Диана Гэблдон - Стрекоза в янтаре. Книга 2. Время сражений

– Я много думала над тем, почему женщины часто выглядят печальными после рождения ребенка, – задумчиво, словно размышляя вслух, произнесла Дженни. – Ты думаешь о нем, разговариваешь с ним, ощущаешь его у себя под сердцем. А когда он появляется на свет, это совсем другое дело. Ты любишь его, конечно. Видишь, как он растет… И все-таки ты постоянно вспоминаешь о ребенке, которого ты носила в себе и которого там уже нет. И даже когда ты держишь в руках новорожденного, он все равно не может тебе заменить того, что был у тебя под сердцем.

Она наклонилась и нежно поцеловала темноволосую головку дочери.

– Да, – сказала я, – до этого… все проблематично. Это может быть сын, а может быть дочь. Обычный ребенок или красавец. А когда он появляется на свет, все иллюзии, связанные с ним, исчезают. Он есть, и другого не дано.

Дженни тихонечко покачивала дитя, и через некоторое время крошечные ручки, крепко вцепившиеся в ворот зеленого халата, постепенно разжались – девочка уснула.

– И если ты думала, что у тебя будет сын, а рождается дочь, то тебе начинает казаться, что сын, которого ты носила под сердцем, умер, – продолжала спокойно размышлять Дженни. – А прекрасный мальчик, прильнувший к твоей груди, словно бы убил маленькую девочку, которую ты ждала. И ты начинаешь плакать, сама не сознавая о чем, пока не поймешь, что ты держишь в руках того самого ребенка, которого вынашивала. И другого быть не могло и не может. И ты начинаешь испытывать не боль, а только радость. При этом ты все равно можешь заплакать, но это будут радостные слезы, слезы счастья.

– А мужчины… – начала было я, думая о Джейми, изливавшем душу ничего не понимающему ребенку.

– Мужчины тоже. Когда они впервые берут своего ребенка на руки, они тоже думают о том, что на его месте мог бы быть другой, противоположного пола, но изменить уже ничего нельзя. Но мужчины не плачут об этом. Нельзя плакать о том, чего не изведал. Мужчины не носят дитя под сердцем.

Шотландия, сентябрь 1745 года

После четырехдневного марша мы достигли вершины холма возле Колдера.

У подножия простиралась болотистая равнина, поросшая вереском, но мы разбили лагерь повыше, под кронами деревьев. Два небольших ручья проложили свои русла по скалистому склону холма. Близость воды и бодрящий воздух ранней осени создавали атмосферу скорее пикника, нежели военного похода.

Но было семнадцатое сентября, и если мои отрывочные сведения о якобитских восстаниях верны, то война начнется через несколько дней.

– Повтори, англичаночка, – в сотый раз просил меня Джейми, пока мы пробирались по извилистым горным тропам и грязным дорогам.

Я ехала верхом на Донасе, а Джейми шел рядом, но тут я спешилась и пошла рядом с ним, чтобы нам было удобнее беседовать. И хотя у нас с Донасом установилось полное взаимопонимание, это была лошадь, требовавшая постоянного внимания. Особенно ему нравилось сбрасывать зазевавшегося седока, ступив под низко расположенные ветки деревьев.

– Я уже говорила тебе, и не раз, что мне известно только это, – сказала я. – В учебниках по истории якобитским восстаниям отведено не много места, да и я тогда не особенно этим интересовалась. Я знаю только одно: что битва состоялась… то есть что она произойдет близ города Престон, а поэтому она называется Престонпанской битвой, а шотландцы называли ее… то есть называют… битвой при Гладсмуире, потому что, согласно предсказанию, вернувшийся король должен был одержать победу под Гладсмуиром. Бог его знает, где находится этот самый Гладсмуир и существует ли он вообще.

– Ясно. А что дальше?

Наморщив лоб, я старалась припомнить все читанное когда-то до последнего слова. Я восстанавливала в памяти сведения, почерпнутые из пожелтевшей от времени книжицы «История Англии для детей», которую читала при тусклом свете керосиновой лампы в глинобитной хижине где-то в Персии. Мысленно листая эти полузабытые страницы, я дошла до того места, где речь шла о втором якобитском восстании, оставшемся в истории под лаконичным названием – «1745 год». Все сведения о якобитах умещались на двух страницах, а битве, в которой мы готовились принять участие, был посвящен всего один небольшой абзац.

