— Ты невыносимо прекрасна, — сквозь шум, нарастающий в ушах, слышу его хриплый голос. Роберт впивается в мои бедра, резче насаживая на себя. Подается вперед глубоко, очень глубоко. Толчки становятся хаотичными, его пальцы сжимают мои бедра. Сама впиваюсь в его губы лихорадочным поцелуем. Целую со всей страстью, от которой меня разрывает изнутри. Роберт со стоном отзывается на мой поцелуй, не прекращая все быстрее и быстрее двигаться во мне. Толчки становятся быстрыми, сильными, безжалостно подводят меня к грани.
— Открой глаза, смотри мне в глаза! — это уже приказ, которому я тут же подчиняюсь. Смотрю в его глаза и вижу в них себя. Он растягивает меня, заполняет, дарит безумное наслаждение, от которого хочется кричать во весь голос. И я кричу ему в губы, а он жадно поглощает мои стоны, забирая их себе. Мое тело изгибается в судорогах подступающего оргазма, я кончаю, рассыпаясь на мелкие осколки, атомы, меня больше нет. Я утонула и растворилась в нем. Роберт делает последний сокрушительный толчок, с рычанием прикусывает мою шею, изливаясь во мне. Тянет меня на себя, вынуждая лечь на его грудь. Запускает руку в мои волосы, нежно перебирает их пальцами.
Мы лежим молча, в полной тишине, но слов не нужно: мы все уже сказали друг другу несколько минут назад. Я слушаю его дыхание, ритм сердца. Вдыхаю его запах — он как всегда пахнет мускусом, сандалом и сексом. Внезапно на меня накатывает неопределенное сильное чувство, оно проходит волной по всему моему телу, разливается, впитывается в меня, проникает в кровь, принося за собой тревогу и страх. Я глубоко вдыхаю, стараясь спрятать, отогнать от себя эти эмоции. Чувствую, как Роберт целует мои волосы, глубоко вдыхает мой запах, но молчит. Обычно после секса он что-то говорит, спрашивает, как я себя чувствую, шепчет мне что ласковое. Поднимаю голову, смотрю на него, он задумчив, сосредоточен.
— Можно вопрос? — тихо спрашиваю я, заглядывая ему в глаза.
— Тебе все можно, малышка, — проводит пальцем по моим губам.
— Ты говорил, что никогда не любил Елену. Зачем ты тогда женился? — тихо спрашиваю я, опять ложась на его грудь, боясь его реакции на свой вопрос. Я не знаю, что на меня нашло, но мне вдруг становится жизненно необходимо понять его. Роберт долго молчит, резко переворачивается, подминая меня под себя, заглядывает мне в глаза, как будто хочет что-то там отыскать, но молчит. Скатывается с меня, встает, абсолютно голый выходит из комнаты. Ничего не понимаю, в растерянности смотрю ему вслед. Зачем я задала этот вопрос? Не успеваю я полностью осознать случившееся, как Роберт возвращается назад с сигаретой и пепельницей. Садится на кровать, откидывается на подушки, тянет меня к себе под бок. Прикуривает сигарету, глубоко затягивается, выпуская дым в потолок. Я тянусь за его сигаретой, он не отдает, сам подносит ее к моим губам. Я затягиваюсь, он тут же отнимает ее. Так он делает еще пару раз, тушит сигарету в рядом стоящей пепельнице. И когда я уже не надеюсь на ответ, Роберт начинает говорить, поглаживая мою спину.
— Моя жизнь похожа на подъем в гору, на снежную вершину, большую, недосягаемую, и от этого цель становится все желаннее. И ты не успокоишься, пока не добьешься своего, любыми путями, средствами. Вот идешь к своей цели, забираешься на вершину, сметая всех на своем пути, не думая ни о ком, только о себе. Ты считаешь, что все делаешь правильно. Считаешь себя самым лучшим, удачливым, неважно, что и кого ты теряешь на своем пути. Самое главное — цель. Вершина. И вот, ты добился своего. Достиг цели. Находишься в полной эйфории. Гордишься собой. Ты это сделал. Достиг своего пика. Забрался на свою вершину. А дальше что? — он замолкает.
— Что дальше? — нерешительно спрашиваю я.
— А дальше, Елизавета, спуск вниз. И он гораздо быстрее, чем подъем, — горько усмехаясь, говорит он. Я просто молчу, не знаю, что сказать. Если это ответ на мой вопрос, то он какой-то неоднозначный. Я слышу в его словах какую-то горечь, сожаление. Но вопросов больше не задаю. Он молчит, но его молчаливый взгляд говорит о многом.
— Но судьба расставляет все на свои места, — нарушая тишину, говорит он, ведет пальцами по моему телу, вызывая в моем теле тысячи мурашек.
