Татьяна Тронина - Страсти по рыжей фурии

– Проходи, – кивнула я ей на дверь, ведущую в комнату, а сама отправилась на кухню за чайником. Показалось мне или нет, что она вздохнула облегченно, когда я наконец пригласила ее? Как будто она до последнего момента боялась, что я устрою ей сцену, и морочила мне голову парикмахерской и конфетами... Впрочем, какая теперь разница?

Я разлила чай, Шурочка содрала целлофан с большой коробки конфет, мы чинно уселись друг напротив друга.

– Какая же это прелесть – горячий чай после мороза! – с наслаждением воскликнула Шурочка, обнимая розовыми пальчиками пузатую кружку. – А вот конфетку...

Я взяла одну, с карамельной начинкой, но она показалась мне совершенно безвкусной.

– Вообще сладкое в нашем возрасте очень вредно, – Шурочка причмокнула, разгрызая пополам конфету из соседнего ряда. – С кокосом... Ты знаешь, стараюсь не есть лишнего, но все равно – был сорок четвертый, а теперь сорок шестой. Ужас, ужас!

Меня покоробило, что она с одинаковым выражением говорила о Митиной гибели и своих размерах, словно это были вещи одного порядка.

С мороза она была очень хороша – юная, румяная. Словно начищенные полиролью, нестерпимо блестели огромные глаза. Я теперь рядом с ней казалась слишком бледной и невзрачной – как и в былые годы. Наверное, Шурочка тоже почувствовала перемену: она посмотрела на меня с жалостью – о, сколь хорошо я знала этот притворно-сочувствующий взгляд! – и произнесла сладким голоском:

– Таня, дорогая, во что же ты превратилась! Ты здорова?

– Физически – абсолютно.

– Да, я понимаю, о чем ты хочешь сказать, – трагедия, сердечная драма и все такое, тело здорово, а душа болит... Но ведь прошло уже столько времени, пора прийти в себя, встряхнуться! Я, собственно, потому и пришла – вдохнуть в тебя силы, возродить к новой жизни.

– Спасибо, – сдержанно ответила я.

– Ты сейчас работаешь, играешь где-нибудь? Снимаешься?

– Нет.

– Плохо.

Шурочка строго нахмурилась, но мне показалось, что в уголках ее тоненького извивистого рта мелькнула злорадная усмешка. Впрочем, может быть, мне действительно показалась. Я ее никогда не понимала – с ранней юности мне всегда чудился подтекст в ее словах и жестах, сейчас во всем этом следовало разобраться.

– Шурочка, можно тебя спросить?

– Да, конечно. – Она как будто напряглась внутренне, собралась, предчувствуя удар, который я готовилась ей нанести.

– Почему ты меня не предупредила, что у Мельникова не все в порядке с головой? – Вопрос я задала нейтральным тоном, в самой мягкой форме – боялась ее спугнуть, до правды мне надо было добраться любыми путями. А уж потом, когда все открылось бы, я бы ей устроила...

– Я не знала об этом, – поколебавшись мгновение, невинно ответила она. – Танюша, сама подумай, стала бы я тебе рекомендовать Сержа, если б знала, что он псих!

– То есть ты ни сном ни духом – что он болел когда-то, что перенес тяжелое осложнение...

– Конечно! – Она изобразила на лице ужас. – Я сама как узнала об этом, то чуть с ума не сошла – ведь он заходил ко мне в последнее время несколько раз, в доме был Витюшка... Чтобы я так собственным ребенком рисковала!

Я налила себе еще чаю – в горле у меня пересохло от волнения. Шурочка была не так проста, она увертывалась и выскальзывала у меня из рук, словно мокрый банный обмылок, подловить ее на чем-то было очень тяжело.

– Странно, что ты была не в курсе... – задумчиво пробормотала я. – Серж говорил о твоем предательстве – тогда, в юности, о том, что все-таки сумел тебе простить... Разве он имел в виду не то, что ты узнала о его болезни и бросила его?

– А Серж говорил, из-за чего мы расстались? – Шурочка так и впилась в меня взглядом. Блефовать я не хотела, но ради правды...

– Да, говорил! – вызывающе ответила я. – Поэтому вина за все случившееся...

– Неправда! – перебила меня Шурочка. Она с жадностью съела еще одну конфету и облизнула темные от шоколада губы. – Он только намекал, но прямо ни о чем не говорил. Так?

– А разве из намеков нельзя сложить цельную картину произошедшего? – сказала я и тут же поняла свою ошибку – мне надо было настаивать на своих словах, но я споткнулась на туманном слове «намек», и теперь Шурочка имела шанс... Она им сразу и воспользовалась.