– Шотландцы победят, – уверенным тоном добавила я.

– Весьма существенная деталь, – с некоторой иронией заметил он, – но хотелось бы знать чуточку подробнее.

– Если ты хочешь знать подробности, обратись к предсказателю, – отрезала я, но тут же смягчилась: – Извини меня. Дело в том, что я больше ничего не знаю.

– Понятно. – Он взял меня за руку и, нежно стиснув ее, улыбнулся. – Не мучайся, англичаночка. Ты не можешь сообщить мне больше, чем знаешь, но расскажи мне все еще раз…

– Хорошо.

Я ответила таким же нежным жестом, и мы пошли дальше рука в руке.

– Это была замечательная победа, – снова начала я, читая страницы по памяти, – потому что якобиты значительно превосходили своих врагов по численности. Они застали врасплох армию генерала Коупа – одновременно с восходом солнца, я это прекрасно помнила, – и началось беспорядочное бегство. Англичане понесли серьезные потери, исчисляемые сотнями погибших, а у якобитов убитых было совсем немного – тридцать человек. Только тридцать человек.

Джейми обернулся и посмотрел назад на растянувшуюся вереницу своих соплеменников из Лаллиброха. Они шли небольшими группами, болтая и распевая песни. Их было тридцать. И, глядя на них, нельзя было сказать, что их было «всего лишь» тридцать. Но я видела поля сражений Эльзаса и Лотарингии и акры лугов, превратившихся в свалку из тысяч мертвых тел.

– Если рассматривать события в историческом контексте, – продолжала я извиняющимся голосом, – количество убитых среди них было довольно… незначительным.

Джейми резко выдохнул, едва разжав стиснутые зубы, и мрачно посмотрел на меня.

– Незначительным. В самом деле незначительным…

– Прости меня.

– Ты тут ни при чем, англичаночка.

Но я почему-то не могла отделаться от чувства вины.

После ужина мужчины сидели вокруг костра, наслаждаясь ощущением сытости, переговариваясь между собой и почесываясь. Почесывание было местным бедствием. Тесные жилища, несоблюдение правил гигиены способствовали повальному заражению вшами. Ни у кого не вызывало удивления, когда тот или иной воин извлекал такой образчик откуда-нибудь из складок своего пледа и бросал в огонь. Вошь вспыхивала искрой и исчезала.

Молодой парень по имени Кинкейд – впрочем, настоящее его имя Александр, но среди воинов было так много Александров, что было решено присвоить им псевдонимы, – казалось, особенно тяжко страдал от этой напасти. Он яростно чесал то темную кудрявую голову, то под мышками, то, бросив на меня быстрый взгляд и убедившись, что я не смотрю в его сторону, промежность.

– Ну и достается тебе, парень! – сочувственно произнес кузнец Росс.

– Да, – ответил тот. – Эти мелкие твари съедают меня живьем.

– Придется тебе избавляться от всех волос, – заметил Уоллес Фрэзер, сам почесываясь, – на тебя больно смотреть, парень.

– Разве тебе не известен лучший способ избавления от этой мерзости? – произнес Сорли Макклюр и, так как Кинкейд отрицательно покачал головой, наклонился и осторожно вытащил горящую головню из костра. – Подними-ка свой килт на минуту, парень, и я выкурю их оттуда, – предложил он под смех и улюлюканье окружающих.

– Проклятый фермер, – пробормотал Мурта. – Смотри до чего додумался!

– А ты знаешь лучший способ? – Уоллес скептически поднял широкие брови, наморщив при этом загорелый лоб.

– Конечно. – Мурта торжественно извлек из ножен кинжал. – Парень – сейчас солдат. И должен действовать посолдатски.

Открытое, доверчивое лицо Кинкейда выражало нетерпеливое ожидание.

– Как это?

– Очень просто. Берешь кинжал, поднимаешь килт и сбриваешь половину волос в промежности. – Он осторожно поднял свой кинжал. – Но помни: только половину.

– Половину? Понятно…

Кинкейд был само внимание, однако на лице его отразилось сомнение. Я заметила, что лица людей, сидевших вокруг костра, осветились улыбками, но никто пока не смеялся.

– И только потом, – Мурта жестом указал на Макклюра, – ты поджигаешь вторую половину, и когда эти твари начнут выпрыгивать, рази их кинжалом.