Сэди Мэтьюс - Страсть после наступления темноты (ЛП)

Помимо прочего я заинтригована. Мой раб? Доминик не бывает сабмиссивом. Знаю, что он начинал в качестве игрушки Ванессы, когда она училась быть доминантрикс, но потом отказался от этого.

Что-то произойдет, вот только я не уверена, что именно.

Вернувшись домой, я довольно долго принимаю ванну. Тщательно наряжаюсь: на этот раз не в костюм, а в свое черное платье. Сегодня на мне нет трусиков с дырочками или нарядов из переплетений, но я надеваю свое самое красивое нижнее белье.

На всякий случай.

Втайне я надеюсь, что он ждет меня, чтобы заключить в свои объятия, поцеловать и сказать, что он совершил ужасную ошибку, что он вовсе не доминант, а просто нормальный любитель-цветов-и-сердечек-и-фантастический-но-лишь-чуток-со-странностями-сексуальный парень, и что он хочет быть со мной. Это бы за раз решило все наши проблемы. Но у меня такое ощущение, что этого не случится.

Уже перевалило за 20:30, когда я отправляюсь в будуар. Знаю, что это по-детски: заставить его ждать, но я не могу удержаться, чтобы не посмаковать небольшую расплату за то, как он заставлял меня ожидать. Когда я стучу в дверь, мой пульс грохочет, а ладошки взмокают. В животе тяжким грузом ощущается нервозность. Я жажду увидеть его, прежнего Доминика, который когда-то мне принадлежал. Но вместе с тем я боюсь того, что может произойти в будуаре. Я обещала быть сабой, находясь там.

Но на мне нет ошейника, - напоминаю я себе.

Спустя мгновение дверь распахивается в темноту. Я заглядываю за порог и делаю шаг вперед.

- Доминик?

- Бет, - его голос низкий и хриплый, – проходи в спальню.

Приглушенный свет пробивается в коридор через гостиную. Я прохожу дальше. В будуаре больше нет низкой лавочки, хотя белая кожаная скамья по-прежнему тут. У изножья кровати под углом друг напротив друга стоят два кресла. Свет светильников приглушен. Доминик сидит в одном из кресел, но встает, когда я захожу, его голова склонена, словно он смотрит в пол.

- Спасибо, что пришла, - говорит он мрачным тоном. – Это больше, чем я заслуживаю.

- Я хочу услышать, что ты собираешься сказать, - мой голос звучит сильнее, чем я себя ощущаю. – Я гадала: когда ты собираешься снова со мной заговорить, если вообще собираешься…

Он поднимает глаза, они настолько пропитаны скорбью, что мне хочется подбежать к нему, обнять и сказать, что все будет хорошо. Но мне удается держать себя в руках. Я отчаянно хочу услышать всё, что бы он ни собирался мне сказать.

- Проходи и садись, Бет. Я хочу все объяснить, – он указывает жестом на соседнее кресло. Когда мы оба устраиваемся, он продолжает. – После нашей последней встречи я пережил состояние шока. То, что случилось между нами в субботу – как зверски я поступил – выбило меня из колеи. Мне нужно было уехать на пару дней, чтобы встретиться кое с кем, кому я мог признаться в том, что совершил, и попросить совета.

- Психотерапевт? – спрашиваю я.

- Нет, вообще-то нет. Скорее, своего рода наставник. Тот, кто периодически направлял меня на этом пути, чью мудрость и опыт я уважаю и восхищаюсь. Я не буду сейчас говорить об этом человеке, скажу лишь, что мне дали понять всю серьезность того, что я натворил. – Его голова вновь печально склоняется, и он складывает руки на своих коленях, будто в мольбе.

Мое сердце рвется к нему. Он такой красивый в этом полумраке, в отсветах светильника позади него, и мне хочется прикоснуться к нему, пробежать пальцами по его лицу и прошептать, что я его прощаю.

Но прощаю ли?

Пока нет. Есть некоторые вещи, которые мне нужно сказать ему, прежде чем такое сможет произойти.

Он смотрит на меня, при таком освещении его черные глаза похожи на жидкий уголь.

