— Заткнись ты, жаба! — говорил тот. — Ты не знаешь, что болтаешь!
— Я знаю больше, чем ты, потому что твоим отцом был хряк! — Фергюс засунул два пальца в ноздри, задрал нос кверху и, пританцовывая, повторял: — Хрю-хрю!
Конюший, лицо которого странным образом напоминало вышеназванное животное, не стал больше терять времени на объяснения, но сложил вместе кулаки обеих рук и занес их над головой Фергюса. Через несколько минут мальчики покатились по грязной земде, завывая словно коты и разрывая одежду друг на друге.
Пока я размышляла над тем, стоит ли вмешиваться, конюший уселся верхом на Фергюса, схватил его за волосы обеими руками и принялся колотить головой о землю. Я понимала, что Фергюс заслужил такое отношение, но его лицо налилось кровью и потемнело, а у меня еще живы были воспоминания о том, как он чуть не умер в своей кроватке. Не уверенная, что поступаю правильно, я тем не менее подошла к дерущейся паре.
Конюший придавил Фергюса коленом и изо всех сил колошматил его, так что зад парня оказался прямо передо мной. Я подняла ногу и ударила его в то место, где проходил шов от брюк. Беспомощно балансируя, парень с криком перелетел через своего поверженного врага, распластался на земле, но тут же вскочил на ноги, а увидев меня, бросился бежать.
— Чем же ты тут занимаешься? — спросила я, рывком подняв упирающегося Фергюса и отряхивая его грязную одежду от грязи и сена. — Смотри, у тебя порвана не только рубашка, но и брюки. Придется просить Берту починить их. — Повернув его спиной, я принялась рассматривать порванные брюки. Конюший так рванул их сбоку, что одна из ягодиц оголилась.
Вдруг я замолчала и уставилась на тело мальчика. Но меня заинтересовала не сама плоть, а небольшой красный знак, запечатленный на ней. Размером он был в полупенсовую монету и красного цвета, как только что начавший затягиваться ожог. Я машинально коснулась его пальцем, отчего Фергюс сильно встревожился. Края знака-клейма были особенно четко обозначены, как будто то, чем они были оставлены, с силой вдавливали в тело. Я вцепилась в руку мальчика, чтобы не дать ему убежать, и принялась рассматривать клеймо. Оно было овальной формы, в середине испещрено какими-то знаками, напоминающими буквы.
— Кто это сделал, Фергюс? — спросила я. Голос мой звучал непривычно даже для моего уха. Он был слишком спокойным и бесстрастным. Фергюс рванулся, пытаясь убежать, но я удержала его. — Кто, Фергюс? — строго спросила я и даже встряхнула его.
— Никто, мадам. Это я сам поранился, когда перелезал через забор. Это просто ссадина. — Его большие черные глаза бегали туда-сюда, ища, куда бы лучше ринуться от меня.
— Это не ссадина, Я знаю, что это такое, Фергюс. Но я спрашиваю: кто это сделал? — Я видела нечто подобное только однажды, но тогда это было свежевыжженное клеймо, а это уже немного зажило. Но несомненно и то и это были нанесены раскаленным железом.
Осознав, что я все поняла, Фергюс перестал вырываться. Он прижался ко мне и затих, но плечи его продолжали вздрагивать.
— Это англичанин, мадам. Перстнем.
— Когда?
— Давно, мадам. В мае месяце.
У меня перехватило дыхание, когда я стала соотносить некоторые события по времени. Три месяца… Три месяца минуло с тех пор, как Джейми в сопровождении Фергюса отправился в бордель в поисках своего помощника, работающего на складе. Три месяца прошло с тех пор, как он встретил Джека Рэндолла в заведении мадам Элизы. Эта встреча заставила его забыть о всех своих обещаниях и вынудила его принять решение убить Рэндолла. Три месяца прошло с тех пор, как он ушел, чтобы никогда не вернуться.
Мне потребовалось немало терпения, чтобы наконец заставить Фергюса рассказать правду. И вот что я услышала.
Когда они пришли в заведение мадам Элизы, Джейми велел Фергюсу ждать его внизу, пока он поднимется наверх, чтобы решить кое-какие финансовые проблемы. Зная по прежнему опыту, что это может занять немало времени, Фергюс отправился в большой салон, где несколько знакомых ему молодых женщин «отдыхали», непринужденно болтая и поправляя друг у друга прически в ожидании гостей.
— По утрам у них не очень много работы, — объяснил он мне. — Но по вторникам и пятницам прибывают рыбаки, чтобы с утра пораньше продать свой улов на рынке. Тогда у них бывает много денег, что приносит немалую выгоду мадам Элизе, поэтому девушки должны быть готовы принимать гостей сразу после завтрака.
«Девушки» были уже отнюдь не молодыми обитательницами заведения мадам Элизы. Но рыбаки не считались разборчивыми клиентами, поэтому довольствовались любыми проститутками. Среди них было немало приятельниц Фергюса, и с четверть часа он провел в салоне, болтая с ними. Клиенты приходили, делали свой выбор и поднимались в верхние комнаты.
