– Жестоко ничего не делать! – попыталась возразить я, но мой собеседник остановил меня ледяным взглядом. – Сколько надо заплатить? Я готова, сколько угодно...

– Ни за какие деньги вашему Мите уже не поможешь. Держитесь.

Доктор Савелий хотел встать, но какая-то неясная мысль не давала мне покоя.

– Нет, постойте! Я о другом... Нас ведь могут здесь обвенчать?

– О чем вы?

– Хотя бы один час, одну минутку быть его женой, быть с ним единым целым, чтобы даже в загробной жизни...

– Поговорите с отцом Георгием, – ласково прервал он меня. – Я, со своей стороны, никаких противопоказаний для церемонии не вижу. Кажется, я сам подсказал вам это в прошлом разговоре.

– Савелий, почему он... почему Митя сейчас так безразличен ко мне?

– Милочка, ну вы даете! – развел он руками. – Человек при смерти, а вы от него требуете...

– Да, все понимаю. Но раньше, сколько я его помню, он думал только обо мне, он мечтал о свадьбе, он... Нет, даже невозможно описать... Митя просто дышал мной!

– Охотно верю. – Он царапнул меня тем особенным взглядом, которым смотрели на меня окружающие люди все последние дни.

– Отчего же теперь такая перемена, словно и не было ничего этого раньше?

– Только в любовных романах да в дешевом кино влюбленные страстно целуются на смертном одре. В жизни все по-другому, я уж повидал. Ваш Митя умирает, ему не до возвышенностей всяких. Сейчас его невеста – смерть, уж извините за пошлое поэтическое сравнение.

– Нет... – Я закрыла лицо ладонями и на какое-то время оцепенела вся. Сбывалось то, во что я отказывалась верить, – я была совершенно бессильна и беспомощна перед судьбой.

Отца Георгия я нашла в терапевтическом отделении – он сидел в окружении старушек и о чем-то доверительно беседовал с ними. На миг я почувствовала раздражение – столько немощных, дряхлых, никому не нужных старушек продолжали упорно жить, перетирая деснами больничную пищу, в то время как молодые, полные надежд и планов люди уходят в небытие.

– Извините, – произнес отец Георгий своей пастве, увидев в дверях палаты меня.

Это был невысокий, пожилой уже человек с седоватой каштановой бородой и светлыми бровями. Лицо у него было усыпано мелкими рыжими веснушками – мое сердце немного смягчилось, когда я вблизи разглядела его веснушки, словно увидела перед собой родственника.

– Что случилось? – подойдя, спросил он.

– Я насчет Дмитрия Полякова. Вы недавно соборовали его...

– Хорошо помню. Ему стало хуже?

– Да. Впрочем, этого следовало ожидать. – Я замолчала, пытаясь справиться с волнением.

– Как вас зовут, милое дитя? – с ласковой строгостью вопросил отец Георгий. – И кто вы Полякову?

– Танита. Не Татьяна, а – Танита... Это не псевдоним. А Полякову я... никто. Нет, не так... – Неожиданно слезы опять потекли у меня из глаз.

Батюшка взял меня под руку, и мы медленно пошли по больничному коридору.

– Мы живем вместе давно, уже несколько лет. Он хотел жениться на мне, но я все тянула, тянула... Я знаю теперь, что останавливало меня соединиться с ним, – я думала, что есть человек лучше, интереснее, рядом с которым жизнь будет сплошным праздником...

– Какой-то конкретный человек или ваша мечта?

– Конкретный. – Я вспомнила о Серже, и слезы моментально высохли на моих глазах. – Я страшно заблуждалась. Счастье было совсем рядом, но я не видела его! Потом появился человек, о котором я мечтала, и я... и я Мите с ним...

– Понимаю – дальше, дальше...

– Только тогда я сразу поняла, что заблуждалась, но было поздно – человек, о котором мечтала, оказался сумасшедшим. Именно он ранил Митю, именно он убил его!

– Ужасно, – помрачнев, произнес отец Георгий. – Но за ошибки приходится платить.

– Платят невинные! – горячо воскликнула я. – Бог должен наказать меня, это я виновата. По сути – я оказалась убийцей, я спровоцировала все! Если бы я знала, что тот человек окажется сумасшедшим....

– Мы не можем знать все, – остановил меня отец Георгий. – Я могу вам точно сказать, что Дмитрий Поляков уходит, не держа на вас зла, Танита. Вы заблуждались, дитя мое, но не вы убийца. – Он посмотрел на меня с состраданием, от которого у меня все сжалось внутри. – Чего вы сейчас хотите?

