— Ну, этого следовало ожидать, — вмешался Виннинг, управляющий техническим бюро. — Все зависит от Оденсберга; благодаря ему перевес будет на нашей стороне.
— Да, если только мы можем рассчитывать на Оденсберг, — сказал директор. — Но я боюсь, как бы нам не ошибиться в расчете. Партия Рунека среди рабочих гораздо многочисленнее, чем мы предполагали.
— Рунек — превосходный оратор, — серьезно сказал Виннинг, — и его речь на днях в гостинице «Золотая овца» увлекла всех слушателей, хотя ее не сравнить с предыдущими его выступлениями; прежде он говорил холодно, но каждое его слово было как удар молота, а на этот раз он торопился, как лошадь, которая несется к пропасти.
— Вероятно, он испугался за свой мандат, — насмешливо заметил главный инженер. — А, вот идет Гельман! Может быть, он сообщит что-нибудь важное.
Вошел один из младших служащих и подал только что полученную телеграмму. Директор распечатал ее, прочел и молча передал Гагенбаху, стоявшему рядом; тот взглянул на нее и покачал головой.
— Это очень неприятно! Итак, в городе налицо победа социалистов.
Телеграмма обошла присутствующих, а директор направился к телефону, чтобы сообщить патрону полученное известие.
— Теперь все зависит только от Оденсберга, — сказал главный инженер. — Было очень неразумно именно теперь, непосредственно перед выборами, выгнать этого крикуна Фальнера; это обозлило рабочих и обойдется нам, может быть, в несколько сот голосов; но господина Дернбурга не переубедишь.
— Неужели же он должен был позволить, чтобы этот человек совершенно открыто выступал против него в его же мастерских? — вмешался Виннинг. — В Оденсберге вообще никогда ничего подобного не допускали, а теперь это было бы непростительной В слабостью.
— Но я боюсь, что здесь нас ловко обошли. Фальнер знал, что его ждет; но он принадлежит к числу недавно поступивших, которые немного теряют, оставляя рабочее место, а потому и пошел на это. Его должны были выгнать, история с ним должна была взволновать рабочих, на это и рассчитывали. Я говорил это патрону, но напрасно; его единственным ответом было: «Я не потерплю возмущения и подстрекательств на своих предприятиях, этот человек будет сразу уволен!». Он сам дал нашим противникам в руки оружие.
Директор, возвратившийся от телефона, услышал последние слова и многозначительно сказал:
— Если бы все обошлось только потерей голосов! Вчера нам сообщили, что рабочие собираются вступиться за Фальнера и потребовать, чтобы его оставили на работе. Если они действительно сделают это, у нас начнется война.
— Но они не сделают этого, потому что знают своего хозяина, — вмешался доктор, — он настоит на своем, хотя бы ему пришлось закрыть все свои заводы.
— А если бы и так, что за дело до этого Ландсфельду и его приверженцам? — воскликнул главный инженер. — Они хотят борьбы, им все равно, какой ценой, какими жертвами они добьются ее. Я остаюсь при своем мнении: увольнение Фальнера было ошибкой. К сожалению, он еще здесь и только послезавтра оставит работу. Кто знает, что еще из этого выйдет! Если выборы кончатся неудачно для нас и возбуждение рабочих вследствие этого возрастет, нам могут устроить очень неприятный сюрприз.
С таким же нетерпением окончания выборов ожидали в господском доме. Впрочем, Дернбург с неизменным спокойствием принимал сводки и устные донесения, с которыми время от времени к нему являлись служащие. Для него избрание не было вопросом честолюбия; обязанности депутата отнимали у него время, которое он мог бы посвятить своему делу, и теперь, с приближением старости, он чувствовал иной раз, что силы начинают покидать его; он охотно уступил бы место любому единомышленнику, но с его именем была связана победа его партии, а так как исход выборов зависел от Оденсберга, то избрание являлось для него еще и вопросом чести.
Дернбург с невесткой были одни. Молодая женщина в последнее время становилась все ближе своему свекру; ей он иногда позволял заглянуть в свою душу, которую никому не открывал. Одна она знала, отчего сегодня так глубоки морщины на его лбу; вся горечь этой борьбы заключалась для Дернбурга в том, что его противника звали Эгбертом Рунеком.
— Оскар так волнуется, будто речь идет о его собственной кандидатуре, — сказал он, перечитав только что поданные ему бумаги.
