57
Светлячки исчезли, растворились в том летнем саду в шальную ночь, но в душе Вики еще долго жила дуга их света, похожая на Млечный Путь. Она казалось такой же вечной и неизменной, как это созвездие: только ненастье укрывает ее плотным и толстым одеялом облаков, а как только ветер уносит их, выныривает снова, тревожа душу своей загадкой.
Была дописана диссертация — и Вика почувствовала какую-то щемящую грусть: вот и окончен еще один этап жизни. Их отношения уже пересыхали, как весенний ручеек на горячем майском солнце. Она со смирением думала о том, что вряд ли они увидятся с Сергеем еще. Жизнь горной речкой закружила их в водовороте, который надо было проплыть вместе, а затем вышвырнула ее на берег. Берег был не скалистый и обжитой, с домиком на лужайке, из трубы которого клубился дымок. Почему же она чувствует пустоты потери? Точно болит отрезаная рука. Да было ли это в ее жизни?
Но через пару недель Сергей ей снова позвонил… Ехали по городу, вступавшему в зиму… Город был парализован. За ночь навалило снега. Снег таял под колесами машин. Автомобили буксовали, урчали, захлебываясь снежной кашей, замирали в пробках, коих было так много, что казалось, весь город оцепенел, прорывались за черту высотных построек рывками, точно лодки от очередного взмаха весел. Вика подумала о том, что их отношения тоже вступают в зиму, но они пытаются выбраться на прямую трассу, плутая в объезд по мелким улочкам, но эти улочки тоже запружены машинами.
Печалилась о том, как быстро проходит жизнь! Еще вчера она ждала от жизни встречи своего единственного, с которым они будут как две половинки стручка горошка хранить и беречь вызревающие семена… Почему, когда раскрывают стручок, горошины чаще всего оказываются в одной его половинке, а другая остается совсем пустой? И с кем останутся их с Глебом горошины, если они расстанутся? Еще год тому назад она была уверена, что с ней, а теперь не знала… А может быть, ни с кем? Выскользнут из домика, покатятся по земле и прорастут вдалеке от их дома… Она едет в никуда, где обрываются все дороги, с чужим мужчиной, который включил дворники на ветровом стекле, но снег все равно лепит так, что едут они в белой полумгле, в которой очертания их будущего так неясны и размыты, что сердце сжимает тоской от предстоящей потери. Сколько им еще жизнь отмерила таких встреч?
Когда наконец вырвались за город и поехали сквозь белую мглу по трассе, провалилась в сон.
Сон был странный: будто бы они шли с отцом по песку. Песок был хорошо утрамбован и лежал слоем высотой в несколько метров. То, что это несколько метров, она хорошо видела по уровню реки. Река была далеко внизу. Это были целые горы песка, со своими пещерами, со своими гротами, лабиринтами и арками. Она все время боялась провалиться сквозь грунт, но песок был твердый, и ноги только слегка утопали в нем. Отец ушел далеко вперед — и она шла за ним, боясь, что сейчас он совсем исчезнет из виду. На песке совсем не оставалось следов, настолько верхний слой был сухим и рассыпчатым. Она присела на корточки и набрала полные, сложенные ковшиком ладони песка. Смотрела, как песок медленно протекает между пальцев. Когда осталось несколько песчинок, зачерпнула снова — и подумала, что надо лишь вовремя зачерпнуть сызнова — и жизнь потечет опять тонкой струйкой, пока не останется несколько песчинок. Главное — успевать набрать полный ковшик ладоней вновь.
Очнулась, с трудом понимая, где она, и медленно возвращаясь из небытия.
