– Какой негодяй? – спросила я, с удивлением замечая, что черная телефонная трубка скользит у меня в ладони, норовя вот-вот выпасть. – Кто это был?

– Неизвестно. Возможно, какой-то псих, маньяк, безо всяких причин... он скрылся с места происшествия. Дмитрий Игоревич был без сознания, сообщить ничего не мог. Танечка, голубушка, не отчаивайтесь, медицина сейчас творит чудеса! У вашего мужа хорошая страховка, мы тоже всеми силами, чем возможно, поможем, ни перед чем не остановимся, генеральный уже дал указания... Скоро ваш муж уже плясать будет!

– Что он с ним сделал? – холодно спросила я.

– Ударил ножом. Танечка, голубушка...

Трубка вдруг все-таки выскользнула из моих рук и с глухим стуком ударилась о пластик стола. Бегущая за мной тень наконец догнала меня и накрыла своими крыльями, кто-то хрипло захохотал мне прямо в уши... «Никогда не поминай черта, а то он и в самом деле придет»...

– Раз, два, три... – посчитала я вслух, прижав пальцы к ледяным вискам. – Волноваться еще рано – раз, два, три... Мите нужна помощь. Я буду спокойной...

Через несколько минут я твердой походкой вышла из театра. Место было здесь заброшенное, пролетарское – надо было дойти до метро, чтобы поймать такси.

Я летела по липовой аллее и продолжала считать вполголоса. Больше всего я сейчас не хотела потерять контроль над собой, иначе ничем потом не смогла бы помочь Мите. Я была уверена, что мой бодрый вид положительно на него подействует – он зарядится моей энергией и выздоровеет гораздо быстрее. Я боялась, что истеричную и рыдающую особу к нему не пустят. Кроме того, тот, кто с тайным злорадством мог наблюдать за мной, еще больше обрадуется моему горю, уж этого я никак не могла допустить...

– Таня!

Я чуть не упала от неожиданного окрика – нервы мои были напряжены до предела. Между лип стоял Мельников и умоляюще смотрел на меня. «Наверное, целый день здесь проторчал», – мелькнуло у меня в голове.

– Сереженька, милый, мне сейчас некогда! – чуть не заплакав от досады, крикнула я на бегу.

Но он догнал меня в три прыжка и схватил за запястья.

– Сережа, очень некогда, у меня несчастье, – пробормотала я, подчиняясь только одной мысли, но ему, похоже, было на все наплевать.

– Мы должны поговорить...

– Сережа... – Тщетно я пыталась вырваться – он держал крепко, глядя на меня в упор своими непроницаемыми глазами, по которым ничего нельзя было понять.

– Теперь все будет так, как ты хочешь. Теперь только мы с тобой – и океан безбрежной любви, через который не переплыть и за целую жизнь...

– Помогите! – крикнула я. – Кто-нибудь, помогите!

Я болталась в его цепких объятиях, как рыбка на крючке, и думала только об одном – уходят драгоценные минуты, а я все еще не у Мити, который, может быть, уже пришел в себя и ждет меня, а я не могу отвязаться от этого болвана...

– Я тебя люблю.

– Помогите!

Похоже, он проплакал целый день – его рубашка на груди была все еще темной от слез. Амок – вдруг вспомнила я...

К нам уже спешил из-за угла пожилой мужчина с таксой на поводке – последний оплот отчаянного благородства.

– Черт, – тихо произнес Серж, как загипнотизированный глядя на семенящую на коротких ножках таксу. – Черт...

Его хватка ослабла – я тут же вырвалась, изо всех сил толкнув его в грудь, и побежала... Аллея кончилась, впереди была улица с довольно оживленным в этот вечерний час движением, первая же машина притормозила...

– В Склифософского... Сколько скажете!

Наверное, у меня был совершенно безумный вид – водитель довез меня молча, без лишних расспросов, и даже не хотел брать денег.

В приемном покое мне наперерез бросился высокий носатый мужчина:

– Танита, я вас сразу узнал, не узнать невозможно...

– Кто вы? – отрывисто спросила я, прорываясь к окошечку, где давали справки.

– Девяткин, Юрий Ефимович. Я с вашим мужем... Он сейчас в реанимации, пока бесполезно что-либо узнавать. Какой ужас, какой ужас! – Он еще что-то кудахтал, но я почти не слышала его.

В справочной мне сказали то же самое, велели ждать – все плыло, плыло перед моими глазами. Я упала на диван, чья-то добрая рука поднесла мне воды.

