— Странно, что никто из оденсбергцев не был на похоронах, — заговорил он. — Если принять во внимание ваши прежние отношения, то, казалось бы, они обязаны были явиться лично, а между тем они прислали только холодно-вежливое письмо с выражением соболезнования.
— От Дернбурга теперь нельзя особенно требовать соблюдения приличий, — уклончиво ответил Виктор, — у него так много других забот в голове. Последние события в Оденсберге были не из приятных.
— Конечно, и, как кажется, добром это не кончится. Учитывая характер Дернбурга, на прощение надеяться нечего. По-видимому, он сущий кремень.
— В данном случае он прав. Демонстрации, устроенные в Оденсберге вечером в день выборов, должны были глубоко оскорбить его; неужели он должен был терпеть, чтобы его собственные рабочие праздновали его неудачу и на все лады чествовали его противника? Для этого надо иметь более чем ангельское терпение.
— Следовало прогнать самых ярых крикунов, а остальных простить; вместо этого он сразу уволил сотни рабочих; все, кто хоть как-то был в этом замешан, уволены. Требования остальных о том, чтобы их товарищей не увольняли, и угроза в противном случае забастовать могут привести к очень плохому результату…
— Я тоже боюсь этого. Все это выглядит весьма неприятно…
Виктор вдруг замолчал и остановился. Они должны были пересечь шоссе, проходившее через лес; как раз в эту минуту мимо быстро проехал открытый экипаж, в котором сидели две дамы в трауре. Увидев графа, младшая обернулась с выражением радостного изумления и крикнула кучеру, чтобы тот остановил лошадей.
— О, граф Виктор, как я рада вас видеть… если бы только причина вашего приезда не была так печальна!
Виктор с глубоким поклоном подошел к дверце экипажа, но, судя по его виду, можно было предположить, что он предпочел бы поклониться издали. Он едва притронулся к маленькой ручке, которая дружески протянулась ему навстречу, и в его словах чувствовались какое-то отчуждение и сдержанность, когда он ответил:
— Да, причина очень печальна. Позвольте представить вам моего дядю, господина фон Штетена; фрейлейн Майя Дернбург, фрейлейн Фридберг.
— Собственно говоря, мне нужно только возобновить старое знакомство, — улыбаясь сказал Штетен. — Когда много лет назад я приезжал в Экардштейн, я видел вас несколько раз. Правда, бывшая девочка стала уже взрослой барышней, которая, конечно, уже не помнит меня.
— По крайней мере, весьма смутно! Но тем яснее помню те веселые часы, которые я проводила в Экардштейне с графом Виктором и Эрихом. Ах, и в нашем доме побывала смерть! Вы знаете, Виктор, когда и как умер наш бедный Эрих?
— Знаю, — тихо ответил граф. — Как много я потерял со смертью моего друга детства. Его вдова еще в Оденсберге, как я слышал?
— О, конечно, мы не отпустим ее; Эрих так любил Цецилию. Она остается с нами.
— А… барон Вильденроде? — просто спросил Виктор, но его глаза пытливо, почти боязливо устремились на лицо молодой девушки, покрывшееся густым румянцем.
— Господин фон Вильденроде? — смущенно повторила Майя. — Он тоже еще в Оденсберге.
— И, вероятно, останется там?
— Я думаю, — ответила Майя со странным смущением, которое никак не могла побороть и которое, в сущности, было весьма глупым.
Нет ничего плохого в том, что товарищ ее детских игр сегодня же узнает то, что уже недолго будет оставаться тайной? Но почему он так мрачно, так укоризненно смотрит на нее, точно она в чем-то виновата? Почему он вообще так сдержан и холоден?
Фон Штетен, говоривший с Леони, снова обратился к ним, но после, нескольких фраз Виктор положил конец разговору таким замечанием:
— Я боюсь, дядя, что мы слишком долго задерживаем дам. Позвольте просить вас, фрейлейн, передать наш поклон господину Дернбургу.
— Я передам. Но ведь вы сами приедете в Оденсберг?
— Если будет возможно, — ответил граф тоном, из которого стало ясно, что это никогда не осуществится.
Он поклонился и отступил, дамы кивнули, и экипаж покатил дальше.
— Эта Майя Дернбург стала прелестной девушкой, — сказал Штетен. — Не мешало бы тебе быть чуть-чуть менее церемонным, чем ты был сейчас. Насколько я знаю, ты очень дружил с ее братом.
