Эмилия Остен - Страсть и расчёт

– Где папа? – спросила Луиза недрогнувшим голосом. – Я хочу видеть его.

– Идем, милая. – Леди Крайтон обняла племянницу и повела ее вверх по лестнице, на второй этаж дома, где, по всей видимости, располагались комнаты членов семьи.

Майкл Грэхем лежал в своей спальне на кровати в окружении свечей. Луиза приблизилась к телу отца и остановилась, ухватившись за резной столбик, поддерживающий балдахин. Леди Крайтон не выпускала ее руки, и Руперт, повинуясь порыву, взял жену за плечи. Она не отстранилась, скорее всего потому, что даже не заметила движения мужа, полностью поглощенная своим горем.

Графу уже приходилось видеть мертвых людей, и это зрелище не доставляло ему никакой радости, – а здесь вдвойне тяжело было смотреть, как неподвижно лежит человек, еще недавно деятельный и полный жизни. Лицо Майкла Грэхема не расслабилось даже после смерти, сохранив ту печать властности, смешанной с жизнелюбием, что и отличала этого человека от других. Когда уходят старики, согбенные годами и жаждущие небесного покоя, это можно легче принять, понять, объяснить; так Руперт смутно вспоминал смерть деда. Но когда тот, чьи годы, казалось бы, еще не сочтены, вдруг волею Бога отправляется в мир иной – это всегда перемещает в иную реальность оставшихся в живых. Мир Руперта не сильно изменился, так как он толком не успел узнать тестя, однако мир Луизы изменился навсегда.

И только от графа зависело, какое место в этой новой реальности жены займет он.

Граф позволил леди Крайтон увести Луизу в ее спальню, обнаружил, что Мортимер куда-то исчез (что, впрочем, не могло не радовать – присутствие этого человека Руперта раздражало), и, внезапно увидав рядом Виггса, поинтересовался насчет комнаты.

– Нам выделили гостевые покои, – произнес Том с сомнением, которое в большой степени обнаруживало отношение к ним слуги.

И действительно, комнаты оказались похожи на все, что уже видел Руперт в этом доме: уставленные новенькой мебелью, будто только вчера привезенной от мастера, пропитанные нежилым запахом, неестественно чистые. Конечно, здесь убирают, но не живут постоянно; возможно, с момента покупки дома тут и вовсе никто не останавливался. Вроде бы мелочи, как и отношение Фланнагана, как и колкости, которые граф выслушивал всю неделю до свадьбы, и все же ему стало не по себе.

Переодевшись в черный костюм, старый, довольно плохо сидящий и, увы, единственный (кто же знал, что траурные одежды понадобятся так скоро!), Руперт отправился на поиски жены. Дверь открыла замученная горничная Мойра, с чьим незаметным и приятным присутствием граф уже успел свыкнуться за время путешествия в Бат. Апартаменты Луизы занимали несколько комнат – ее личный кабинет, спальня и гардеробная, а может, что-нибудь еще – дверей тут было предостаточно. Но Руперта интересовала лишь та, за которой находилась его супруга.

– Милорд. – Мойра присела в реверансе.

– Моя жена может меня принять?

– Я спрошу, милорд.

Мойра исчезла за дверью справа – ага, значит, спальня, скорее всего, там. А это, по всей видимости, гостиная, где принимают родственников и ближайших подруг. Руперт прошелся туда-сюда и огляделся – совсем иное впечатление, как будто он оказался в другом доме. Здесь мебель была постарше, картины – поживее, краски – ярче. Сразу видно, девичье жилище. И тут чувствовался отпечаток личности Луизы, ощущалось, что она прикасалась к этим вещам, любила их.

Мойра появилась через минуту:

– Графиня сейчас выйдет.

– Спасибо, – поблагодарил Руперт, и девушка выскользнула в коридор. Луиза появилась меньше чем через минуту; лицо ее было бледным и осунувшимся, она тоже успела переодеться в траурное платье. Черный цвет Луизе не шел, придавая загорелой коже сероватый оттенок.

Руперт подошел и взял ее за руки, жена ответила вялым пожатием и опустилась на кушетку. Граф сел рядом.

– Я все еще не могу поверить, – негромко произнесла Луиза.

– Смерть часто вызывает недоумение, – вздохнул Руперт. – Когда умер мой отец, я не знал, чего во мне было больше – растерянности или боли.

