Общественная мораль слишком жестока к нетипичным людям из-за непредсказуемости того, что такой человек может сделать в следующую минуту. К тому же для общества благодатнее, когда один человек абсолютно ничем не отличается от другого и все его действия можно заранее проконтролировать.
Когда вам смешно, вы едва можете выдавить из себя улыбку. Уголки губ приподнимаются — и тут же падают, точно маятник. Окружающие вас люди не знают, что чувствуете вы. Они видят «слепой взгляд» мимо собеседника, а вы не в силах говорить, у вас ступор из-за перенасыщения чувств, у вас одно выражение на лице.
Когда вам говорят: «Я сейчас умру от смеха!», то вы понимаете это дословно и перестаете смешить человека в страхе за его жизнь. Самая большая проблема в моей личной жизни — это перенасыщение. Чуть больше звуков, чуть больше цвета, чуть больше объектов или прикосновений — и тело впадает в полный ступор, не могу смотреть в глаза, не могу разговаривать, сижу, укачиваясь на полу или на кровати. Весь день на лице одно выражение.
Так же происходит, когда мама говорит: «Сходи купи хлеба». Я спрашиваю: «Какого купить?» Мама отвечает: «Любого!» И тут начинается приступ. Мозг не может оперировать этой структурой. Я понимаю все буквально — пойду и возьму любой. Я стою около прилавка и впадаю в ступор. Потому что «любой» — это никакой. Мозг уходит внутрь, так и не сделав выбор. Потому что мама сказала: «Любой». А я жду, когда приступ пройдет. Заставляю себя представить, какой хлеб мне нужен, а в теле все спазмируется.
Мой мозг — это компьютер. И если для определения функции кнопки F1 ввести показание «любой», то компьютер зависнет. Либо черный, либо белый, либо ржаной, либо с отрубями, либо с подсолнечными семечками, либо с кунжутом, либо с семечками тыквенными… Выберите какой… Но слово «любой» приводит мозг к синему экрану компьютера.
Укачивания — отдельная часть моего поведения буквально с трех лет, до сих пор это помогает успокоиться и уснуть, притупить сильную реакцию на какой-то звук, резкий цвет или угловатость предметов.
Почему я виноват в том, что я такой? Почему я столько лет испытываю чувство вины за это? За то, что я не могу чувствовать! Для меня мир — это алгоритмы. Алгоритмы чувств, эмоций, мыслей, движений объектов. Я знаю, какое это чувство, но не могу его испытать. Я просто знаю его. Это — как знать, что такое шоколадное мороженое, кушая его, просто знать, какой вкус шоколадный, но не чувствовать его.
Мне сложно понять, как реагировать на то, что чувствует собеседник, — приходится копировать чужое поведение, чтобы казаться адекватным, а лучше просто молча наблюдать за остальными.
Я помню, как плакал у мамы на коленях, потому что думал, как я буду любить человека?
Каждый раз, говоря человеку, что я его люблю, я понимаю, что не чувствую этого. Я знаю, что люблю, но не испытываю чувства. Когда разговариваю, то сто раз обдумываю, какие реакции могут вызвать мои слова, а после общения еще раз сто прокручиваю в голове разговор и последствия возможных алгоритмов.
Каждый раз, когда мне говорят: «Я люблю тебя!», я боюсь и испытываю чувство вины, потому что точно знаю, что тоже люблю этого человека, но я не чувствую этого.
Целый вечер гуляли со Златой в обнимку. А я ничего не чувствовал. Не в смысле, что к Злате ничего не чувствую. Я вообще ничего не чувствую! Мой мозг не ассоциирует объятия с радостью и удовольствием. Я смотрел на льющиеся солнечным водопадом волосы Златы, на ее точеный профиль, напоминающий мне портрет какой-то императрицы, на кожу, похожую на упругие лепестки белой лилии, и пытался придумать, как нужно себя вести, если бы я чувствовал себя, как она, счастливо! О том, что она счастлива, говорили ее вспыхивающие на солнце глаза, ловящие солнечные лучи, будто осколки зеленого бутылочного стекла, пускающего солнечные зайчики; щеки, розовеющие, точно наливающееся соком яблоко, повернувшееся боком к солнцу; ее улыбка, расцветающая на губах распахнувшимся к свету цветком.
Это тяжело. В момент, когда нужно понять, что тебе с человеком хорошо, уютно, я ничего не чувствую и не понимаю, как быть!