— Тебе не кажется, что судьба — очень страшное слово? — спрашиваю я, встаю с кровати, опять надеваю его футболку, на что получаю одобрительную улыбку.
— Мне кажется, что мы сами делаем свою судьбу, — задумчиво отвечает он. Подхожу к зеркалу, собираю волосы в высокий пучок.
— Что ты хочешь на ужин? — спрашиваю я, смотря на него через зеркало.
— Все, что Вы мне приготовите, — отвечает Роберт. Встает с кровати, ловит мой взгляд на свое обнаженное тело.
— Елизавета Андреевна, если Вы будете так на меня смотреть, я поужинаю Вами, — говорит он, надвигаясь на меня. Я отступаю, выбегаю на кухню.
Ужин почти готов. Готовлю я его под пристальным наблюдением Роберта, к которому я уже привыкла, и это даже почти перестало меня смущать. Неожиданно раздается звонок в дверь.
— Ты кого-то ждешь? — приподнимая брови, спрашивает Роберт.
— Нет, — я действительно никого не жду. Поэтому и не спешу открывать дверь, в которую продолжают настойчиво звонить. Роберт открывает сам, о чем-то говорит с неожиданным гостем. Через минуту зовет меня. На пороге стоит курьер, в руках у него букет кроваво красных роз, перевязанных черной лентой. И черная коробка с красным бантиком. Курьер просит расписаться, говоря о том, что заказчик просил передать подарок лично в руки. Кто заказчик он не знает. Я расписываюсь, забираю у него цветы и коробку.
— От кого подарок? — с подозрением спрашивает Роберт, как только курьер уходит.
— Я не знаю, здесь нет карточки. Но могу сказать, что отправитель плохо меня знает. Потому что я ненавижу кроваво-красные розы.
— Интересно, — прищуривает глаза Роберт. — Давай откроем подарок, может тогда станет ясно, от кого он.
— Ревнуешь?
— Безумно! Открывай! — говорит он, указывая на коробку.
Я медлю, сажусь на диван. Мне очень не нравится этот подарок и эти черно-кровавые цвета меня пугают. Нерешительно снимаю бант, открываю коробку. В коробке белый конверт, достаю его — там фотографии. Не сразу понимаю, что на них. Темное небо, снег, заснеженные деревья, ограда. Мраморная плита, рядом статуэтка ангелочка, надписи красивыми буквами на плите. Я еще не понимаю что это, не могу собрать картинки воедино. Но мое сердце начинает ныть, скулить, замедляя стук, кажется, оно и вовсе перестает биться. Мои глаза бегают от снимка к снимку, на них одно и то же место, но снятое с разных ракурсов, издали, вблизи. В горле застревает ком, который я не могу сглотнуть. В ушах нарастает шум, зрение затуманивается от подступающих слез. Начинаю жадно глотать воздух, потому что не могу сглотнуть. Боль начинает разрывать грудную клетку, потому что ко мне приходит осознание, того, что запечатлено на этих фото. Хаотично вожу пальцем по родному лицу, которое высечено на камне. Пытаюсь прочитать красивые буквы надписи внизу, не могу сложить буквы в слова, слезы которые не произвольно текут из глаз, застилают глаза, понимаю только отдельные слова: «память», «любовь», «маленький ангел». Даты рождения и дата….
Кидаю фото на пол, зажимаю уши руками, чтобы избавится от оглушающего шума в ушах. Тело тут же сковывает ледяной холод, меня начинает трясти. Хочется сползти на пол и выть от раздирающей боли. Ко мне подлетает Роберт, что-то говорит, потом кричит, но я не слышу его. Он поднимает фото с пола, несколько минут рассматривает их, что-то говорит, говорит, я не слышу. Хочу сказать ему, что не слышу, но не могу — просто шевелю губами, не могу произнести ни слова. Меня трясет о холода. Нет! Нет! Не может быть! Там не он. Это Марк.
Роберт выхватывает из моих рук одно из фото, которое я так и держу в руках, собирает остальные с пола, берет цветы. Несет все это в прихожую, слышу звук хлопающей входной двери. Я не могу дышать, пытаюсь вдохнуть и не могу. Чувствую, как кружится голова, в глазах мутнеет, пытаюсь встать с дивана, пошатываюсь. Мне нужны мои таблетки …. А дальше меня накрывает спасительная темнота.
Резко открываю глаза от обжигающего хлесткого удара по щеке. Ничего не понимаю, мозг отказывается работать. Пытаюсь сфокусировать взгляд, вижу Роберта, его черные, полные волнения глаза. Подношу руку к пылающей от удара щеке.
— Прости меня, малышка, — тихо и нежно говорит он, целуя мою щеку, прижимая к себе. — Ты просто никак не хотела приходить в себя, — оглядываюсь по сторонам, понимаю, что я дома. Мы на моем диване, Роберт держит меня на руках, как маленького ребенка.