Заколдованный сказочный сад распахнул им свои объятия. Облепленные снегом деревья заледенели и звенели на ветру, как будто тихонько чокались друг с другом тонкими бокалами. Припорошенные снегом яблоки выглядывали из-под поникшей под тяжестью первого снега травы, точно заснувшие снегири. Вика подняла одно, оно было твердым и блестящим, как шар для крокета… Достала из сумки пакет и набрала туда несколько штук, чтобы оттаяли у камина, пуская в эмалированное блюдо сладкий сок. Яблоня закидала ее снегом, просыпавшимся с веток, задетых головой… Снег, проникший за воротник, ознобной змейкой сползал по ее позвонкам, растворяясь в тепле ее тела. С печалью подумала о том, что зимой они сюда, пожалуй, не доберутся…
Дача встретила их холодным сумраком и каким-то странным щемящим чувством, какое бывает, когда провожаешь взглядом косяк птиц, улетающих на юг… Летят по небу, словно черные буквы на листе бумаги, выстроившиеся в строчку, написанные при тряске в автобусе… Знаешь, что все когда-нибудь вернется. Будет новая весна с веселым цоканьем ручьев по тротуарам и оседающими, съеживающимися за день сугробами, опьяняющая воздухом, который хочется пить большими жадными глотками пересохшим от безлюбья ртом. Но это будет уже другая любовь…
Согревали друг друга жаркими истосковавшимися губами, с тоской думая о том, что у них нет будущего и надо быть благодарным судьбе хотя бы за этот яркий подарок, похожий на куст шиповника, зацветший в ноябре, одурманенный и запутавшийся в затянувшемся тепле. Ласкали друг друга — и нежность скользила по телам точно метелка сухого ковыля или оброненное птицей, улетающей на юг, перо… Смотрели в глаза друг друга, прозрачные, как тихая осенняя вода, в которой колышутся на дне водоросли и проплывают тени рыбин…
— Ты моя прелесть!
— Ты моя радость!
Радость не может быть вечной. Закон маятника. Прозрачная вода взгляда сначала покроется ледяной корочкой, похожей на стекло, а затем затянется желтым льдом, но на дне души будут также шевелиться от подводного течения водоросли и проплывать рыбешки воспоминаний, сомнений и сожалений, подплывая близко под корку льда, чтобы увидеть высветленную солнечным светом полосу.
Попыталась что-то рассказать о своей жизни, но поняла, что это ему неинтересно и непонятно. Смотрел на нее затаив дыхание, как на гимнастку под куполом цирка, не размышляя о том, как ей даются ее акробатические па, и о том, что она может сорваться в любой момент. С печалью подумала о том, что она нужна, только чтобы дарить серебристое свечение экзотической птицы, порхающей с невидимых перекладин веревочных лестниц, уходящих в небо. Ее никогда не возьмут в свою отутюженную жизнь, полную заграничных путешествий, ночных реклам чужих городов, видимого благополучия, за которым скрываются усталость и эмоциональное выгорание. И даже подарков он никогда ей не дарил. Так… коробку конфет, кофе, розу, которую она боялась принести домой и передаривала какой-нибудь пожилой женщине на улице…
58
Перед Новым годом Сергей защитился. Позвонил радостный, что сбросил этот груз, порядком ему надоевший, поблагодарил, сказал, что на праздники уезжает на Мальдивы, так как жена его снова беременна — и съездить ей на море еще долго не удастся. Утешил, что по приезде позвонит, что уже соскучился и будет рад с ней увидеться. А после с семьей уедет в Японию: он наконец подписал контракт. Делать в России ученому нечего.
— Не надо, не звони, — сказала Вика. — Я тоже беременна. Мы давно с мужем хотели завести девочку. Ты же знаешь, какие проблемы у нас с сыном.
Она не знала, как это у нее вырвалось. Она была правдивым человеком, но тут что-то такое на нее нашло… Нет, никогда она больше его не увидит. Она не хочет сорваться с каната под серебристым куполом цирка, как августовская звезда с неба, и висеть, не долетев до земли на лонже, смешно дрыгая ногами, будто лягушка, и загребая воздух руками… С нее хватит. Она проживет без того, что она приняла за любовь… Угрожающе подступала очень близкая земля в окне самолета, идущего на посадку, увеличиваясь в размерах и теряя масштабность и красоту картины, захватывающей дух.
Чем яростнее мы очаровываемся, тем сильнее разочарование… Горло вдруг превратилось в маленькую трубочку, через которую можно тянуть коктейль. Ледяной судорогой сводит грудь. Снова першит в горле, будто она наглоталась дыма от костра, в котором сжигают мокрые прошлогодние листья вместе с прохудившейся старой галошей… Она думала, что все слезы выплаканы и она давно разучилась плакать, тем более по таким пустякам… Только горло опять перекручивает спазмом и слезы падают на паркет, оставляя на нем потемневшие круги, которые придется затирать мастикой…
* * *