Галина Лифшиц - Сто тысяч заповедей хаоса

– Так это вы тут живете? – довольно мрачно спросил Иван.

– Я. Тут. Подруга предложила пожить, пока их нет. Ну, вы слышали. Я ментам рассказывала.

– Ясно.

– А давайте вместе в дом зайдем, я капусту возьму для ежей и свитер себе. А то у меня нервы… Никогда не боялась, а сейчас что-то страшно.

– Ну пошли, – согласился Иван неохотно.

Не знаю, что он подумал. Может, что я его в постель потащу на нервной почве после всего только что вместе пережитого.

Я шла к дому, держа в левой руке пакет с приятными покупками. Может, не зря тапки купила? Может, они не простые, а скоростные? Такие, что и двигать не придется? Мужчина-то – вот он. Представительный, с дорогущей машиной, приличный во всех отношениях.

Я усадила Ивана на кухне и быстренько сгоняла к ежиной кормушке. Их никого не было. Бедняги! Ушли не солоно хлебавши.

– Эй! Я тут! Пожрать вам принесла, – позвала я шепотом на всякий случай.

Мне показалось, что в ответ издалека раздалось знакомое фырканье. Значит, все в порядке. Можно отправляться.

Иван ждал меня у порога. Я схватила свитер, заперла дом.

– А вы далеко отсюда живете? Я потом пешком дойду?

– Сейчас увидите, – ответил Иван, давая задний ход.

– Вы же развернуться могли, – полезла я с советами.

– Нет такой необходимости.

Машина остановилась у соседнего дома. У того самого, где жили, по словам Юльки, веселые хлебосольные любители шашлыков. А еще она в последний раз предупреждала, что муж ее не советует с хозяином дома общаться – с ним надо быть осторожнее.

Вот это да! Наверное, стоит быть бдительной. Недаром Иван так помрачнел, узнав, что я отсюда. Что-то они не поделили. Но – мне-то какое до этого всего дело? Я тут остаюсь только до зимы. И все условия, Юлькой поставленные, соблюдаю четко. Никого не зову в гости, собаку не завела. Живу одна-одинешенька, пылесошу каждый день, чтоб дом чувствовал внимание к себе. Что еще от меня надо?

Дом у Ивана выглядел, в отличие от Юлькиного, очень даже обитаемым. Уютно. Ковры, кресла, картины, камин. Я предчувствовала отдых от приевшегося за это время минимализма.

– Будем на ты? – предложил Иван.

– Конечно!

Мы выпили на брудершафт. Целоваться, правда, не стали.

Текила со льдом и долькой лимона! Что может быть лучше?

– Знаешь, у меня такой день сегодня… Сумасшедший совершенно день. За такой день десять лет дают.

– Строгого режима? – хмыкнул Иван.

– Бывает и так. У меня почти так – ты ж видел. А ты хороший человек! Я думала, ты сейчас выскочишь, материться начнешь… Пистолет вытащишь… А ты – редкость, уникум!

– Наверное, пора мне в нормального превращаться – с пистолетом и бычатиной.

– Не, не надо. Ты хорош сам по себе. Раритет. Слушай… – я отпила еще текилы, немедленно почувствовав громадное облегчение. – Можно я тебе все расскажу? Я вообще ничего не понимаю, что происходит. Что-то вокруг крутится вихрем. И все вокруг меня. Я ничего не делаю. Сижу тут. Ежей кормлю. Никого не вижу, а все происходит и происходит…

– Да я уж вижу, как ты тихо сидишь, – засмеялся вдруг Иван. – Такая вся кроткая… Как ты с ментами-то… Все сразу просекла.

– Так это у меня уже был крик отчаяния! Ты слушай, слушай!

Я быстро и, как мне казалось, лаконично рассказала новому другу про все-все-все. Мне давно хотелось с кем-то поделиться. Но не было с кем. И тут встретился совершенно подходящий для этого человек. Он внимательно слушал и иногда подливал мне текилу и подкладывал лед.

Может, он решит, что я сумасшедшая. Ну и пусть. Какая разница? Я хоть выговорюсь. Скорее всего он потом побоится мне даже «здрасте» говорить. Но это будет потом. А сейчас…

Я говорила и говорила. Про соседку, про то, что та не соврала про пришельцев. Потом про старую каргу. Про сволочь-Иришку, которой непонятно что от меня надо. И, наконец, про тайну собственной родословной.

– Мой отец – мне не отец! Понимаешь? И я узнаю это только сейчас, когда мне уже тридцать шесть и я вполне могу стать бабушкой! И никто не виноват! И всем хорошо! Только я – кто я теперь?

Я приготовилась зарыдать.

– Кто была, та и есть, – засмеялся Иван. – А скажи, ты дочь той самой Павловской? Александры Николаевны?