Виктор, крепко сжав губы, мрачно смотрел вслед экипажу. Только когда дядя повторил свой вопрос, он встрепенулся.
— С кем? Ах, да, ты говоришь о бедном Эрихе! Ты видел его в Ницце именно в то время, когда он обручился. Ему было суждено наслаждаться счастьем всего неделю! Какая печальная судьба!
— Кто знает, может быть, брак принес бы ему разочарование! Он умер полный счастья и веры в него, скорее, ему можно позавидовать. Как отнеслась молодая жена к своей участи?
— Говорят, вначале она была в отчаянии, да это и понятно.
— Она переживет этот удар, — заметил Штетен холодным, полупрезрительным тоном. — Молодая, богатая вдова, она, конечно, сумеет утешиться; брак дает ей право на часть состояния Дернбурга, а на это, без сомнения, и рассчитывали с самого начала.
Виктор изумленно взглянул на дядю и недоверчиво спросил:
— Ты думаешь, что при заключении этого брака какую-то роль играл расчет?
— Наверняка, по крайней мере, насколько это касалось Оскара фон Вильденроде. Ему нужно было, чтобы его сестра сделала богатую партию, и он пустил в ход все средства, чтобы достичь цели.
— Извини, дядя, но ты ошибаешься! Вильденроде, как говорят, богаты, даже очень богаты.
— Может быть, и говорят — барон, конечно, позаботился об этом; в действительности же дело обстоит совсем иначе. Но что нам до этого? Если Дернбург позволил себя провести, это его дело; ему следовало бы быть поосторожнее.
— Дядя, что значат эти намеки? — с беспокойством спросил Виктор. — Ты хорошо знаешь этого Вильденроде? Что тебе известно о нем?
— Многое, но я нисколько не чувствую себя обязанным разыгрывать роль человека, который суется с предостережениями, о которых никто не просил; Дернбург мне чужой. Я думаю, рано или поздно у него откроются глаза. К его счастью, смерть сына фактически разорвала семейные отношения, а Вильденроде не откажутся войти с ними в соглашение. Однако довольно о них; я не люблю говорить об этом.
— Но со мной ты должен говорить! — с горячностью воскликнул граф. — Я прошу тебя сказать мне все, что ты знаешь! Я должен это знать!
— Ого! Должен? Почему? Разве ты принимаешь такое живое участие в оденсбергской семье? Только что ты продемонстрировал полное равнодушие к ней.
Виктор молча опустил глаза перед вопросительным взглядом дяди.
— Я давно замечаю, что тебя что-то угнетает, и это «что-то» радикально изменило твою натуру. Что с тобой? Будь откровенен, Виктор! Может быть, твой друг, любящий тебя, как отец, посоветует и поможет тебе.
— Помочь ты мне не можешь, но я расскажу тебе все. Ты знаешь причину разрыва между мной и Конрадом. Брат иногда бывал суровым со мной и наконец свою материальную поддержку мне поставил в зависимость от одного условия: он планировал брак между мной и Майей Дернбург, который должен был освободить его от всяких дальнейших забот обо мне, а я… я, рассерженный и раздраженный, хотел во что бы то ни стало освободиться от этой тягостной зависимости и согласился. Я приехал сюда, увидел Майю и, забыв о всяких планах и расчетах, горячо полюбил это милое существо. Потом… потом я был довольно жестоко наказан за это.
— Тебе отказали? Быть не может!
— Майя ничего не знает, я с ней не объяснялся. Ее отцу рассказали о планах Конрада и выставили его в самом дурном свете; он потребовал от меня объяснений, а так как я не мог отрицать правду, то он отнесся к моему сватовству как к спекуляции самого низшего сорта, а ко мне самому — как к искателю счастья. Он наговорил мне столько обидного, столько обидного… — Виктор сжал губы. — Избавь меня от дальнейших расспросов!
— Так вот оно что! — задумчиво проговорил Штетен. — Да, конечно, зачем этому гордому промышленному князю нужен какой-то граф Экардштейн! Однако не отчаивайся, мой бедный мальчик; теперь обстоятельства вовсе не те, что были шесть недель тому назад; судьба сделала тебя хозяином Экардштейна и дала тебе возможность блистательно оправдаться в глазах старого упрямца; тебе стоит возобновить свое предложение.
— Я не решусь на это никогда! Майя потеряна для меня и потеряна навсегда!