Так оно и получилось.
Анатолий припарковал машину неподалеку от стройки, на свободном пятачке, после чего они направились к набережной.
Было уже темно. Горели фонари, за высоким забором монотонно грохотала стройка. Алиса не понимала, как эти места могли нравиться Анатолию, ведь здесь не осталось и следа, напоминающего о прошлом, но, верно, друг детства видел прежние края как-то по-своему…
Асфальт был почти сухой, чистый. Лишь кое-где по краям тротуара сбился комьями темный снег. Все в городе уже напоминало о близкой весне.
Анатолий шел впереди, засунув руки в карманы пальто, Алиса – за ним. Она смотрела на своего друга: короткое пальто, мощные ноги, широкие плечи, шеи почти нет. Со стороны Толик напоминал квадрат.
– Как там у Пушкина? – начал, не оглядываясь, Анатолий. – «Ученых много – умных мало, знакомых тьма – а друга нет…» Дожил почти до сорока, уйма связей, а посоветоваться не с кем.
– Толик, милый, я плохой советчик, я ничего в этом вопросе, который тебя сейчас волнует, не понимаю.
– Мне не нужны советы, мне нужна поддержка.
– Если ты хочешь открыть свою клинику, то я тебя поддерживаю в этом вопросе, – решительно произнесла Алиса.
– Мне страшно. Страшно начинать жизнь заново, по другим правилам.
– А мне как было страшно… – усмехнулась она.
– Ты о своем замужестве? Пфф… – пренебрежительно фыркнул он. – Не сравнивай, это разные вещи.
– Ты груб и заносчив, – холодно произнесла Алиса.
– Ну вот, опять ты на меня наезжаешь!
– А ты ведешь себя как царь, как пуп земли… – огрызнулась она. – И это, кстати, твой большой недостаток, тот самый камень, о который ты можешь споткнуться, – твое самомнение… Ты просил у меня поддержки? Ну так вот, получи ее, получи мое предупреждение. Дело ты задумал хорошее, но некоторые черты твоего характера могут тебе помешать.
Они остановились на мосту, под которым плескалась черная вода. На ее поверхности покачивались островки нерастаявшего льда.
– Я знаю. Моя сила – это и моя слабость. Ты права, – глядя вниз, пробормотал Анатолий.
– Я на тебя не сержусь. Мы давно выросли, стали разными, изменились. И… мы стали совсем чужими, – вздохнув, решительно произнесла Алиса. – Все имеет свое начало и свой конец. Даже дружба. Наша дружба закончилась… И в этом ничего страшного нет.
– Я не хочу тебя терять, моя чудесная Алиса.
– Зачем я тебе, для чего? Привычка? – вдруг засмеялась она. – Почему ты за меня так держишься, не понимаю… Мне одно время даже казалось, что ты в меня влюблен.
– Я? Влюблен? В тебя?!
– Да-да. А сказать почему-то не можешь. Сапожник без сапог, психотерапевт с комплексами, гипнотизер, который сам нуждается в том, чтобы его расколдовали…
Анатолий вздохнул, держась за перила. Повернулся к Алисе. В отдаленном свете фонарей было видно, что он улыбается.
– Глупо, да? Я знаю, – пожала плечами Алиса.
Он уже смеялся в голос, дрожа всем телом:
– Я? Влюбился? В тебя? Господи, Алиса… Ты такая смешная!
– Перестань. Ну правда, мне так показалось, – не выдержала и засмеялась она.
– Я в тебя влюблен… Нет, ну надо до такого додуматься! Ах, Алиса, Алиса… – Анатолий начал постепенно успокаиваться. Спросил уже добродушно: – А какое слово глупое, пошлое – любовь. Влюблен. Любо-овь… – Он словно пробовал эти слова на вкус. Поморщился: – Что-то такое напыщенное, устаревшее, вульгарное во всем этом. Кружева и розочки. Румяные щеки и пудреные парики. Пасторальная чушь!
– А ты не приписывай свои ощущения другим людям, – пожала плечами Алиса. – Может быть, у меня совсем иные ассоциации с любовью.
– Да кто ты такая…
– Перестань меня унижать! – разозлилась Алиса. – Все, я ухожу. Я совершенно зря согласилась встретиться с тобой…
Она повернулась, но Карташов заорал:
– Да стой ты! Господи, как же мне тяжело…
В его голосе было столько боли и отчаяния, что Алиса остановилась, повернула назад. Анатолий стоял, охватив руками голову.
– Толик…
– Я не знаю, какие слова подходят моему чувству. Все слова лгут. Алиса, я болен тобой. Я болен тобой всю жизнь.
