Ольга Михайлова - Ступени любви

Голова теперь была холодна.

Лучия зашла к себе в покои и тут обнаружила в кресле его сиятельство графа Феличиано Чентурионе. На столе горела свеча, он сидел молча, сжав зубы, но всё время нервно двигался. Полдня, с того часа, как он вернулся с охоты, были для него испорчены.

Испорчены наглой кошачьей позой и лучащейся задницей этой девки. Она вышла из ванной, как Афродита из пены Адриатики, розово-белая, сияющая, и одним движением, коим потянулась к перекладине, до сведённых зубов окаменила его плоть. Чентурионе часто замечал в ней эту странность — непонятный запах, исходящий от неё, дыбил его мужскую мощь, он приходил снова и снова, вторгаясь в её лоно и надеясь, что это в последний раз. Беременность странно приблизила его к ней, но и отстранила. Она, точнее, её тело влекло его плоть, но не душу, он скучал с ней и после родов, ликующий в своём отцовстве, был рад избавиться и от телесной зависимости от неё, и от душевной тягости.

И вот — это девка снова возбудила его!

Она располнела и сказочно похорошела с родов, а он и не заметил. Но он отпустил её. И сейчас, напоследок, взять её — в этом было что-то унизительное, но Феличиано уже почти не соображал. Когда жердина стоит, мужчина теряет две трети своего рассудка и треть своей веры. Сейчас Чентурионе хотел Лучию и рассчитывал получить.

— Что это ты, как лунатик, ходишь голой по балконам?

Лучия окинула его злобным взглядом. Его сиятельство снова забыл назвать её по имени. Но нет! Гнев проявлять было неразумно. Это она ещё успеет. Она улыбнулась, подошла к нему вплотную — руку протянуть. Наклонилась к уху и прошипела:

— Осмелюсь напомнить вашему сиятельству, что моё имя — Лучия. — Она видела, что он вцепился в подлокотник, и пальцы его трясутся. — Вы снова забыли, как меня зовут? — Её налитая грудь плавала у графского носа. — Что до вашего вопроса, ваше сиятельство, то напомню вам, что вчера вы изволили освободить меня от всех моих обязанностей и дали мне свободу. Я сочла возможным воспользоваться вашим великодушием и добротой и вышла на балкон помечтать при луне.

Феличиано вскочил, не в силах усидеть на месте, но она уже отвернулась от него и теперь заботливо взбивала подушку. Вторую, его подушку, она ещё днём засунула в сундук.

— И о чём же ты мечтала, Лучия? — чтобы произнести эту короткую фразу, ему потребовалось сделать три вздоха.

Лучия легла поверх одеяла, по-кошачьи потянулась и закинула руки за голову. Она краем глаза видела, что он пожирает глазами её манящую наготу и дрожит. Что, котик, зло подумала она, хочешь кошечку?

Мягко ответила, вложив в свои слова интонации приговора.

— Об одиночестве, ваше сиятельство. И, спеша воспользоваться теми последними минутами, что вы ещё проводите у меня, позвольте сказать вам, что, несмотря на горькие обстоятельства нашего знакомства, я… благодарна вам за всё. Может быть, вы порой вразумляли меня жестоко, но теперь я поняла, что это пошло мне на пользу. Вы многому научили меня, и теперь я покидаю ваш дом совсем другим человеком. Я познала цену преступлению, я познала цену горю, голоду и холоду, я не узнала ещё цены любви, но… в ваших объятиях мне иногда было… хорошо. — Лучия на миг опустила глаза. Он перестал двигаться и стоял неподвижно. Её голос, глубокий и низкий, звучал почему-то страшно. Что с её голосом? Он никогда таким не был… Лучия же продолжала. — Благодарю вас и за вашу щедрость. Тысяча золотых. Спасибо, Феличиано.

Чентурионе стоял, опустив голову, и тяжело дышал.

Он ожидал чего угодно, но не этого. Эта девка сумела ударить его — царственно и наотмашь. Теперь она определяла минуты, которые он мог провести здесь, высокомерно благодарила его за жестокость, с надменным смирением плевала ему в лицо. Кровь ударила Феличиано в голову, он даже покачнулся, но сдержался. Просто уйти он не мог и не хотел. Он — граф Феличиано Чентурионе, и он не уходит побеждённым. Тем более — своей девкой. Этого не будет.

На это Лучия и рассчитывала. Она знала графа Чентурионе.

Феличиано лихорадочно искал, что ему ответить и тут, потрясённый, заметил, что она уже отвернулась от него к стене, и поудобнее устраивает подушку под головой. Этот новый плевок был смягчён мерным покачиванием её ягодиц, прелестных, как два персика. Что было делать? Уйти было унизительно, грубить смешно. У него снова сбилось дыхание. Он понял, что у него только один достойный мужчины выход — добиться, чтобы она раздвинула ноги. Сама. Только вдавив её в постель своим телом, он мог оставить за собой последнее слово.

