Изабел была рада, что внутри у нее все оцепенело. Нет сомнения, что вскоре она почувствует боль.
Секретарша доктора Грегори уже ушла домой. Вешалка для шляп была пуста, пишущая машинка — под чехлом. Дверь в кабинет распахнута настежь, до нее донеслась тихая музыка — по радио шла вечерняя программа. Изабел почувствовала себя в безопасности, словно снова стала ребенком, а здесь ее ждал отец, которого она никогда не знала: источник мудрости, силы и доброты. Как объяснил бы это доктор Грегори? Она громко рассмеялась. Самоочевидный случай позитивного переноса. Разумеется, он отлучит ее от груди, но постепенно и мягко.
Она не любила, она не любит Хомера. Это было великое, удивительное открытие. Она не хотела, чтобы он оставил ее обычным путем, она хотела, чтобы он бесследно и мгновенно исчез из ее жизни, — то, что Хомера, так сказать, вообще не существует, было не просто горько. Его предательство оскорбило, потрясло и унизило ее; она терзалась не только за себя, но за всех своих друзей, сослуживцев, поклонников и болельщиков, которые увидят теперь, что их с Хомером редкостный, удивительный брак, союз равных, содружество мужчины и женщины, не уступающих друг другу в правах, оказался фальшивкой, хуже того — преднамеренным глумлением над ними.
Доктор Грегори, скажет она, когда мне было лет десять, мне часто снился один и тот же страшный сон. Будто я нахожусь в каком-то общественном месте, и вдруг у меня падают на пол трусы; все друзья оборачиваются ко мне и начинают смеяться. Я очень хорошо помню жгучий стыд этого сна — те же чувства я испытываю сейчас. Унижение так глубоко, что по мне лучше умереть, чем жить с этим чувством.
Должно быть, она застонала. Из кабинета послышался голос доктора Грегори.
— Это вы, Изабел? Смеетесь и стонете одна в темноте? Я думаю, вам лучше зайти сюда и все рассказать мне, а не таить это про себя.
Изабел вошла в кабинет: из лужицы тьмы в теплый свет. Возможно, у него тут розовые лампочки, а не обычные матовые. Доктор Грегори сидел за столом и что-то писал.
— Лягте, — сказал он. — Я закончу через минуту.
Изабел легла на кушетку. Вскоре она услышала, как он положил на стол перо.
— Выкладывайте, — сказал он.
— Сегодня меня дважды пытались убить, — сказала Изабел, — кому-то надо избавиться от меня. В моей жизни есть соглядатай. Я уверена, что это Хомер. Он знал, что я не заберу Джейсона из школы, он думал, я не смогу это сделать, так как буду мертва.
Доктор Грегори молчал.
— На море еще и не то бывает, — весело сказала Изабел; это было излюбленное выражение ее матери. Изабел-девочка, впервые увидевшая море в семнадцать лет, была готова ей верить. На море и не то бывает. На суше тебя лягают лошади, на море акулы откусывают тебе руки и ноги, а порой и проглатывают целиком. Только, конечно, можно вообще оставаться на суше или, во всяком случае, не лезть на глубину. Трудней не лезть под ноги лошадям, если, чтобы попасть к собственным дверям, приходится пересекать их загон, а мать велит гладить их по крупу, когда идешь мимо, чтобы показать, что ты не держишь против них зла. Изабел поняла, что томительное чувство, гложущее ее, связано с Джейсоном.
— Все дело в Джейсоне, — сказала она. — Где Джейсон? Что мне делать?
Она увидела, что плачет. Доктор Грегори по-прежнему молчал. Позади нее раздался какой-то шорох.
— С Джейсоном все в порядке, Изабел, — сказал Хомер. — Он под присмотром, Просто нам с тобой надо поговорить.
Изабел села. У окна бок о бок стояли Хомер и доктор Грегори.
— Казнь путем выбрасывания из окна, — сказала Изабел. — Смерть от удара о землю.
— Нет, нет, — запротестовал Хомер, — уж очень неопрятно и сразу вызывает подозрение. К тому же, я слишком уважаю тебя, Изабел, чтобы способствовать твоей насильственной смерти. Так же, как, я уверен, и доктор Грегори, Пит и Джо, твои американские друзья юности, грубы, отвратительны и крайне глупы; мне пришлось грудью отстаивать тебя.
— Спасибо, Хомер, — сказала Изабел.
— Хуже того, — продолжал он, — они не добились никаких результатов, а время не ждет.
