Фэй Уэлдон - Сын президента

Что до супружеской неверности, Дженифер говорит, она бы, пожалуй, не прочь, но слабое здоровье, отсутствие времени и благоприятного случая вступили в заговор против нее. Хилари говорит, ее замужество не в счет, но она ни за что не завела бы шашни с женатым мужчиной, чтобы не обижать его жену. Все женщины — сестры. Но если мужчины ничего не стоят, замечает вскользь Дженифер, разве ты не окажешь этим их женам милость? Хилари вспыхивает от негодования. Хоуп говорит, что любит спать с женатыми мужчинами — это больше возбуждает, и нет опасности, что их отношения перейдут в нудную постоянную связь. По ее мнению, право блудить — величайшее право из всех, данных людям, и она стала бы троцкисткой или маоисткой, даже сталинисткой, если бы их взгляды на секс и мораль не были такими старомодными и жесткими.

— Но разве у тебя нет чувства вины? — спрашивает Дженифер, краснея в свою очередь. Нет, у Хоуп его нет. Ее желания похожи на могучую реку — она извивается, по-видимому, без определенной цели, плавно и бесшумно скользит сквозь лесные дебри, но остановить ее не может ничто.

Когда я была зрячая, я изменяла Лоренсу. Каким устарелым кажется теперь это слово. Но, в конце концов, он часто и надолго уезжал, и наши отношения были таковы, что от меня скорее требовалось снабжать его чистыми рубахами, чем поддерживать представление о совершенстве и непреходящей ценности любви, это естественно для молодых и является, возможно, определением невинности. Но теперь, когда я не могу посмотреть ему в глаза, мне гораздо трудней предать его. Теперь, когда верность — не моральный долг перед человеком, кем-то, кого видишь, а нечто, идея, существующая сама по себе в твоей голове, она становится ценной. Я обслуживаю эту блестящую новую идею, как фабричная девчонка стала бы обслуживать торговый автомат. Я скармливаю ей сырье: честность, доверие, долг, надежду, и верность изливается наружу все более горячим, дымящимся, полноводным потоком. Лоренс обнимает меня, я обнимаю его, и это все, что нужно нам обоим.

Кап-кап. А что, если в один прекрасный день ко мне вернется зрение? Говорят, это вполне может произойти. Что тогда? Боюсь, мне не по силам ответственность стать целой и невредимой, безупречной, без изъяна. Можно быть более одиноким с идеальным зрением, чем бродя ощупью во тьме.

Кап-кап!

— Я не думаю, что перед нами стоит большая проблема, — сказал Гарри Максуэйн Питу и Джо. — Муж ушел из дома. Это послужит ей хорошим уроком. Лучшее, что он мог сделать. Жена кается перед мужем, муж плохо это принимает. Она поняла теперь, что разумнее молчать. Скоро все войдет в свою колею. Что нам может сказать Теннисон по этому поводу?

Он принялся листать томик избранных произведений Теннисона в красном переплете, а Пит и Джо в который раз дивились причудам, свойственным природе тех, кто держит в своих руках власть и пользуется влиянием во всем мире. Жена Пита — она недавно записалась на литературные вечерние курсы — как-то попыталась объяснить мужу, в чем тут дело. «Это все идеи, Пит, — сказала она. — Все, что есть, — идеи. Теперь говорят даже, будто Библия не Закон Божий, а сборник стихов». Он вежливо кивал, ничему этому не веря, а хотел он, во-первых, чтобы она чаще называла его «Котеночек», а во-вторых, чтобы перестала ходить на вечерние курсы. Он думал, что это под их влиянием она перестала обращать внимание на личную гигиену. Теперь она не казалась модной картинкой, обрамленной драпировками, она продолжала существовать и тогда, когда он на нее не смотрел. Носила длинные юбки, несмотря на его недвусмысленное неодобрение, и иногда в ней даже проскальзывало что-то от хиппи, напоминавшее ему Веру. Бедненькую слабовольную грязную Веру, которой пришлось уйти.

— Сэр, — запротестовал Пит, — при всем моем уважении к вам, я повторяю, что перед нами стоит большая проблема. Благодаря современным средствам наблюдения мы знаем, что происходит у них в доме; мы сделали все, что могли, но этого недостаточно. Мы можем справиться с инсинуацией, по правде сказать, нам уже пришлось иметь дело, с очень серьезной угрозой в этом плане, но сейчас перед нами факт.

