинул ружье и целился Герману в грудь.

— Ты всех нас сдал! Два года я думал, что ты не выдержал допроса. Я прощал тебя, отсиживая в тюряге, прощал, ползая под пулями русских… Но ты ведь не трус. В деле не протокол допроса, там твое заявление! Ты пошел в полицию сам и заложил друзей! Арийская чистоплотность не позволила молчать о ремесле соседей по улице!

Бескурковое ружье английской фирмы «Скотт» глядело пустым глазом на Германа. Ромео не собирался стрелять, это ясно. Гневная речь только взывала об ответе, Ромео ждал… Ждал разъяснений? Возможно, чувствовал подвох — не даром Герман заговорил первым.

Герман ворошил сапогом сухую листву, смотрел на кружащее над вершинами дубов воронье.

— Жаль, здесь нет Фреда, он бы понял.

— А почему его здесь нет? Не из-за тебя ли? — в глазах Ромео блеснули слезы.

— Я знал, что родители выкупят Патрика. С этих пор семья банкиров была у меня на крючке. Страх разоблачения, позора вечно висел над ними, словно нож гильотины. Они стали моими рабами, — Герман говорил медленно, даже сейчас он оставался занудой. Бледное лицо покрыли красные пятна, он сунул руки в карманы, пряча нервно подрагивающие пальцы. — Следовало только дождаться удобного случая, чтобы напомнить о детских шалостях Патрика. Я рассчитывал, что Монти освободит тебя, ведь ты добросовестно кремировал его брата. Отныне у меня был бы свой человек в мафии Вегетарианца. Фреда я любил. Я хотел устроить ему побег. Такой человек, как он, мог быть моим рабом лишь из благодарности. Страх, позор — для него ничто.

— А Моника? — слезы застилали Ромео глаза.

— Ты спрашиваешь меня о ней? — казалось, Герман задыхается. — Я должен был почувствовать себя ее хозяином.

Выстрел прервал его. Брови Германа удивленно дернулись, он обернулся:

— А я-то думал, ты струсишь.

Ромео лежал на траве, его ладонь была прострелена.

— Ты всегда был глуп, Ромео. Половина Вены — мои должники. Неужели ты думал, я пойду с тобой в лес один на один? За нами следит стрелок. Видишь ли, однажды во время охоты он случайно убил человека. Я знаю об этом, а полиция — нет. В случае опасности он должен был ранить тебя.

— На его месте я убил бы такую сволочь, как ты. Удачный случай.

— Тогда моя картотека попадет в полицию. Он знает об этом. Ты мне еще пригодишься. Ты ведь не хочешь быть расстрелянным за дезертирство? Сегодня ночью убит отец Патрика. Я уверен, что убийца — Моника Каттнер, знаменитая Стервятница. Ты будешь свидетелем на процессе.

— Она убежит, вот увидишь.

— Навряд ли. С ней все время мои люди. Шофер, няня… Сейчас отвезу тебя к отцу, он тебя полечит, а заодно расскажет о Монике. Ее дочь умирает, ты не знал? Их спасли с тонущего парохода, у ребенка — воспаление легких, потом туберкулез. Неужели ты думаешь, она с ребенком, харкающим кровью, может сбежать?

Лежа в темноте, она слышала, как дышит Валерия. Спит. Моника осторожно выскользнула из-под одеяла, пробралась, не издав ни шороха, к двери, бесшумно открыла ее и выскочила в коридор. Там она замерла, прислушиваясь. Тихо. Теперь можно заглянуть к банкиру. В руке Моника держала новую бутыль бальзама. Дверь в кабинет была приоткрыта, внутри царила темнота. Неужели герр Аустер спит? Моника вошла. Откуда-то раздался далекий голос Патрика. Только через минуту она поняла, что голос доносится из гостиной. Патрик разговаривал по телефону.

— Он опять затянул свою песню, что поставит на чек… Нет, не отпечаток пальца! Подпись! Его пальцы обрели чувствительность! При мне он пробовал что-то писать. Заявил, что получит лекарство, которое просто поднимет его на ноги. Ты не представляешь, он выглядел совершенно другим. Здоровым! Не знаю, на меня просто что-то нашло. Чёрт, чёрт, чёрт! Я испугался, Герман. Ты должен приехать, все осмотреть. Какая еще охота?! Ты с ума сошел? Подожди… Подожди… Я согласен привезти к тебе Монику прямо сейчас. Мне больше нет нужды в тех бумагах, — его голос стал срываться на дрожь. — Нет, Герман! Ты просто не можешь так сделать! Хорошо, я жду. Не буду трогать…