– Я хочу обвенчаться с Митей, – твердо произнесла я. – Он умирает, но хотя бы несколько минут быть его женой, быть только его... Он об этом всегда так мечтал...

– А сейчас он хочет этого?

– Я говорила с ним недавно – он не против.

– А не кажется ли вам, дитя мое, что венчанием вы хотите искупить свою ошибку? Что вы это делаете для себя?

– Кажется, – с отчаянием согласилась я. – Мне кажется, что сейчас я его вынуждаю. Но он же всегда хотел этого! Просто сейчас ему не до того, он очень плох – так сказал доктор... Я думаю, если б ему было хоть немного полегче, он с большим энтузиазмом согласился бы...

– Ну не знаю, – с сомнением произнес отец Георгий. – Я молюсь о Дмитрии Полякове, но и вас мне очень жаль. Я бы хотел поговорить с самим Дмитрием.

– Хорошо...

Но в палату, в которой лежал Митя, нас не пустили.

Там была какая-то суета, входили и выходили врачи – мрачные, сосредоточенные, кидая на нас с отцом Георгием отстраненные взгляды. Потом как-то сразу сделалось тихо, и вышел Савелий.

– Можете зайти, – спокойно произнес он. – Он без сознания, это последние минуты. Мы смогли только облегчить его страдания, ничего больше уже сделать нельзя.

– Что это значит? – задыхаясь, спросила я. – Нет, я не понимаю!

– Идемте. – Священник подал мне руку. – Идемте, Таня...

В палате никого больше не было – Митя лежал тихо, спокойно, и только по слабому писку приборов можно было догадаться, что жизнь в нем еще теплится.

– Умоляю... Ведь еще не поздно! – обратилась я к отцу Георгию. – Обвенчайте нас!

Тот посмотрел на меня с глубоким сожалением и отрицательно покачал головой.

– Я не могу.

– Но почему? Из-за того, что он без сознания, да? Но ведь он хотел, хотел!

– Я не слышал его воли. Я не могу совершить обряд только по вашей просьбе.

Откуда-то сзади появился доктор Савелий, положил руку на мое плечо.

– Он что-нибудь говорил перед тем, как потерять сознание? Он говорил? – с последней надеждой спросила я его.

– Нет.

Я упала на колени перед кроватью, прижалась лбом к Митиной руке, и такое невыносимое горе охватило меня, что я была уверена – сейчас я умру вместе с Митей. Я должна была уйти вместе с ним – иначе где справедливость?!

Отец Георгий читал рядом отходную молитву.

Доктор отключил приборы – я это поняла по тишине, внезапно воцарившейся в комнате.

– Зачем? – подняла я голову. – Зачем вы это сделали?

Он молча, бесстрастно смотрел на меня, отец Георгий положил мне на голову большую, теплую ладонь:

– Крепитесь, дитя мое.

И только тогда я поняла...

На грудь мне лег тяжелый камень, и дышать стало трудно, почти невозможно. Я помню, я стала кричать и требовать какой-то справедливости. Но к кому я обращалась – к доктору или к священнику, – я не знала. Я кричала в пустоту, кому-то невидимому, кто с тайным торжеством наблюдал сейчас мои страдания и упивался ими...

Мне сделали укол – стало немного легче дышать, но боль не проходила.

Все дальнейшее стало разворачиваться передо мной словно в каком-то густом тумане. Появились Ковалев, Девяткин, еще какие-то люди, которых я знала, но чьих имен почему-то вспомнить не могла. Начались хлопоты, возня с документами, меня отвезли домой, хотя я отчаянно сопротивлялась, не желая покидать Митю, – я все ждала, когда моя душа отправится вслед за его, но этого почему-то не происходило.

Потом опять появился доктор, ввел мне в вену лекарство, и опять все заволокло вязким туманом – я видела, слышала, понимала, но все чувства были словно притуплены. Меня держали на успокоительном несколько дней, боясь тех слов, которые я в исступлении повторяла все время. Потом было отпевание в церкви, все куда-то ехали на автобусе. Я вся в черном, окружающие тоже в черном... Разверзлась черная, жирная земля, поглощая мою любовь, песок застучал о дерево...

Это был страшный сон, после которого, я знала, мне уже никогда не пробудиться.

* * *

Следующие после похорон несколько дней были ужасны. За окнами светило теплое солнце, трепетала золотом листва, а мне казалось, что наступила ночь. Я сутками лежала на постели, не желая никого видеть. Окружающие лица вызывали во мне отвращение, потому что все те люди, которые приходили ко мне, были живыми и здоровыми, что казалось мне несправедливым. Я оставила возле себя только Тарабакина.