Он подошёл к столу и сел. Несколько минут молчал, собираясь с мыслями. Мысли не собирались.

— Лучия, девочка. Я понял твою злую иронию, понял и то, сколь я был несправедлив к тебе, считая тебя недалёкой дурочкой.

Она перевернулась на постели, и, перекинув подушку в изножье кровати, легла так, чтобы смотреть на него. И её кошачьи движения окончательно сбили его дыхание.

— Я не хотел бы, чтобы мы расстались врагами, и…

— … и чтобы мы всегда потом вспоминали друг о друге с добрыми чувствами, давай, девка, раздвинь напоследок ноги, впусти меня в последний раз, чтобы я мог ублажить свою похоть и потом вышвырнуть тебя с чувством полного удовлетворения, — пророкотала она, давясь хохотом.

Феличиано окаменел. Откуда, чёрт возьми, у этой девки взялись мозги?

Лучия поднялась.

— Ты… Горделивый, самовлюблённый, надменный! Господи, ведь годами падало твоё семя в утробы и не зачинали они, и бесплодная земля была твоим уделом. Но вот Господь сжалился над родом твоим и отверз под тобой утробу, одну-единственную, мою утробу. И сейчас ты готов осквернить эту утробу, носившую твоё дитя… лишь бы восторжествовать.

Феличиано медленно поднимался, тёмный и страшный. Лучия усмехнулась, вскочила навстречу, глаза её сверкнули молнией. Они не боялась его. Если бы он ударил её — расхохоталась бы: он расписался бы в собственном ничтожестве.

Но Чентурионе остановился и замер, ошеломлённый её новым дерзким взглядом и холодным бесстрашием.

Лучия стояла перед ним прямая и пугающая. Но потом голос её смягчился. Она закинула руки за голову.

— Но я не хочу, чтобы ты был унижен. Ты отец моего ребёнка. Я хочу, чтобы ты остался. Остался, лёг на меня и восторжествовал. — Она уже тянула его за руку к постели и кошкой опустилась на подушку. — Мои ворота распахнутся, принимая тебя, Владыку, в последний раз. Заходи, Господин.

Чентурионе побелел и яростно закусил губу. Он понял, что проиграл — бесповоротно. Проиграл, если уйдёт, и проиграл, если останется. Лучия же перешла на более интимный тон.

— Я же сказала, мне было хорошо под тобой. Даже ненавидя тебя, я ощущала эту сладость. Подари же мне себя в последний раз. — Лучия улыбнулась ему маняще и сладостно. Ей нужно было, чтобы он остался: он уже проиграл, но она ещё не выиграла.

Феличиано сбросил плащ и стянул рубаху. Ему было все равно. Лучия унизила его, он не сумел утвердить себя. Что бы он ни сделал — он сделал бы это теперь с её позволения. Он давно был без женщины, а прочувствованное желание мучило плоть. Всё, что он мог теперь получить — покой плоти. Он лёг с ней рядом.

Лучия видела, что ударила его излишне больно. Что ж, побили мальчика, надо и приголубить.

— Этой ночью я получу я всё, чего ты не додал мне. — Она неожиданно опрокинула его на подушку, уселась сверху и впилась ногтями в его плечи. — Ты ни разу не поцеловал меня. Ты ни разу не прикоснулся ко мне губами. Ты должен мне сто поцелуев. Плати долги.

…Феличиано вдруг оказался в объятиях фата-морганы, наглой, игривой, причудливой, взбалмошной чародейки. Вначале он просто хотел усмирить надрыв плоти, потом неожиданно увлёкся. Она то раскрывала перед ним ворота, то отталкивала его, хохоча, заявляла, что Генуя намерена нарушить договор, и её стены придётся таранить, но когда он, уже смеясь, приступал к штурму, она невесть откуда выкидывала белый платок и кричала, что крепость сдаётся на милость победителя. Лукавая бестия то намеревалась вести пакет в Падую, взбиралась на него и требовала приделать луку к седлу, и когда он протянул ей руки, вцепилась в них и понеслась на нём галопом, доведя до исступления, то называла его жердину источником огня и так тёрла его благоухающими розовым маслом руками, что он и вправду полыхал, пусть и не огнём. Едва отдохнув от очередной игры, она устраивала рыцарский турнир, в котором копьеносцу требовалось попасть копьём в цель, но цель ускользающую, Феличиано смог остановить наглую цель и попасть в извивающуюся чертовку, после чего она изображала преступницу, которую приговорили к насаживанию на кол…