На следующий вечер пришла домой, но опять раньше мужа. Дверь в ванную была открыта — весь унитаз заляпан остатками непереваренной пищи. Острый застоявшийся запах ударил в нос. Зажала нос, захлопнула дверь в ванную и решила, что ничего убирать не будет: пусть отмывает сам. Оставила записку: «Убери, пожалуйста, свое безобразие. Я вернусь только в чистую квартиру», — и ушла опять к родителям.
На другой день застала прибранную квартиру, в холодильнике ждала подрумянившаяся в духовке курица и запеченная картошка. На туалетном столике лежали две шоколадки.
Решила не ругаться, хотя была настроена на разговор. Но «явка с повинной» смягчала вину.
Все же не выдержала, сказала все, что думает о его выходке. Муж понуро молчал — и это придавало ей сил.
Через неделю все повторилось. И снова она уходила к родителям. И опять она пилила мужа, чувствуя мягкую и рыхлую породу под стальными зубьями. Муж бренчал связкой ключей и ничего не говорил в ответ.
Она пожаловалась Наталье Ивановне, та повздыхала, сказала, что такая уж женская доля — терпеть. Она вон троих мужчин терпела. И вообще она думает, что Вика мало уделяет ему женского внимания и не удовлетворяет его как женщина, иначе бы Вова не бегал по компаниям и не напивался. Вике было до слез обидно. Хотелось зарыться в мамины колени и не видеть этой взрослой жизни… Ее бы гладили по вздрагивающим лопаткам и говорили, что к свадьбе все заживет. К свадьбе действительно все зажило, а вот после…
Самое удивительное было то, что она любила Владимира и ничего не могла с собой поделать. Морок рук и губ перетягивал на себя одеяло рассудка. Его мягкие влажные губы на ее полудетской еще груди, от холода и страха покрытой пупырышками, будто у кактуса, которые бесследно растворяются по мере того, как губы скользят все ниже и ниже… Кактус расцветал удивительно нежным розовым цветком, источающим странный, острый, но чарующий аромат.
Она ждала его с работы и думала, что вот сейчас окажется в его объятиях.
Обиды копились, как в лодке дождевая вода: и утопить не утопят, и плыть некомфортно. Все чаще она с горечью думала, что в ее жизни что-то пошло совсем не так, как мечталось. Она стала замечать, что становится раздражительной. Ходила по комнате, как зверь по клетке, если Владимир задерживался. В один из поздних вечеров, когда они уже обменялись с мамой по телефону новостями и она закипала, точно молоко, оставшееся без присмотра: готова была убежать, она взяла и включила магнитофон мужа с его записью аутотренинга. Бархатный баритон внушал: «Вы глубоко и с удовольствием вдыхаете легкий прозрачный горный воздух. Он наполняет легкие и вместе с кровью проникает в каждую клеточку вашего тела. Чувствуете, как легкость и чистота наполняют вас. Погружаетесь в приятную теплоту майского солнца. Ощущаете запах молодой свежей травы. Трогаете ее руками — сочную, ярко-зеленую…»
Когда Владимир пришел, то жена не выбежала ему навстречу в прихожую, не бросилась в его распахнутые руки, губы не вспорхнули мотыльком по щеке к его губам. Раздевшись, прошел в комнату. Жена безмятежно спала под привычное чужое бормотание: «Я спокоен. Мне хорошо и тепло. Я растворяюсь в блаженстве и неге». Тоненький синий ручеек на виске пульсировал под полупрозрачной кожей, напомнившей ему лепестки лилии на солнечном свету. Полудетские губы приоткрыты, обнажая ряд мелких зубов, похожих на промытые морской водой блестящие белые камушки. Волосы разметались по подушке, точно вздыбленные ветром. Одна нога выкинута из-под одеяла, ровно маленький тюлень на льду. Вздохнул, задыхаясь от нежности и поднимающегося желания, выключил магнитофон и ушел в гостиную смотреть телевизор.
Теперь Вика каждый раз, как только начинала переживать из-за долгого отсутствия мужа, включала магнитофон с записью тренинга, представляла яркий солнечный день — и будто после долгого и изнуряющего заплыва проваливалась в забытье на пляже.
14
Вика почти никуда теперь не выходила: работа — дом, дом — работа. И поэтому обрадовалась, когда приятель Владимира пригласил его на свадьбу. Чем меньше дней оставалось до вылазки в ресторан, тем возвышеннее становилось ее настроение. Купила новое платье. Почти вечернее. Из темно-вишневого бархата с золотистой пелериной. Сделала прическу в салоне-парикмахерской. Волосы причудливо заплели, вплетя в косу золотистые ленточки. Смотрела в зеркало — и не узнавала себя. Настоящая царица! Надушилась духами, благоухающими цветущим жасмином.