– Намек – это лишь намек, – высокомерно произнесла она. – Его можно истолковать как угодно. Я чувствую, ты хочешь свалить всю вину на меня и умыть потом руки. Но не все так просто, милочка, я тут ни при чем! Я не знала о болезни Сержа! – возвысила она голос. – Он говорил о предательстве с моей стороны, но то было другого рода предательство – самое обычное, банальное, бабское... Ты помнишь – я его любила, и я не оставила бы его в болезни! Дело в другом – я его разлюбила.

– Именно это предательство имел он в виду?..

– Именно! – жестко подчеркнула Шурочка. – Я встретила другого мужчину, полюбила его, намечалась свадьба, но... тут уж предали меня. И родился Витюшка.

Я была в полной растерянности – мои логические умозаключения, которые я выстроила в больнице в те дни, когда умирал мой Митя, рассыпались на глазах. И теперь вина лежала только на моих плечах – нельзя было упрекнуть Шурочку, что она не предупредила меня, нельзя было искать злодея на стороне, потому что главной виновницей, главной злодейкой все равно была я.

– Правда? – прошептала я, что было второй моей ошибкой – я слишком быстро сдалась, и теперь Шурочка могла с полным правом посочувствовать мне, непутевой.

– Последняя и единственная правда во всей этой истории, – с глубокой жалостью в голосе произнесла она. – Бедная ты моя... Но ведь никто не знал! Что ж поделать – судьба.

Она сидела напротив, с аппетитом поглощая шоколад и запивая его чаем, скорбела и торжествовала одновременно. Нет, если это правда... Да, это правда. Но почему же такая радость у нее в глазах, они будто огнем горят... Впрочем, наверняка тут обычное женское соперничество, ей просто приятно, что я оказалась такой дурой. Да, обычное женское торжество.

– Да, судьба, – с тоской согласилась я. – Но ты, почему ты, с твоим-то знанием психологии, ни о чем не догадалась?! – Это была последняя и самая беспомощная попытка воззвать к справедливости, но Шурочка пресекла и ее.

– С каким таким знанием! – возмутилась она. – Я просто любитель. Если я читаю на досуге «Введение в психоанализ», то вовсе не значит, что я каждого человека теперь должна насквозь видеть. Я только обычные бабские советы давала. А кто их нынче не дает...

– Да уж...

– Ладно, проехали, – бодро махнула Шурочка рукой. – Ты лучше скажи: как ты теперь жить собираешься?

– Никак, – равнодушно ответила я. Последние силы покинули меня – с того самого момента, как я поняла, что вина за все случившееся лежит лишь на мне. И до того муки совести грызли меня, теперь же они усилились стократно.

– А на что ты живешь? – с интересом спросила Шурочка.

– Так... еще осталось кое-что.

– Может быть, тебе стоит пойти работать? Это, знаешь ли, отвлекает.

– Это только мешает, – ответила я, думая о Мите. – Когда деньги кончатся, может быть, пойду работать. Но не в театр. На театр у меня сил не хватит...

– Есть еще вариант – можно распродать кое-что из ненужного. У тебя очень много хлама, Танеева. Вот, например... – Она встала и по-хозяйски прошлась по комнате, перебирая стоявшие на виду вещи. – Вот это – что такое?

– Это музыкальный центр.

– Ты его слушаешь?

– Нет. Я сразу плакать начинаю, – усмехнулась я.

– Ну, видишь! – торжествующе подняла палец Шурочка. – Избавься. Ты, конечно, можешь опять заявить, что я тебе вредные советы даю, но на сей раз ошибки не будет. А это что?

– Изображение охоты, изделие чукотских мастеров, из бивня мамонта...

– Тоже вон. И сервиз этот не нужен – слишком шикарный, на много персон, будет напоминать о прошлой жизни, о шумных застольях, к которым ты уже никогда не вернешься. А здесь что такое? – Она раскрыла деревянную шкатулку, стоявшую на трельяже. – Какой дивный янтарь! Продай.

Шурочка скользнула взглядом по пустому, пыльному аквариуму, но ничего не сказала...

Она вела себя как мародер на поле битвы, зная, что мертвым уже ничего не понадобится. Она глумилась надо мной – нарочно или нечаянно, из любви к советам, не знаю, – но все равно ее поведение выглядело ужасно.

– Шурочка, за что ты меня так не любишь? – тихо спросила я.

– Что? – Она вздрогнула, как от удара током, и захлопнула шкатулку, в которой лежал Митин подарок – тот самый, который он привез из Питера, после того, как я с Сержем... Жестокая правда!