— Я беспокоилась, что ты уволишь меня, если узнаешь. Я никогда не говорила тебе, и боялась, что ты все выяснишь, или уволишь за то, что я не рассказала тебе.
Каз смеется, подбавленным смехом.
— Ох, Грей, такая наивная. — Он обнимает рукой меня за плечо, его сигара дымится у моего лица, заставляя мои глаза увлажниться, а в горле щекотать. — Я бы не уволил тебя. Я должен сказать, я рад, что ты больше этим не занимаешься. Это тебе не подходит. Ты слишком хороша для этой жизни.
Каза украл нервно-выглядящий молодой сценарист, который работал над «Унесенными ветром», вероятно надеясь продвинуть идею. Я ходила от одной кучки гостей к другой, болтая, улыбаясь, и стараясь вести себя так, будто я знаю, как быть хозяйкой. Иногда я чувствовала себя самозванкой. Будто кто-то сможет увидеть сквозь мою маскировку, указать на меня и смеяться, и говорить: «Ей здесь не место! Она просто простушка их Джорджии!»
Этого никогда не случается, конечно, потому что все это в моей голове.
Я на своем третьем бокале вина, самое большее, что я когда-либо пила… пью? В одно время за всю жизнь. У меня немного кружится голова, немного расслаблена. У меня потрясающие беседы с самыми популярными людьми в мире. Здесь Шакил О'Нил, по какой-то причине, которую я не могу понять. Он милый. Джек Николсон намного симпатичнее, чем я думала, он будет, основываясь на всех ролях, которые он играл.
Я обнаружила себя на заднем дворе, у бассейна, окруженная толпой молодых продюсеров и парнями из звукозаписи, и она говорят о каком-то проекте, над которым все вместе работают, и я в состоянии выяснить, какой фильм на основе контекста, что заставляет меня чувствовать себя довольно умной. Я слушаю и учусь, из-за вина. Мне нравится это ощущение, медленное, легкое, свободное жужжание в голове. Разговор идет легко, и ребята вокруг меня слушают, когда я говорю, и отвечают на мои вопросы без снисхождения. Я чувствую, что я часть бизнеса. Я внутри него, и это ощущается потрясающе.
Рука забирает пустой бокал вина и дает круглый стакан, полный сверкающих квадратных кубиков льда и янтарной жидкости в моей руке. Я беру бокал и смотрю на него, не понимая. Зачем мне это пить? Я не пью спиртное. Я едва пью вино. Я поднимаю голову и смотрю на человека, который дал его мне. Он высокий и стройный, выглядит хорошо, как хипстер. На нем узкие черные джинсы и белая не заправленная рубашка под безрукавкой в ромбик. Развязанный галстук завершает образ. Его волосы длинные и неопрятные, а глаза остекленели, но направлены на меня. Я думаю, он может быть агентом, или, может быть, техник. Я где-то видела его раньше, но не знаю, где. Это беспокоит меня.
Я протягиваю бокал ему.
— Я бы хотела вино, спасибо.
Он толкает его обратно ко мне.
— Это «Блю Лейбл», детка, это одно из лучших виски здесь. Просто попробуй.
Эти два слова — «Блю Лейбл» — возвращают запутанное воспоминание, которое я отгоняю прочь.
— Нет, правда. Мне такое не нравится. — Но зачем-то я все равно делаю глоток, по какой-то причине. Я кашляю, но то, как после оно жжет, когда я проглатываю его, это не неприятное чувство. Я делаю еще один глоток.
Хипстер счастливо улыбается.
— Видишь? Не так плохо. Я Павел, кстати.
Я пожимаю его руку, и он не дает мне сразу отстраниться.
— Привет, Павел. Я…
— О, я знаю, кто ты, Грейси. — Он удерживает мою руку, не обращая внимания на мои попытки вытянуть ее. Его улыбка меняется. Становится темнее.
Мой кайф умирает. Мне нужно выбраться из этого разговора, сейчас. Но он по-прежнему держит меня за руку. Я тяну, но он не отпускает. Я смотрю вокруг, но группа, с которой я разговаривала, рассеялась, и мы с Павлом одни у бассейна. На другой стороне есть люди, возле дома, но мы на противоположной стороне, скрыты от вида дома огромной стеной пальм.
— Не знаю, что ты думаешь, ты слышал, но мое имя Грей. Я невеста Доусона.
Он отпускает мою руку, но его ладонь оборачивается вокруг моей спины и он прижимает меня к себе. Я сопротивляюсь, он и смеется.