- Бет, как ты знаешь, существуют правила, которые регулируют такого рода отношения. Я был очень самонадеянным. Когда мы установили общие правила, я сказал, что, как мне казалось, смогу прочувствовать тебя и пойму, когда ты достигнешь своего предела. Я не позволил тебе самой установить границы дозволенного, хотя знал, что тебе не понравилось подземелье. Теперь для меня очевидно, что я был настроен отвезти тебя туда, и сделал это, несмотря на твои чувства. Я…, - он делает паузу и морщит лицо в гримасе. - Мне сказали, что я действовал без любви, как в привычных мне отношениях в прошлом: когда мои сабы присутствовали в моей жизни исключительно для того, чтобы доставлять мне сексуальное удовольствие. Но наши отношения, особенно твои чувства ко мне – нечто совсем другое. Я знаю, что ты доверилась мне по любви, а не ради своего удовольствия. Я леденею от мысли, что принял этот драгоценный дар и воспользовался им так эгоистично.

- Ты не был абсолютным эгоистом, - мягко произношу я. – Много, вернее сказать, большая часть из того, что ты делал со мной – мне нравилась. Я прекрасно проводила время. Ты доставил мне такое удовольствие, о существовании которого я и не знала. Но было и нечто очень неправильное.

Он кивает:

- Думаю, я знаю, что это. Но продолжай. Скажи мне.

Я знаю, что собираюсь сказать. Я днями напролет облачала эти мысли в слова:

- Когда ты стал Домиником-господином, ты утратил все признаки прежнего Доминика. Ты перестал целовать меня – с чувством или нежностью – и едва ли ко мне прикасался. Я могла это вынести, пока мы играли роли, и пока я была сабой. Но после, когда чувствовала себя так странно – когда чувствовала близость к тебе, несмотря на всё то, что ты со мной делал, особенно, когда стегал и порол меня – тогда-то мне и нужно было, чтобы ты любил и лелеял меня. Мне нужны были твои поцелуи и твои объятия, а также заверения, что я все сделала правильно, - к моим глазам подступили слезы. - Но больше всего мне нужно было знать, что на самом деле я была не ничтожной рабыней, а твоей драгоценной девочкой.

- Не надо, Бет, - говорит он. Его голос суров, будто ему больно слышать мои слова. – Я так ужасно облажался, и знаю, что это было неправильно. Мне трудно это признать, потому что до этого я никогда не терял контроль во время игры, ни разу. Я думал, что слишком хорош, что я опытный мастер в этом искусстве, - он мрачно смеется, - но, как оказалось, это не так. И я не знаю, почему это произошло. Все, что приходит мне на ум: мне не привычно находиться с кем-то в такой эмоциональной связи. – Он встает и идет к шкафу, открывает дверцу и что-то достает оттуда. Он возвращается и кладет это мне на колени. – Вот почему я хочу, чтобы ты использовала это.

Я опускают глаза на предмет. Это плеть «кошка-девятихвостка», которой он порол меня в подземелье, и я чувствую дурноту, глядя на нее.

– Доминик, нет, я не могу…

- Пожалуйста, Бет. Мне это необходмо. Я не смогу простить себя, пока немного не помучаюсь от того же, что принесло страдания тебе.

Он напряженно смотрит на меня, умоляя сделать это для него.

Мне хочется швырнуть чертову штуковину в другой конец комнаты.

- Почему мы не можем быть нормальными? – кричу я на него. - Почему ты не можешь просто извиниться? Почему все происходящее должно включать это?

- Потому что это мое наказание и искупление, - говорит он тихо, словно повторяет зазубренный текст. – Я должен его принять. – Он снимает жакет и майку. Теперь он по пояс обнажен.

О, мой прекрасный Доминик. Я хочу любить тебя. Я не хочу тебя бить.

- Нет, - говорю я едва ли не шепотом.

Он встает, подходит ко мне и опускается на колени у моих ног, склонив голову. Я пробегаю глазами по загорелой глади его спины, мягким темным волосам на его затылке, мускулистым изгибам его плеч. Мне хочется почувствовать его, коснуться опьяняющей смеси его твердых мускулов и мягкой гладкой кожи. Я протягиваю руку и провожу по его темным волосам. Он мягко произносит:

- Я хочу извиниться перед тобой, Бет, за то ужасное и непростительное, что сделал с тобой. Самой главной частью наших отношений было доверие, а я взял и злоупотребил твоим доверием. Я так сильно об этом сожалею.

- Я прощаю тебя и не хочу наказывать.

- Бет, пожалуйста… - его темные глаза умоляюще смотрят на меня. – Мне это нужно. Мне нужно страдать, как страдала ты. Это единственный способ.

Я вновь перевожу взгляд на плеть у меня на коленях. Она выглядит такой безвредной, почти безобидной. Но под силой человеческого желания может живьем содрать с тебя кожу.