Луиза впилась в него взглядом:

– Как ты справился с этим? Я сейчас не понимаю, как можно вообще с таким смириться. А ведь еще позавчера мне казалось, всю мою жизнь я верила, что для меня не существует препятствий…

– Ответ прост – время. – Руперт протянул руку и коснулся ее щеки. – Только оно и люди, которые находятся рядом, могут помочь пережить утрату. И сейчас важно находиться в окружении тех, кто может разделить твою печаль и поддержать тебя.

– Мне остается верить тебе на слово. Я не могу этого осознать. Даже то, что он лежит там, и я его видела…

– Тш-ш. Не думай об этом.

– Я не могу не думать! – вдруг взорвалась она, отстранилась, вскочила и заметалась по комнате. – Мой отец умер, хотя всегда был здоров! И я понятия не имею, за что мне послано такое испытание… ах, впрочем, что это я. Анна научила меня плохому. Испытание! Я просто ничего не понимаю. Мне хочется убить кого-нибудь, но разве это поможет?

– Можно попытаться убить меня, – смиренно ответил граф. – И ты узнаешь ответ.

Луиза засмеялась и тут же оборвала смех.

– Руперт! Как ты можешь шутить в такой момент!

– Может, это сейчас единственный выход.

– Вечером придут друзья отца, – вдруг сообщила Луиза. – Будет небольшой ужин.

– Семья в трауре. Ты уверена, что так стоит поступать?

– Здесь твои старомодные правила не действуют, – отмахнулась Луиза, и этот жест и ее слова вдруг больно резанули Руперта по сердцу. – Эти люди – часть нашего окружения, и я не могу их не принять. Их семьи связаны с нашей не только хорошими отношениями, но и контрактами.

– Я понимаю, что на Севере деловые связи – это все, – терпеливо произнес Руперт, – однако тебе не кажется, что они не должны заслонять человеческие отношения?

– Они не заслоняют… – Луиза прервала сама себя и воскликнула с досадой: – Я не хочу сейчас тебе ничего объяснять и оправдываться, не хочу и не буду! Мне нужно побыть с ними – я знаю их с детства! Мой отец сделал бы так же. Он поступил так, когда умерла мама, я знаю. Траур – это не повод прекращать жить, это основание для того, чтобы вспомнить все хорошее, что есть в жизни. И начать ценить то, что осталось.

– Может быть, но я этого не понимаю.

– Ты в своем праве. – Ее тон стал ледяным.

– Я в праве мужа. И я хочу сделать то, что лучше для моей жены. Мы долго добирались сюда, Луиза, тебе следовало бы отдохнуть.

– Ты совсем меня не знаешь, – возразила она с досадой, – но тебе уже известно, что я делаю то, что хочу. Сейчас я желаю, чтобы эти люди пришли сюда. Почему ты не можешь этого осознать?

Руперт поднялся:

– Потому что ты испытываешь сильное горе и можешь не понимать своих истинных потребностей.

– Ты знаком со мной всего лишь месяц, – бросила Луиза, – откуда тебе это знать?

Граф понимал, что она произнесла это не потому, что хотела причинить ему боль, а потому, что ей самой было тяжело. Однако то, что Луиза смогла разрыдаться только в объятиях Мортимера, то, что она слушала и не слышала мужа, то, что она продолжала поступать, не считаясь с его мнением и желаниями, – все это встревожило Руперта. Он потерял контроль над ситуацией, даже тот призрачный, что у него был. Его обаяние и знание людей вдруг дали сбой. И не с кем-нибудь, а с собственной супругой.

– Хорошо, – произнес граф спокойно, – мы поступим так, как тебе хочется.

Гроза шла издали и катила перед собою бочку душного воздуха, который обрушился на Глазго, заставляя людей широко распахивать окна, – а следом за ним пришел очищающий ливень. Луиза успела всласть надышаться дождем, стоя на балконе (в ее комнате всегда был балкон, в каком бы доме она ни жила), а затем настало время спуститься в гостиную, где уже собрались близкие люди. Там окна были закрыты наглухо, чтобы гроза не расстроила планы влиятельных господ. Снаружи они не имели возможности повлиять на стихию, но в доме могли себе позволить подобную иллюзию.

Луиза поймала себя на том, что злится, и она даже знала на кого.

На собственного мужа.

Граф Рэйвенвуд спустился вместе с женою в гостиную, где принимали соболезнующих, и хотя внешний вид его был не идеален (Луизу это мало интересовало сейчас, но она все-таки заметила, что траурный костюм на муже сам дышит на ладан), зато манеры были даже слишком безупречны. Сегодня вечером Руперт решил изображать настоящего аристократа с деревянной салонной выправкой, безукоризненными движениями и округлыми фразами, которые создают ощущение, будто ты ни о чем не говоришь, хотя разговариваешь уже полчаса.