— О, давай же. МЫ оба знаем, кто ты на самом деле. Я видел тебя, ты знаешь. В «Экзотических ночах». Я был постоянным клиентом. Я любил наблюдать, как ты танцуешь. Затем ты исчезла и клуб закрылся, но вот ты где. Станцуй для меня, Грейси.
Я подняла колено и ударила так сильно, как могла в его пах, и он отступил назад, кашляя. Павел уронил бокал, который держал, и он разбился о землю, виски обрызгали мои сандалии.
Он пошатывается, спотыкается, смотрит на меня с ненавистью в глазах.
— Ты сука! Ты стриптизерша. Это все, кто ты есть. Чертово роскошное платье не может это скрыть. — Он делает шаг ко мне.
Я роняю бокал, когда уклоняюсь от него, и он тоже разбивается, и затем огромные руки оборачиваются вокруг моих плеч, отстраняя меня. Я сопротивляюсь, и затем застываю, когда понимаю, что огромные лапы принадлежат Грегу. Вспышка движения, и затем Павел летит. Он врезается в дерево, и потом Доусон поднимает его с земли рукой вокруг его горла. Павел задыхается, издавая сдавленные звуки. Его ноги в трех дюймах от земли, и Доусон держит его в воздухе одной рукой.
— Доусон, — произносит Каз спокойно, шагая со скотчем и сигарой в одной руке. Он опускает свободную руку на плечо Доусона. — Не надо. Грег выведет его, и я занесу его в черный список. С ним покончено.
Павел качает головой, более напуганный этим утверждением, чем мыслью о жестокой расправе Доусона. Доусон отпускает его и разворачивается. Павел опадает на землю, кашляя, наклоняется дважды, задыхаясь. Я думаю, все кончено, и Павел тоже, открывая рот, вероятно, чтобы умолять о своей карьере, о затем Доусон разворачивается назад и его кулак бьет, врезаясь в лицо Павла. Он падает в сторону, и Доусон собирается снова ударить его, прежде чем я поймала его руку. Я кладу руки на лицо Доусона и его руки оборачиваются вокруг меня.
— Нет. Хватит. Я в порядке. Все кончено. — Я беру его руку и потираю костяшки большими пальцами.
Доусон находится на грани, ярость делает его больше и сильнее, в его глазах насильственный блеск, когда он смотрит на Павла.
— Грей, он…
— Он ничего. Это твой день рождения. Просто пусть он уйдет. — Я встречаюсь с глазами Доусона, и даю увидеть, что я в порядке.
И правда, я в порядке. В одном Павел был прав. Роскошные платья и дорогие украшения не могут спрятать ту, кем я была, что я делала. Но это в прошлом. Я больше не этот человек, и не невинная и наивная дочь пастора, которая уехала в Лос-Анджелес. Но они обе это часть той, кто я есть, кем я должна была быть, но это больше не я.
Всегда приятно, когда бьешь выродка коленом по яйцам.
Я смеюсь над несвойственной мыслью, и выражения Доусона меняет от гневного до запутанного.
— Что смешного?
— Просто, я думала, как хорошо было бы прибить этого придурка по яйцам.
Доусон бормочет, а затем взрывается смехом, и также Каз и Грег.
— Просто не делай этого со мной.
Я тянусь и беру его ладошками между ног.
— Никогда. Я слишком сильно люблю их. Каз и Грег кашляют и отворачиваются, и я понимаю, что все еще немного под кайфом, если я правда только что это сказала и сделала это перед ними.
На мгновение Доусон шокировано молчит.
— Черт, Грей. Ты должна пить чаще, если это делает тебя такой. Ты очень сексуальна, когда ты навеселе.
Я позволяю Доусону увлечь меня внутрь, и мы сидим в гостиной на диване. Я потеряла счет тому, как много бокалом вина я выпила, когда мы разговаривали с нашими друзьями. Комната пустеет, пока там не остается лишь семь о восемь человек, сидящих на диване, двухместном диване, в кожаных креслах, разговаривая всю ночь, и становясь все пьянее и пьянее, пока Доусон не держит меня, и наблюдает за мной, оценивая меня, и позволяя делать мне то, что я хочу. Каз зажигает сигару и передает ее Доусону, который затягивается, и затем, с причудливой улыбкой, подносит ее к моим губам. Я делаю маленькую затяжку и кашляю, задыхаясь. Мужчины смеются, так что я беру ее у Доусона и делаю еще одну попытку, и может быть это просто вино, но я чувствую себя сексуальной, держа ее и куря, как актриса из сороковых, сидящая на пианино в облегающем платье.