Я не понимаю, что люди имеют в виду, когда говорят одно, а подразумевают другое, поэтому я научился спрашивать их постоянно, что они чувствуют и о чем думают. И я не могу выразить поддержку. Я тупо застываю и максимум, что могу: это — за руку взять и что-то сказать. А то, что говорю, — обычно получается невпопад. Я от этого даже ушел к себе в комнату — и расплакался, лег на диван и плакал в подушку, чтобы никто не слышал. Как я понимаю, это комплекс неполноценности дает о себе знать.
Зашел в комнату к маме — и тут глаза залил красный экран, на котором прошли одна за другой, будто серии фильма, картины моей гибели от несчастного случая. Я истошно закричал: «Мама!!!» И у меня начался приступ. Паника накрыла ледяной волной ужаса, в котором шуга подхватила меня и понесла куда-то в темноту. Тело затрясло. Мама тут же выключила телик и бросилась ко мне.
Перед глазами прошла прошлая жизнь, которую я, как это ни странно, четко помнил…
Мне семь лет, я сижу на кухне на деревянном квадратном табурете, обтянутом охряной кожей. В окно льется солнце, так щедро, что я зажмуриваю глаза. Чудесный день, пропитанный светом! На душе легко, словно паришь на чертовом колесе, взирая с высоты. Вдруг чувствую, как мой мозг сводит судорогой, более сильной, чем обычно. Я кричу: «Мама!!!» И слезаю с табурета. Делаю несколько шагов. И вдруг вылезаю из тела и бегу по коридору в комнату. На полпути понимаю, что тело я потерял на кухне. Возвращаюсь — и вижу, как мое тело бьется в судорогах на полу. Из горла идет кровь. У меня паника. Затем помню, как пришел в себя в больнице, буквально на минуту. Не успел ничего осознать, как начался приступ, — и я умер.
После этого воспоминания, которое я рассказал маме, я лежал еще полчаса на кровати и мое тело било в судорогах. Очень болели мышцы головы и ног. Затем через полчаса наступил резкий спазм в голове — и все мышцы отпустило. Началась тупая боль от расслабления все это время напряженных мышц, и меня затошнило.
Затем перед глазами, будто выплеснуло огромной волной, поплыли мои воплощения, связанные с мозговыми травмами: удары головой, удары током, кома; всплыло, как мне выкололи глаза — и я смотрел, не видя; представил, как на меня упала целая стена — и мое тело сделалось всмятку; вообразил, как укусила змея, — и кровь свернулась в моих жилах.
Приходится постоянно говорить близким людям, что ты ощущаешь, потому что они не могут разобрать это по твоему лицу. Оно почти ничего не может выражать, на нем ничего не написано.
Я научился около двух часов в сутки выражать радость — но после этого наступает перенасыщение. Окружающие меня люди, которые мне не очень близки, не знают об этих периодах. Они бы никогда в жизни не сказали, что я аутист, которому сложно общаться с людьми, который не может улыбнуться или выразить радость, который может часами сидеть, смотря в пространство и укачиваясь на полу, потому что мозг просто отказывается работать иначе. Сказали бы только, что у меня проблемы со слухом и поэтому я плохо их понимаю.
Было время, когда все дни были — сон, компьютер и снова сон. Если мама входила в комнату и брала со стола пустую чашку или обертку от конфеты, то сразу же начинался приступ. А я смотрел на это как бы со стороны и ждал, когда приступ пройдет. Внутренние органы точно сводит спазм — и я отхожу от этого целый час. Мама научилась пояснять, для чего берет ту или иную вещь у меня в комнате, и спрашивать, можно ли ее забрать.
Я понимаю, что мне нужна нянька, а не девушка. И потому не хочу отношений, не хочу заставлять девушку думать, что я могу дать ей большее, чем могу на самом деле, и скрываться за фразой: «Я тебя люблю». Но это не значит, что я не нуждаюсь в любимом и близком человеке. Очень нуждаюсь. Люди уходят, видя какой я… Вот и Златка теперь ушла к Аркаше. Я не обижаюсь на нее, так как понимаю, что с ним ей будет легче, надежнее, он перспективный, а со мной ее ждут одни проблемы. Я думал, что я не могу чувствовать, а оказалась, что могу… Когда я узнал, что она теперь с моим лучшим другом, такая боль меня скрутила, я был совсем больной, как наркоман, у которого началась ломка… Значит, я на самом деле не аутист… Я просто живу в своем мире, так как от внешнего мира меня отделяет не пропускающий звук стеклянный колпак… Общаюсь, но лишь по рации, используя что-то вроде азбуки Морзе. Точка, точка, точка, тире и снова точка…