— И тут появился англичанин с мадам Элизой. — Фергюс прервал свой рассказ и судорожно вздохнул.
Фергюсу, которому приходилось видеть мужчин в различной стадии опьянения, стало ясно, что англичанин изрядно пьян. Лицо англичанина было багровым и опухшим, глаза налиты кровью. Не обращая внимания на мадам Элизу, которая хотела подвести его к одной из «девушек», он прошел через всю комнату и вдруг заметил Фергюса.
— Он сказал: «Ты пойдешь со мной». И взял меня за руку. Я отказывался, мадам. Упирался. Говорил, что мой хозяин здесь, наверху, но он не слушал. Мадам Элиза шепнула мне на ухо, чтобы я шел с ним и что потом она поделится со мной деньгами. — Фергюс поежился и беспомощно посмотрел на меня… — Я знал, что те, кому нравятся маленькие мальчики, обычно занимаются этим недолго. Я думал, что он закончит раньше, чем милорд соберется уходить.
— Милостивый Боже, — прошептала я. Пальцы мои разжались и нервно заскользили по его рукаву. — Ты хочешь сказать, что занимался этим и раньше, Фергюс?
Он посмотрел на меня так, словно собирался заплакать. Я кусала губы, едва сдерживая слезы.
— Очень редко, мадам, — сказал он. — Есть такие дома, где дети занимаются этим специально, и мужчины, которым это нравится, ходят туда. Но иногда какой-нибудь клиент замечал меня, и ему приходило в голову… — У него потекло из носа, и он принялся вытирать его тыльной стороной ладони.
Я достала из кармана платок и протянула его Фергюсу.
Он начал рыдать при воспоминании о том утре.
— Он был намного больше, чем я думал, — продолжал он, громко рыдая. — Я сомневался, смогу ли взять его в рот, но он хотел, он захотел…
Я прижала Фергюса к себе, заглушая его голос. Его худые лопатки словно птицы затрепетали у меня под рукой.
— Не рассказывай больше ничего, — повторяла я. — Не надо, прошу тебя. Я на тебя не сержусь.
Это было запоздалое приказание. Он не мог сдерживаться после стольких дней молчания и страха.
— Но это я во всем виноват, мадам! — снова зарыдал он. Его губы дрожали, слезы заливали лицо. — Мне надо было вести себя тихо. Не кричать. Но я не мог терпеть, и милорд услышал мой голос. Он ворвался в комнату, и я так обрадовался, что бросился к нему и спрятался у него за спиной, а милорд ударил англичанина по лицу. Англичанин вскочил с пола, схватил табуретку и бросил ее в милорда. Я так испугался, что выбежал из комнаты и спрятался в туалете. И даже там были слышны крики и шум. А потом милорд нашел меня, открыл дверь и помог мне одеться, потому что руки у меня так дрожали, что я не мог застегнуть пуговицы. — Он теребил мои юбки обеими руками и прятал в них лицо, пытаясь заставить меня поверить в свое раскаяние. — Это моя вина, мадам! Но я не знал! Я не думал, что милорд будет драться с англичанином! А теперь милорд пропал и уже никогда не вернется, и в этом виноват только я.
Безутешно рыдая, он упал на землю у моих ног. Он плакал так громко, что скорее всего не слышал моих слов, когда я наклонилась над ним, чтобы поднять его и сказать:
— Это не твоя вина, Фергюс. Не твоя и не моя. Но ты прав, наверное. Он пропал навсегда.
После разговора с Фергюсом я впала в еще большую апатию. Серое облако, окутывавшее мое сознание с того момента, как я потеряла ребенка, становилось все плотнее и гуще, лишая возможности видеть свет рождающегося дня. Звуки внешнего мира едва доходили до меня, подобно легкому звону колокола сквозь нависший над морем туман.
Луиза стояла надо мной и тревожно хмурилась.
— Ты ужасно похудела. И такая бледная. Нельзя так себя вести, — укоряла она меня. — Ивонна говорит, ты опять не завтракала.
Я не могла припомнить, когда в последний раз мне хотелось есть. Задолго до дуэли в Булонском лесу? Задолго до путешествия в Париж? Я устремила свой взгляд на каминную полку, затем перевела его на причудливой формы мебель в стиле рококо. Голос Луизы доносился словно откуда-то издалека, и я не обращала на него внимания. Он воспринимался мною не более чем шум, подобный постукиванию ветвей деревьев о стенку дома или жужжанию мух, привлеченных запахом завтрака, поданного на стол. Я наблюдала за одной такой мухой, слетевшей с яйца, после того как Луиза хлопнула в ладоши. Она назойливо жужжала и кружила неподалеку, чтобы улучить минуту и снова усесться на лакомый кусочек. Затем я услышала звук торопливых шагов, властный голос Луизы и короткий ответ служанки: «Сейчас, мадам!», а затем — хлоп! Это служанка била мух одну за другой. Она смахивала их маленькие черные трупики себе в карман, сметала их на пол и вытирала оставшийся от них след краем фартука.