— А, да, — сказал Гарри Максуэйн, — вы имеете в виду ту девушку, которая утверждала, будто кандидат — импотент. Зная Дэнди, этому трудно поверить.

— Она слишком часто целовалась и слишком много болтала, — сказал Джо не без удовлетворения.

— Разрешите мне внести ясность, — сказал Гарри Максуэйн. — Что вы там, ребята, делаете, чтобы оградить нашего кандидата от неприятностей, меня не касается. Мы вложили в эту кампанию немалые деньги. И это, само собой, не только деньги, но надежды и чаяния большей части Америки, всех, кому дороги собственное достоинство, благосостояние и свобода, и кто верит в честность и неподкупность тех, кто ведет их вперед. Иногда нам приходится прибегать к крутым мерам. Потому-то мы и наняли вас, и можете не сомневаться, ребята, вы получите любую поддержку, которая вам будет нужна. При всем при том я вынужден указать, что, говоря о миссис Раст, мы вступаем на очень зыбкую почву, и мне понадобятся более веские доказательства истинности ваших слов.

— Сэр, — сказал Пит, — все это время мы были в контакте с командой психологов из Комитета Айвела; они считают, что психическое состояние миссис Раст очень неустойчиво и она в любую минуту может свихнуться. Я повторяю: инсинуация — это одно, факт — совсем другое; мы не можем допустить, чтобы она заявляла всему свету, что ее ребенок — сын президента Соединенных Штатов Америки.

— Дайте мне снова эту фотографию, — сказал Гарри Максуэйн; он стал рассматривать групповую школьную фотографию. В последнем ряду сияла улыбкой миссис Пелотти. Джейсон стоял рядом с ней.

— Почему эта женщина обнимает мальчика за шею? — спросил Гарри Максуэйн.

— С этим ребенком не оберешься хлопот, сэр, — сказал Джо, — как и с его папочкой.

Все трое улыбнулись.

— Если она решит заявить, что мальчик — его сын, — сказал Максуэйн, — я буду вынужден с ней согласиться. Этого никто не сможет отрицать. Тут нет никаких сомнений, мальчик — вылитый отец.

— Сэр, — сказал Пит, выбрав неподходящий момент. — Если убрать ребенка с пути, мать можно не трогать. Чего только не случается с детьми.

— Я этого не слышал, — сказал Максуэйн, когда пришел в себя от возмущения. — Комитет Айвела не воюет с детьми. И вы говорите не о ком-нибудь, а о сыне президента. О принце президентской крови.

Однако Гарри Максуэйн видел, что этот довод, хотя и убедительный для него самого, возможно, не будет иметь достаточного веса для Пита и Джо. Они пугали его; ему казалось, что он — Франкенштейн, который создал монстров-близнецов. Были другие способы заставить Веру замолчать: мужчине нетрудно добиться повиновения женщины самыми разными мерами. Они выбрали смерть, потому что им нравилось убивать. — Может настать время, — сказал он, — когда ребенок нам пригодится. Это они поняли.

— Сэр, — сказал Пит, — мне нужно ваше согласие на срочные действия по отношению к матери. Она скоро поймет, что ей грозит реальная физическая опасность. Каков будет ее следующий шаг, чтобы защитить себя и ребенка, нам ясно: она объявит правду всему свету или, по меньшей мере, британской общественности, а это приведет к заголовкам в газетах всего мира.

— Марта Митчел попробовала проделать это незадолго до Уотергейта, — сказал Максуэйн.

— Марта Глашатай. Никто ее не слушал. Ее заперли в больницу для алкоголиков.

— Лидди пришлось положить ее к себе на колени и напихать ей полный рот барбитуратов, чтобы привести в коматозное состояние на сутки. Больше они ничего сделать не смогли.

— Забытые героини женской эмансипации, — вставил Джо.

— Сэр, — сказал Пит, — наш святой долг перед Пиппой гарантировать, что досадный случай такого рода больше не повторится. Человек должен иметь возможность свободно жить в таком мире, где ему не тычут в глаза его прошлым. По-моему, это право — одно из основных наших прав.

Он думал, такие доводы будут понятны Максуэйну, и действительно, Максуэйн прибегнул к поэзии, как он часто делал, когда чувствовал, что проиграл очко.

— Бедная миссис Раст, — сказал он, — я уверен, что она действительно его любила. Для чего женщине жизнь, когда любовь мертва? Когда любовь мужчины иссякла?