– Танита, что это? – испуганно воскликнул Девяткин, указывая на мои запястья. Они распухли и посинели, словно целый день я была скована стальными наручниками. «Болван, – равнодушно подумала я о Серже. – И надо ж было так вцепиться!» Машинально я повертела перед собой руками и вдруг увидела на ладони бурое смазанное пятно, как будто в складки кожи забилась темная грязь. Я огляделась в поисках туалетной комнаты, даже в такой момент я не могла без мыла и воды...

– Танита, вот тут с вами поговорить хотят. – Передо мной стоял уже Ковалев, похожий на пингвина, – он словно материализовался из воздуха.

– Кто? – встрепенулась я, мысли были только о Мите.

– Следователь, если вы в состоянии, конечно...

– В состоянии, – с мрачным разочарованием произнесла я. Если б можно как в Америке, в сериале «Скорая помощь», наблюдать за ходом операции сквозь стекло, если б пускали туда, в святая святых!

Следователь оказался огромным увальнем в гражданском, он скороговоркой представился.

– Вы в курсе, да? – спросил он, с любопытством разглядывая меня. – Соболезную... Видел вас в рекламе и в кино. Есть какие-нибудь соображения по произошедшему?

– Не знаю, – ответила я, продолжая разглядывать свои руки.

– Кто это вас так? – вдруг насторожился следователь.

Странная мысль пришла мне в голову – он же сейчас всех подряд подозревать должен, наверное, и меня просчитывает...

– Серж Мельников, – честно ответила я.

– На месте происшествия видели мужчину в джинсах, с длинными светлыми волосами. Это описание никого вам не напоминает?

– Сержа Мельникова, – тупо повторила я.

– У него были какие-то претензии к гражданину Полякову? – моментально насторожился следователь.

Не сразу до меня дошло, что гражданин Поляков – это мой Митя.

Пятно на ладони не давало мне покоя, я пыталась пальцем растереть его.

«Этой рукой я толкнула Сержа в грудь. Темные пятна – вовсе не слезы! Слезы давно высохли, а это была...» Я с ужасом посмотрела на свою ладонь – пятно было уже стерто, остались лишь темные бороздки.

– Были, – выдохнула я.

– Вы в курсе, где сейчас находится этот Мельников?

– В курсе, – потерянно произнесла я. – Липовая аллея возле театра «Априори». Может быть, он еще там...

– Служебный, домашний адреса знаете?

Я сказала ему все, что знала.

– Сидите здесь, никуда не уходите, – быстро, строго произнес он. – Я сейчас позвоню и приду.

– А куда я денусь? – растерянно произнесла я, продолжая рассматривать ладони. – Здесь же Митя...

Следователь вернулся через пять минут, сел рядом и с каким-то новым настроением взглянул на меня.

– Какие претензии были у Мельникова к Полякову?

– Я.

– Шерше ля фам, значит... – задумчиво пробормотал он. – Извините, это я так, пустые слова. Ревность?

– Он болван, – равнодушно произнесла я. – Серж просто болван. Я ему тысячу раз говорила, что не брошу Митю – я люблю его, а все остальное ерунда...

– Шерше ля фам! Ох уж эти «ля фам»! Красивая рыжая женщина, восходящая звезда телеэкрана, вся в веснушках, с желтыми как у рыси глазами... Я еще таких не видел. – Следователь говорил с осуждением и восхищением одновременно. – Есть отчего потерять голову и пойти на убийство. Хотя подобный случай – редкость в моей практике, так просто все оказалось. Впрочем, всегда все просто, только в кино разгадка прячется в самом конце сюжета. Жизнь груба, проста... Убивают по пьяной лавочке, по глупости – этого полно. Пьянчужки убивают своих вздорных щербатых собутыльниц или их новых дружков от того, что хмель ударил у голову... Вы уверены, что Мельников ревновал вас?

– Да.

– Вот она, страсть, – хмыкнул следователь.

– Амок...

– Что? – вздернул он брови.

– Амок – это припадок бессмысленной, кровожадной мономании. «Пена выступает у человека на губах, он воет, как дикий зверь, и бежит, бежит, бежит, не смотрит ни вправо, ни влево, бежит с истошными воплями, с окровавленным ножом в руке, по своему ужасному, неуклонному пути...»

– О господи, с вами свихнуться можно... Мономания? Извините. А у вашего Мельникова с головой все в порядке?

– Да вроде бы, – сказала я, глядя на свои руки. – Хотя недавно вышел из больницы, но это что-то несерьезное, на нервной почве...