— Вы делаете такие вещи ради денег, доктор Грегори? — спросила Изабел. Она подошла к столу, села на него и принялась болтать ногами, восхищаясь собственным небрежным тоном.
— Все работают ради денег, — сказал доктор Грегори. — Даже психоаналитики. Но на первом месте стоят принципы.
— Ты все это придумал, да, Хомер? — спросила Изабел. — Ты придумал, что Джейсон кусается и мочится в постель? Потому что, оглядываясь назад, я не могу вспомнить, чтобы хоть раз сама это видела. Нет, видела, когда Джейсон укусил Бобби. Ну и след у тебя на ноге, но это ты мог сделать сам. Я поверила тебе на слово.
— Мне надо было, чтобы ты пошла к доктору Грегори, — сказал Хомер.
— Ты меня обманул, — грустно сказала Изабел. Тихий голос перед лицом колоссального зла. Режиссер все перепутал. Для ее роли небрежный тон не подходит. Надо попробовать сыграть ее иначе.
— Изабел, — терпеливо сказал Хомер, — припомни, обманула меня ты. Ты сделала вид, будто Джейсон — мой сын, и обманным путем вышла за меня замуж. В лучшем будущем, за которое мы боремся, такой брак будет признан не имеющим законной силы. В данном случае он есть и всегда был недействителен морально.
Изабел раскрыла и закрыла рот. Она подумала, что, если дела примут хороший оборот и она снова сможет обитать в своем теле, ее ждет отчаянная головная боль. Правая сторона лица казалась липкой. Она стерла остатки грима вокруг глаза. Было мало надежды, что она всего лишь участвует в пьесе, что вдруг раздадутся аплодисменты и окажется, что она прекрасно сыграла свою роль. Перед ней отчетливо встал виденный однажды сон — ей приснилось, будто у нее выпали все зубы. Проснувшись и поняв, что это был только сон, она расплакалась от радости. Сейчас пробуждения не будет. Возможно, единственное, что поможет уйти от настоящего, это еще более глубокий сон.
— Где Джейсон? — потребовала Изабел. — Что ты сделал с Джейсоном? — Изабел чувствовала, что в глазах у нее угроза, что она пышет злобой. На нее накатывали волны разноречивых чувств — жар, холод, ее трясло, как в лихорадке. Она радовалась своему гневу и возмущению, они вселяли надежду. Если она напустится на Хомера, больно его уязвит, он может каким-то образом снова стать таким, каким был раньше. Она презирает его. О, да, подумала Изабел, презирает. Пусть чуть-чуть, но презирает.
— Джейсон пьет молочный коктейль там, внизу, — сказал Хомер. — Его видно отсюда. Посмотри.
Изабел подошла к окну и взглянула вниз. На противоположной стороне улицы, там, где фасад здания в стиле эпохи Георгов уступал место низкой бетонной сводчатой галерее, в которой располагался пассаж, за столиком у окна новой с иголочки кафе-молочной в американском стиле сидел ее сын. По обеим сторонам от него — двое мужчин. Все трое тянули через соломинки молочный коктейль.
— Пит и Джо, — сказала Изабел. Чувствительность начала возвращаться: так постепенно все сильней болит зуб, когда отходит после анестезии. Реальная жизнь, реальная боль.
— Слишком высокооплачиваемые, слишком хорошо вооруженные и оказавшиеся слишком близко к нам, — сказал Хомер. — То самое, чего я надеялся избежать. Они присмотрят за Джейсоном. Пока. Он ведь сын президента.
— Дэнди еще может и не стать президентом, — резко сказала Изабел. — И он им не станет, если мне удастся вмешаться.
Раз тебя хотят убить, значит, ты для них — реальная угроза. Раз тебя стремятся убрать с пути, значит, ты для них опасна. Вот в чем был секрет, разгадку которого она так долго ждала.
Ее австралийский акцент, заметила Изабел, снова вернулся к ней. Она спустилась к самым глубинным истокам своего существования. Хорошие манеры сошли с нее, как наружный слой с черствого шоколадного батончика, который держится только благодаря обертке.
— Хомер, — заметил доктор Грегори, — в этом и есть корень ее беды. Она никогда не примирится с уходом отца. Она подменяет гнев на него агрессивностью по отношению к миру и всем мужчинам. Если бы у нас было больше времени, этого, возможно, удалось бы избежать. Но она без конца пропускала назначенные ей встречи. Пациенты — свои самые злые враги.
Казалось, Хомер его не слушает. Он ласково улыбнулся Изабел и похлопал рукой по кушетке. Она послушно села. Он сел рядом.