Фэй Уэлдон - Сын президента

В ту ночь мы занимались любовью до бесконечности — я знала, как растянуть этот марафон, как завлечь Дэнди, контролируя собственную реакцию, подстегивая его. Я стимулировала желание, и его удовлетворение, и негу, и доверие. Это было нетрудно; я устроила качели: любовь — вожделение — снова любовь. В результате он выбился из сил, я нет. Он уснул, я нет — то самое, чего я добивалась.

Бумажник Дэнди выпал из кармана брюк; он был сделан из мягкой телячьей кожи и туго набит новенькими долларами; они плотно прилегали друг к другу — не то что фунты, которые вечно старые, мятые и занимают много места. Я оставила пять долларов — на случай, если Дэнди понадобится утром такси, — остальное взяла. Надела самые скучные платье и пальто, самые удобные для ног и для ходьбы туфли. Драгоценности я оставила. Возможно, пригодятся «старшей дочери». Полезла за паспортом в верхний ящик туалетного столика — мне казалось, я клала его именно туда. Там его не было. Все потеряно, подумала я, я все равно, что мертва. Но затем обнаружила паспорт в ящике тумбочки. Я открыла его, посмотрела на свое изуродованное лицо — глаза уставились на меня в ответ — и вновь почувствовала себя самой собой, настоящей; ко мне возвратилось мужество. Жила же я раньше без Дэнди, смогу прожить без него | опять.

Джо и Пит спали, как вошло у них в привычку, в коридоре, на стоящих друг против друга кроватях.

Холодный воздух за стенами гостиницы напугал меня. Я от него отвыкла. Казалось, он был насыщен незнакомыми запахами. В лицо бил ветер. Сперва я даже не поняла, что значит это забытое ощущение. Словно пощечина, нанесенная чем-то, только не человеческой рукой. Я взяла такси до аэропорта Даллеса. Я намеревалась купить билет до самого далекого пункта, до которого хватит денег из бумажника Дэнди.

Мне повезло, денег хватило, чтобы доставить меня в Лондон, в аэропорт Хитроу. Самолет вылетал через час. И снова мне повезло: человек, занявший в салоне соседнее кресло, — из моего организма постепенно выходил адреналин, шок ослабевал и ушибы тела, и души, и сердца становились все чувствительней, — человек этот был Хомер.

До того, как я ослепла, я иногда садилась и глядела, ради чистого удовольствия, па то, как кружится белье за стеклом стиральной машины. Гляди-ка, вот она, рубашка Лоренса в красный горошек, самым удивительным образом переплетенная с другими знакомыми вещами, более бледной расцветки. А вот мои белые кружевные трусы! Как они туда попали? Вода, конечно, слишком горячая, рубашка Лоренса покрасит их в красный цвет. Я могла увидеть драму в стиральной машине, найти радость там, где ее не видят другие, — просто в освобождении от домашней, такой тяжелой и нудной работы, от необходимости тереть и скрести, поднимать и выжимать.

Однако теперь, когда я пользуюсь посудомоечной и стиральной машинами, я должна доверять им куда в большей степени, чем зрячие люди. Я должна помнить, сколько программ назад я насыпала в моечную машину порошок, быть уверена, что стиральная машина не переполнена и все наше белье не стало лиловым от красной и синей краски.

Я должна хоть что-то делать. Позвольте мне хотя бы быть полезной. Лоренс предлагает делать все эти вещи за меня, но я не хочу. Я держусь за разделение труда; в прошлом оно меня никак не устраивало, но то было раньше. Феминизм — роскошь, Мир делится на способных работать и неспособных, а не на мужчин и женщин.

Однажды в среду утром, когда я вынимала белье из стиральной машины и клала его в сушилку, Изабел рассказала мне, что она ходит к доктору Грегори. Она предложила мне помочь, но я отказалась. Мне нравится ощупывать белье, пока оно мокрое, я лучше его узнаю. Парикмахеры тоже предпочитают стричь мокрые волосы, а не сухие.

— Я говорю ему абсолютно все, — сказала Изабел. — Как ты думаешь, это разумно?

— Но ведь именно это ты и должна делать, верно? — сказала я.

— У меня так укоренилась привычка обманывать себя, — отозвалась Изабел, — что эти разговоры совершенно выводят меня из равновесия. Если я признаюсь в разных вещах ему, вскоре мне придется признаться в них и Хомеру. Я вижу, что дело идет к тому.

— В каких вещах? — спросила я.