«Болен мной? О чем это он?» – растерялась Алиса. Она уже совершенно запуталась. Она не понимала Карташова. С одной стороны, Алиса чувствовала его интерес к себе, с другой – старый друг словно смеялся все время над нею. Почти ненавидел… Едва сдерживал постоянное раздражение к ней.
– Я помню все. Все, что было много лет назад. Здесь. – Он сделал широкий жест рукой, охватывающий пространство вокруг. – На Первое мая, помнишь? Нам с тобой лет шесть-семь было. Такое солнце… И эти тополиные сережки, красные, они были всюду под ногами, у нас во дворе. Мы с тобой отправились в центр, на демонстрацию, протопали несколько кварталов, потом передумали – вдруг родители заругают. По набережной возвращались назад, ели мороженое. Ты была такая худая, страшненькая, с этими жуткими косицами… Не девочка, а пугало огородное. Я шел рядом и все время на тебя смотрел, удивлялся тебе. А потом наступило лето, и я почти три месяца без тебя прожил, чуть с ума не сошел. Приехал в августе и узнал, что тебя записали в обычную школу, а меня в какую-то особую, с углубленным изучением английского. Как я скандалил, как воевал с матерью – чтобы меня перевели в ту школу, куда ходила ты. Нет, нет, Алиса, я ничего тогда еще не понял, просто бунтовал против спецшколы… А оказывается, это все из-за тебя, из-за тебя.
– Не понимаю. Я тебе тогда нравилась? – удивленно прошептала Алиса.
– Нет! Ты мне никогда не нравилась! – нервно расхохотался Анатолий и продолжил, уже с глубокой нежностью в голосе: – Ты просто рыжее чудовище, вот ты кто. Я болен тобой. Это диагноз у меня такой – Алиса Мусатова.
– И долго это продолжалось? – упавшим голосом произнесла Алиса.
– До сих пор, милая, до сих пор.
– Да?.. До сих пор?! А почему ты мне никогда не говорил ничего?
– Говорил.
– Не говорил! Замуж предлагал, да, но это же… шутка была?
– А тогда, на выпускном, не помнишь?
– Ты мне ничего не говорил! – рассердилась Алиса. – Ты меня просто поцеловать хотел!
– А ты меня оттолкнула и сказала, что тебе противно!
– Не ты противен, нет! Сама ситуация… Господи, Толик, ты идиот, а что должна была сказать закомплексованная, дикая девица, какой я почти всю жизнь была! Естественно, я шарахнулась в сторону, но я от любого столба в то время шарахалась!
– Я не любой столб, это я! – зарычал Анатолий.
Алиса передернула плечами, отошла к перилам. Что она чувствовала в этот момент, когда, наконец, все точки над «i» были расставлены, когда Анатолий во всем признался? Она испытывала досаду и… облегчение. Исчезла прежняя неопределенность, то странное состояние, когда рассудок и интуиция находятся в противоборстве друг с другом… Интуиция раньше подсказывала Алисе, что старый друг к ней явно неравнодушен, а мозг кричал – нет, любящие так себя не ведут! И пусть Анатолий сам отказался называть свое чувство любовью, назвал его болезнью – по сути, он только что признался Алисе в любви.
Но эта любовь оказалась Алисе в тягость, отсюда и досада. Толик – старый приятель, странный, порой невыносимый, а иногда очень добрый – никогда не вызывал в Алисе нежных чувств. Он просто друг, не больше. И потому открывшееся – страдания Толика из-за неразделенных чувств – вызывало теперь у Алисы лишь сожаление.
– Ничего не понимаю, – с тоской произнесла она. – Столько противоречий. Сходил по мне с ума много лет и молчал. Терпеть меня не можешь, не нравлюсь, и вдруг – от меня отвязаться не в силах.
– Это амбивалентность мышления. Амбивалентность. Когда присутствует и желание, и отвращение. Особое психологическое состояние. Когда любят и ненавидят одновременно, – со смешком произнес Анатолий. – У рожениц иногда бывает нечто подобное, когда они и обожают свое дитя, только что рожденное ими в муках, и убить его готовы… Синдром Блейлера. Потом проходит, к счастью, без последствий.
– Ну так и лечился бы! – выпалила Алиса. – Столько лет этой фигней страдаешь. Эх ты, врач.
– Амбивалентность – это нормально, это у всех, я не псих. Вот ты, ты сама – разве не испытываешь в своей работе двойственных чувств? А к людям? А к Ромочке своему? Он во всех смыслах тебя устраивает, ты всем довольна?
– А вот про мужа моего не надо…
– Алиса. Алиса… – Анатолий неожиданно сменил тон, его голос обрел глубину, в нем зазвучали нежные нотки. – Ты могла бы полюбить меня? Ну, чисто теоретически.