Сайрита Дженнингс - Страх падения

— Да? — ответил он, обернувшись.

— Я тоже тебя люблю.

Даже через всю комнату я увидела, как в его глазах заблестели слезы. Он улыбнулся и посмотрел в сторону, пытаясь взять себя в руки, а потом кивнул. Но прежде, чем он успел развернуться и покинуть мою спальню, я успела заметить на его щеках влагу.

Я готовила ранний ужин в пятницу вечером, когда на кухне появилась Анжела, заскочившая ко мне перед тем, как отправиться выступать в «Глубину». Выражение ее лица было не читаемым, однако я знала, что ее что-то беспокоило.

— Выкладывай, — сказала я, наконец, когда она схватила кусочек красного перца, который я нарезала для жаркого.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она, прибегая к своему излюбленнуму приему «глаза как у лани».

Я посмотрела на эти синие, большие как у ребенка глаза и пухлые, поблескивающие губки.

— То, о чем ты хочешь мне рассказать до зуда в одном месте. Так что выкладывай. Что случилось? Ты соблазнила еще одну одинокую домохозяйку из нашего дома? Испортила чью-то дочь?

— Почему ты всегда думаешь обо мне только самое плохое? Я не какая-то девица с сексуальными отклонениями, — усмехнулась она, уперев руки в свои узкие бедра.

— Тебе меня не одурачить, — рассмеялась я.

— Хм. Хорошо. К твоему сведению, я хотела сообщить кое-то, касающееся тебя. Так-то! — Она драматично развернулась на каблуках, чтобы выйти.

— Стой! Что обо мне?

Анжела медленно, сохраняя мелодраматический эффект, развернулась ко мне лицом, блистая озорной улыбкой.

— Даже не знаю, должна ли я говорить тебе об этом. Но у меня остается все меньше времени. Но, учитывая то, что говорили Дом и доктор Коул, это сообщение действительно может привести к беде. И ты сделала...

— Что? Постой, притормози. О чем ты говоришь? Что сказали Дом и доктор Коул?

Я положила нож, который держала и присела за обеденный стол, показав жестом Анжеле сделать то же самое. С глубоким вздохом, быстро оглянувшись через плечо, она неохотно ко мне присоединилась.

— А теперь колись. И начни сначала.

Анжела сделала глубокий вдох и начала нервно теребить пальцами свои блондинистые волосы.

— После того, что с тобой случилось, после нападения, ты была непоколебима в том, чтобы мы не упоминали... эм... о Блейне. Словно ты на самом деле не хотела иметь с ним ничего общего. Поэтому мы просто пытались вести себя так, словно он никогда не существовал. Ну, знаешь, чтобы помочь тебе выздороветь. И когда несколько недель спустя, ну, Блейн дал мне кое-что, чтобы я передала тебе, я пошла с этим к Дому. Хотела спросить у него, что мне следует делать.

— Подожди минутку. Блейн дал тебе что-то для меня? — пропищала я. То, что я вообще сумела выдавить хоть слово, было подобно чуду. Услышав всего лишь его имя, я почти перестала дышать.

— Ну... да. Вообще-то, это мутная история. Я не знаю, я просто не пойму, зачем он хочет, чтобы у тебя это было. Но в любом случае, позволь мне закончить. Итак, я сообщила Дому, и он сказал не отдавать это тебе. Сказал, что доктор Коул считает, что любое напоминание о произошедшем с тобой или о событиях, приведших к этому, может стать спусковым механизмом к психическому расстройству. Я была вынуждена согласиться. Я имею в виду, в то время ты была довольно пуглива.

Я не могла с этим поспорить. Недели, прошедшие после нападения, были словно в тумане. Я как будто полностью отстранилась от переживаний тела. Я будто не присутствовала целиком. Мое подсознание создало стальной кокон, куда никто не мог проникнуть, пока мой разум не переварил то, что со мной случилось. В промежутке между операцией по исправлению моего изувеченного лица и до принятия новой себя, я походила на зомби. Была мертва изнутри. Не хотела чувствовать. Не хотела думать. И была чертовски уверена, что не хотела об этом говорить. Только приезд моей мамы, единственного человека, возможно более сломленного, чем я, вырвал меня из этого состояния. Ее присутствие открыло невидимые шлюзы, и все эмоции, стремящиеся выбраться на поверхность, наконец, это сделали. Такое состояние не прекращалось в течение нескольких дней.

— Итак, теперь ты считаешь, что время, отведенное для того, чтобы я об этом узнала, подходит к концу?