— Меня тоже удивляет, что мой брат так ударился в политику, — ответила Цецилия, слегка покачав головой. — Прежде ему не было до нее дела.
— Потому что он много лет оставался чужим родине. Так надолго уйти от дел непростительно! Я только теперь вижу, что он может сделать, если дать ему возможность действовать.
— О, я думаю, Оскар может сделать очень много, если серьезно захочет, а он хочет начать в Оденсберге новую жизнь, он обещал мне.
Слова Цецилии прозвучали как-то странно, почти как извинение, но Дернбург не обратил на это внимания.
— Желаю ему удачи и себе тоже, — серьезно сказал он. — Скажу тебе откровенно, Цецилия, до сих пор я относился к твоему брату с некоторым предубеждением, теперь оно исчезло. В последние недели он был мне самой верной, самой надежной опорой; я постараюсь отблагодарить его за это.
Молодая женщина ничего не ответила; она смотрела в окно на пасмурный октябрьский день. Смеркалось. Лакей принес лампу; вместе с ним в комнату вошли Вильденроде и Майя. Барон казался взволнованным и озабоченным. Дернбург быстро обернулся к нему.
— Ну, что, Оскар? Что нового? Ничего хорошего, если судить по вашему лицу. Получены новые известия?
— Да, из города. Наши опасения сбылись: социалисты получили перевес.
— Получили-таки! — в сердцах воскликнул Дернбург. — Впервые им удалось настоять на своем! Ну, с помощью оденсбергских голосов мы поумерим их радость.
Глаза Цецилии боязливо искали взгляда брата; по его лицу она видела, что он не разделяет уверенности Дернбурга; в его голосе тоже слышалось некоторое колебание, когда он ответил:
— Конечно, за Оденсбергом остаются решающие голоса, и, надо надеяться, они будут в нашу пользу, тем не менее мы должны быть готовы ко всему.
— Но не к тому же, что мои рабочие изменят мне? — перебил Дернбург. — Ничего подобного я не могу ожидать от них, никогда! Запаситесь терпением, Оскар! Выборы будут скоро окончены.
Он встал, но его нервная ходьба взад и вперед по комнате и беспрестанное поглядывание на часы показывали, что он далеко не так хладнокровен, как казался внешне. Вдруг его взгляд упал на Майю, вошедшую в комнату почти робко и тотчас подсевшую к Цецилии; он остановился.
— Моя бедная малютка совсем запугана, — сказал он с состраданием. — Ах, эта ужасная политика! Мужчины так ею увлечены, что ни о чем ином и думать не могут. Подойди ко мне, Майя!
Девушка прижалась к отцу.
— Ах, папа, я так мало разбираюсь во всем, что касается политики! Иной раз мне бывает очень стыдно за свое невежество.
— Тебе и незачем ломать над этим головку, дитя мое. Ты можешь смело предоставить политику Оскару и мне.
— Но я, конечно, еще научусь этому, — сказала Майя с тяжелым вздохом. — Ведь научилась же Цецилия… О, папа, я ревную к Цили! Она одна владеет теперь твоим сердцем, ты все обсуждаешь с ней, а меня постоянно устраняешь, как маленькую, глупую девочку.
— Это ужасно с моей стороны! — шутливо ответил Дернбург, ласково глядя на невестку.
— Право, я не понимаю, чего ради вы все так беспокоитесь, — продолжала девушка, надув губки. — Ведь папа будет выбран, как всегда?
— Да, я думаю, — с уверенностью сказал Дернбург.
— Ну, так, значит, все в порядке, и нам не о чем грустить! Правда, злой Эгберт наделал столько хлопот папе, и все только и говорят о нем…
— Не вспоминай о нем, Майя! — сурово и мрачно перебил ее Дернбург. — Имя инженера Рунека каждый день мозолит мне глаза на выборах, но в своей семье я не желаю его слышать; с ним мы порвали раз и навсегда.
Девушка замолчала, и наступила довольно длительная пауза, Время шло, а ожидаемых известий все еще не было. Наконец явился лакей и тихо сказал барону несколько слов; Оскар быстро поднялся и вышел. В слабо освещенной приемной он нашел директора и Виннинга, ожидавших его.
— Вы хотите говорить со мной, господа? — поспешно спросил Вильденроде. — Какие известия?
— К сожалению, неприятные, — нерешительно начал директор, — очень неприятные! Господину Дернбургу следует приготовиться к горькому разочарованию. Рунек победил; три четверти оденсбергских голосов отданы за него.