– А ты чего? Знаешь ее?

– Еще бы! Я у нее учился. Я ж тебе сразу сказал, что я врач.

– Может, ты еще и папу моего знаешь?

– Академика Павловского? Не застал. Но по учебникам его учился, конечно же.

– А ты кто? Кардиолог? Хирург?

– Пластический хирург, – уточнил Иван.

– Значит, богатый, знатный, счастливый, процветающий…

– Почти так. Давай-ка маме твоей позвоним. Узнаем, как там дела. Она же в клинику собиралась вроде.

Вот человек! Редкой души! И повстречался просто на дороге!

Мама действительно находилась возле Ангелины. Девушка спала. Состояние средней тяжести. Избита, изнасилована. В крови – сильнодействующий наркотик. Завтра с ней можно будет поговорить. Ехать не обязательно. Девочке лишние стрессы сейчас ни к чему. Ей надо окрепнуть.

– Мамочка, а ты как?

– Мы тут с Андреем. С папой.

– У нас первая брачная ночь, – сказал в трубку отец голосом взрослого Егорки.

– У вас, по ходу, все брачные ночи на экстриме, – отозвалась я.

– Похоже на то, – засмеялась мама. – А ты спи, не волнуйся ни о чем!

– Уже, мамочка. Засыпаю.

– Знаешь, – сказала я Ивану, – я за все эти месяцы так полюбила одиночество… Чтоб ничего не случалось, чтоб тишина, покой, звезды, река.

– Это не одиночество, – серьезно ответил Иван. – Одиночество – это совсем другое. «Чувство одиночества – это быть одному плюс поток дерьма»! Вот!

– Гениально! – восхитилась я. – Дай списать слова. Лучше не скажешь.

– Дарю, – щедро распорядился Иван. – Хотя это и не мое. Это психолог один, Фриц Перлз, дал формулу.

– Да! Мне особо тоскливо стало именно когда поток дерьма пошел. И чего-то я уже больше не могу одна. И не хочу!

– А кто хочет? Есть такие на свете?

Я слышала, как Иван что-то еще говорит, но голос его звучал издалека… Все! На сегодня достаточно. Я нагло уснула на его диване. Спокойным детским сном.

– С добрым утром! Иди завтракать! – услышала я, едва продрав глаза.

Я лежала на чужом диване, укрытая немыслимой красоты шелковым одеялом.

– У тебя так хорошо спится! Я не люблю спать у чужих, а тут так спокойно, уютно!

– Вставай, иди! Я кофе сварил!

Я медленно встала, потянулась.

– Иду! Умыться можно?

– Давай-давай!

Иван хозяйничал на кухне, бодрый и свежий.

– А тебе на работу не надо? – вдруг опомнилась я. – Я тебя не задерживаю?

– Я в отпуске. Дела кое-какие улаживаю.

– В отпуске дела! Ужас какой!

– Ужас. И правда. Но приходится улаживать. Давай ешь.

Иван поставил передо мной сковородку с глазуньей. Три глаза, и все целые. Грамотно сделанная глазунья.

– Ты мастер. Не у всех так получается. А себе?

– А мне – вот!

На другой сковороде красовались такие же совершенные три глаза.

Вкусно! И как же спокойно!

Мне захотелось поблагодарить своего нового знакомого. Подарить ему что-то особенное.

– Иван, скажи, ты ходишь тут на речку купаться?

– Нет. А где тут речка? Мы… я тут сравнительно недавно. Не знал, что можно купаться. Да и времени всегда в обрез.

– Там такое дикое место. Хочешь, я покажу? Поплаваем. Только ты больше никому о нем не рассказывай, ладно?

– Постараюсь, – засмеялся Иван.

– Тогда давай быстро ко мне, я купальник надену, ежам корма задам, и поедем. И ты надень на себя такое… попроще, чтоб не жалко. Мы через кусты продираться будем.

– И ты говоришь, что вокруг что-то вихрем крутится? А ты – сама тишина? – весело вспомнил Иван мои вчерашние жалобы.

Он быстро собрался, мы доехали до моего дома, я снова усадила его на кухне – ждать, а сама ринулась к своим колючкам, наверняка обиженным на меня.

– Ну вот, я готова, поехали!

Я умела очень быстро собираться.

– Слушай, а покажи мне весь дом. Я ж тут не был никогда, – неожиданно попросил Иван.

– Да там смотреть не на что. Все пусто, все вывезли. Только если планировочку. Ну пойдем. Или сам посмотри, я пока тут кое-что в стирку закину.

Пока Иван смотрел дом, я успела даже пропылесосить первый этаж.

– Хороший домище! – одобрил он, спускаясь. – Ну, поехали, пожалуй!