— В весьма существенных, — ответила она осторожно.

И она рассказала мне о своей встрече и браке с Хомером. Встретила она его, сказала Изабел, случайно.

— Каждый встречает своего спутника жизни случайно, — заметила я.

На манжете хлопчатобумажной рубашки Лоренса не хватает пуговицы. Ну, не важно. Незрячие могут пришивать пуговицы.

Она встретила Хомера в самолете. Похоже, ей было суждено встречаться со своими мужчинами в воздухе. По правде сказать, это было не совсем делом случая. У. Хомера был билет на более поздний рейс, но, когда он увидел, как она, обезумевшая, но еще похорошевшая от страха, регистрирует билет, он сменил свой рейс, чтобы лететь с ней вместе. Он признался в этом только много лет спустя. У него не было обыкновения заводить с девушками знакомство, как он выразился… под влиянием момента. Однако он оказался здесь, рядом с ней, словно случайно, и она увидела, что, по ее собственным словам, с ним на редкость легко разговаривать. С большинством мужчин, утверждала Изабел, говорить трудно, обычно беседа бывает односторонней — с его стороны, не с ее — от нее требуется только подавать своевременную реплику партнеру, улыбаться, выглядеть заинтересованной или пораженной, или то и другое вместе. Не спорю, признала Изабел, на наивную домоседку рассказы человека житейского, повидавшего белый свет, производят большое впечатление, но, чем чаще сам покидаешь свою страну, чем больше разъезжаешь, тем менее интересными они кажутся. А она, Изабел, стала в полном смысле слова кругосветной путешественницей.

Однако Хомер был не похож на всех прочих. Он заговорил с ней в легкой доверительной манере, как со старым другом, и она ответила ему тем же. Он хотел знать, что она чувствует, что думает, где была, куда направляется. Он почти влюбился в нее с первого взгляда, боялся ей не понравиться и в то же время весьма галантно предъявлял на нее права; он был искренне ею заинтересован, и она поверила ему. Это было ничуть не похоже на ее любовь к Дэнди — всепоглощающее, не зависящее от нее чувство, наваждение. То, что она испытывала теперь, было по сравнению с ним таким обычным, цивилизованным и в данных обстоятельствах проливало на душу целительный бальзам.

Она не сказала Хомеру ни где она была, ни как сбежала оттуда, ни того, до какой степени ее терзает страх.

Большинство женщин, убегающих от любовника или из-под супружеского крова, обычно сильно напуганы. Они страшатся даже самых мирных возлюбленных и мужей, словно, отвергнув их, превращают тех в чудовищ. Беглянки боятся наказания, избиения: перерезанное горло — в худшем случае, переломанные кости и выбитые зубы — в лучшем. Побег от Дэнди вызвал в сердце Изабел смертельный ужас; прибавьте еще сюда Пита и Джо, и станет понятно, что ее захлестывал страх, а береженого Бог бережет.

Изабел сказала Хомеру, что собирала материал для статьи в Алабаме; местный автобус, в котором она ехала, загорелся. Она была на волосок от смерти, потеряла в огне весь свой багаж, была свидетельницей кошмарных сцен, сумела кое-что купить в гостинице и теперь, еле живая, возвращается домой — вернее, не домой, дома у нее нет — обратно к сравнительному здравомыслию, заурядности и добросердечию Англии.

Куда, по правде говоря, скрывался бегством и сам Хомер, по различным, но сугубо личным мотивам, связанным с благосклонностью английского общества к людям, следующим литературным и лингвистическим традициям.

Хомер предложил Изабел занять комнату в квартире, которую он снимал в Хэмпстеде, до тех пор, пока она встанет на ноги. Близкое соседство, симпатия, здравый смысл и взаимное доверие привели к тому, что некоторое время спустя они разделили между собой эту комнату. «Некоторое время спустя? — заметила я. — Сколько же вы повременили?» — «Целый день, — ответила Изабел. — Я должна была быть теперь куда осторожней, ведь мне было что терять. Почти сразу по приезде я пошла в клинику, и мне надели противозачаточный колпачок».

Сперва мне показалось странным, что Изабел об этом упомянула. «Я видела, что все это растянется на долгий срок, объяснила она не очень вразумительно. — Что Хомер не только любовник, но и друг. Он будет со мной всю жизнь, а я буду с ним, независимо от того, до какой степени близости мы дойдем. Ты не представляешь, как это успокаивало, каким было утешением».