Анжела пожала плечами.

— Да. Вроде того.

Я покусала губу, пытаясь понять, хотелось ли мне открыть эту дверь. Да, мое сердце все еще, без сомнений, принадлежало Блейну, но я приняла то, что нас больше нет. Я двигалась дальше и мне становилась лучше. Мне нужно было оставаться на этом пути. Отклонение с него может обернуться серьезной опасностью для моего восстановления.

— Хорошо... давай на это посмотрим.

Ага. Лохушка. Стошестидесятивосьмисантиметровая лохушка с длинной белой палочкой и в целлофановой обертке. Возможно, с вишневым вкусом.

Анжела открыла большую, дизайнерскую сумку, висящую на ее плече, и показала мне стеклянную банку с крышкой. Внутри нее был кусочек бумаги. Я взяла ее в руки и, не дрогнув, осмотрела.

— Видишь, — отметила Анжела, хотя я почти не слышала ее голос за стуком своего грохочущего сердца. — Непонятно, да? Кто дарит кому-либо банку? Итак... ты собираешься читать записку?

Я собиралась? А нужно ли?

— Не знаю, — прошептала я.

Это была правда. Я должна быть честной с самой собой и с другими в своих чувствах. Это условие было частью моей терапии.

— Не жди слишком долго, собираясь с мыслями. Он уезжает.

Моя голова дернулась так резко, что я ощутила, как загремел мой отремонтированный череп.

— Уезжает?

— Да. Он улетает. Куда-то в Австралию или типа того. На самом деле сегодня ночью его прощальная вечеринка, где будут выступать «Анжел Даст». Я спросила его, хочет ли он, чтобы я тебя пригласила...

— И?

— Извини, Кам, — посмотрев с сочувствием, ответила она.

Ей больше ничего не надо было говорить. Блейн покончил со мной. Он не хотел, чтобы я там была.

Я кивнула, все поняв и сделав определенные выводы. Этот разговор был окончен точно так же, как и Блейн покончил со мной.

— Хорошо... мне пора бежать.

Анжела поднялась на ноги и поцеловала меня в макушку. А я просто сидела, все еще глядя на ту банку, не в силах признать остальное.

Анжела почти дошла до выхода из кухни, но снова обратилась ко мне.

— Кам? Можешь оказать мне услугу?

Я заставила себя посмотреть на нее, хотя мои глаза словно заволокло пеленой.

— Конечно.

— Что бы ни было в этой банке, обещай, что не станешь этого бояться. Это всего лишь кусочек бумаги. И он не сможет отнять у тебя то, чего ты добилась за последние несколько месяцев. Это не изменит того, кто ты есть.

Я просидела в тишине несколько мгновений, а затем кивнула.

— Обещаю.

Я солгала.

Было слишком поздно. Я уже была в ужасе.

«Ками, я писал это письмо у себя в голове миллионы раз. Дерьмо, я набрасывал его так часто, что начал чувствовать себя дискомфортно. Не помогло даже то, что я представлял тебя перед собой и рассказывал все это тебе. Все равно каждый раз я сминал лист и запускал его через всю комнату.

Правда состоит в том, что я не знаю, что сказать. Не знаю, как в полной мере объяснить то, что я чувствую прямо сейчас. Замешательство? Да. Огорчение? Черт, да. Боль? Большую, чем ты могла бы когда-либо познать.

Я знаю, что я эгоистичный ублюдок, раз ощущаю подобное. Знаю, у меня нет прав чувствовать боль, после всего, через что ты прошла. Но я чувствую. И ничего не могу с этим поделать. Прошло почти три недели, а все, о чем я могу думать — это о выражении твоего лица, когда я видел тебя в последний раз. Когда я тебя потерял. Поэтому, пожалуйста, ненавидь меня за это. Говори, что я зацикленный на себе придурок и мудак. Но не говори, что то, что было между нами — не настоящее. Не отбирай у меня хотя бы это. Потому что, Кам, для меня это было всем.

Да, я понимаю, что все кончено. И осознаю, что только так ты можешь излечиться. Но знай, что существование без тебя меня убивает. Оно, блядь, убивает меня каждую чертову секунду каждого чертового дня, когда я не могу тебя видеть. Или ощущать тебя в своих руках. Или слышать твой сладкий, тихо напевающий что-то голос. Малыш, я так скучаю по тебе и чувствую себя из-за этого отвратительно. Так, будто расставание со мной не сможет привести к твоему выздоровлению. Как будто это сделает все только хуже. А я этого хочу. Совершенно нет.