Свадьба была многолюдная и шумная, где половина народа друг друга совсем не знали. Кричали громко «Горько!», устраивали конкурсы, танцевали.
Она немного потанцевала в начале вечера с мужем, но по мере приближения ночи муж все больше пьянел, танцевать ему становилось тяжело, он отсел от нее в компанию парней, где они что-то оживленно обсуждали и смеялись. Она сидела в растерянности и скучала. Подошла к мужу, попыталась вытянуть его танцевать, но муж буркнул: «Отстань. Дай пообщаться!» Ушла за столик, рядом сидела влюбленная пара, которая только что подала заявление в загс. Ребята просто не сводили друг с друга глаз — и Вике казалось, что в их блестящих очах отражаются все люстры. Парень все время гладил руки девушки, когда они ненадолго отдыхали от танцев, и влюблено целовал то сгиб ее локтя, то голубой ручеек вены, то прикладывался губами к атласным плечам подруги. Они не пропускали ни одного парного танца. Как только начиналась плавная музыка, парень тянул подругу в круг зала — и они танцевали, до неприличия тесно вжимаясь друг в друга. Рука его постоянно съезжала с ее талии ниже. Вика с грустью смотрела на влюбленных, думая о том, что все — дым. Сухие сучья, завернутые в бересту, прогорят, весело потрескивая, и от дыма не останется ни следа. Один серый пепел в глазах вместо огня.
— Позвольте, сударыня, пригласить вас на танец?
Вздрогнула от неожиданности, так как уже отсутствовала в этом зале, а была в том кафе, где Владимир необъяснимо и непостижимо для ее здравого ума примагнитил ее к себе. Очнулась — высокий стройный блондин стоял перед ней.
Блондин оказался художником. Вел ее в танце очень легко. Порхала, как бабочка вокруг невзрачного цветка, думая: «Присесть или нет?» Оказалось, что юноша когда-то занимался бальными танцами и даже был дипломантом какого-то конкурса. Она не очень хорошо умела танцевать, но тут словно растворилась в партнере. Кружилась в его надежных руках, будто сброшенный с ветки осенний лист, подхваченный ветром. Ей казалось, что он даже отрывал ее от пола и поворачивал в нужную сторону. Она забыла о муже, сидящем где-то за столиками и наливающем очередную рюмку. Губы подрагивали в улыбке, словно стрекозьи крылышки. Глаза сияли всем светом люминесцентных ламп, отражавшихся в ее зрачках, словно в темном омуте. Ей даже не очень-то интересен был этот художник. Просто она отдалась музыке и плыла по ее волнам, где партнер был отличный гребец, ведущий лодку через пороги.
За первым танцем последовал новый. Ее душа будто на дельтаплане парила с замирающим сердцем… Она так хорошо никогда не танцевала. Ах, почему же она такая неуклюжая и ее никто не научил танцевать?
Лица мелькают, вот ее кружит уже не художник, а какой-то бородатый младший научный сотрудник на полголовы ниже ее, вышагивающей на каблуках. Но это ничего, что ниже на полголовы: видно других танцующих, когда устаешь смотреть в глаза, поднятые на тебя, словно к небу. Поверх голов танцующих она видит пьяного мужа, сидящего в компании друзей. Они что-то обсуждают и смеются.
Вот она танцует уже в кругу, где двое молодых людей держат ее за руки, и счастливо улыбается, вспоминая елку в детском саду: там вот так же водили хоровод.
— Та-тата, та-тата…
Вдруг чувствует резкий рывок за руку — и круг размыкается, выпускает ее и снова смыкается, превращаясь в единое движущееся целое…
Дальше ее тащат куда-то по ступенькам мраморной лестницы — и она очень боится поскользнуться и сломать себе шею. Боковым зрением она видит перекошенное от ревности лицо мужа, и ей делается смешно.
— Ты что, очумел? Перебрал?
Потом ее больно толкают в спину в случайно пойманное такси, что остановилось у гостиницы рядом с рестораном и высадило своих пассажиров, — они едут в гробовой тишине по ночному городу, где за окнами им весело подмигивают огни реклам… Муж укачивается по дороге, словно ребенок, и спит, откинувшись на заднее сиденье. Вика будит его, когда они въезжают во двор. Муж растерянно встряхивает головой, не понимая, где он, и пытаясь отогнать пригрезившееся видение. Больно сжимает ее предплечье, так, что она со страхом думает, что могут остаться синяки на ее изнеженной коже. Дальше они с трудом поднимаются по лестнице, останавливаясь через каждые пять ступенек отдохнуть. Они опять не разговаривают.