Жасмин Майер - Табу

Он, черт возьми, понятия не имеет, каково это терять по- настоящему!

Когда в груди дыра, а вместо чувств выжженная пустыня. Он ни черта не знает!

Я обнаруживаю себя возле боксерской груши, которую бью до кровавых костяшек, без защиты и на глазах у изумленного тренера. Кажется, он спрашивал меня, нужна ли мне консультация или помощь. Но я не услышала. Просто колотила грушу кулаками, стиснув зубы так, что теперь ломит в висках.

Позже, на региональном совещании, куда я отправилась сразу после спортзала, я чувствую себя недоделанным членом секретного Бойцовского Клуба. Нет никакой возможности скрыть синяки на костяшках, а правила приличия не позволяют мне натянуть рукава пиджака настолько сильно.

Я выдерживаю и чрезмерное внимание со стороны коллег, и шушуканий за спиной. И даже опешивший взгляд курьера из доставки, когда я, забывшись, расписываюсь в его планшете.

Ярость продолжает прибывать и затапливать меня с головой удушающей горячей волной. Я злюсь на весь белый свет, но на Тимура больше всего. Это только он виноват в том, как я себя ощущаю.

Это именно он выводит меня из себя, даже несмотря на то, что мы с ним больше не видимся. Он умудряется делать это даже на расстоянии.

Безвкусная белковая еда больше не лезет в горло, и я смахиваю полные, только открытые контейнеры в мусорную корзину. Хочется послать весь мир к черту, а еще закрыть этот ящик Пандоры, который Тимур, сам того не зная, всего лишь приоткрыл.

Столько лет я потратила на то, чтобы не осталось ни единой щели. Чтобы ни что не выдавало то, какой я была. И почему стала именно такой.

После обеда я еду в спортивный интернат, которому удалось выбить из спонсоров новое покрытие и оборудование для стадиона. Новенький газон странно смотрится рядом с облупленным зданием, на капитальный ремонт которого, пожалуй, ушло бы, как на два стадиона. Дети по-прежнему будут жить в спальнях, в которых зимой ужасно сыро и холодно, но зато у них будет новый стадион. В этом суть современной благотворительности. Слишком долго, медленно и редко мы можем исправить что-то жизненно-важное. Официальные лица тянут долгие речи о том, как важен для страны детский спорт, что эти мальчишки — наше будущее.

Это интернат. Дети здесь из бедных семей, большинство никогда не уезжают на каникулы к родителям, потому что ничего, кроме бедности и побоев, их не ждет. Им не привыкать к тяжелым условиям. И даже казенное колючее постельное белье для некоторых лучше, чем грязное дома.

Ярость продолжает кипеть в крови. Сегодня особенно тяжело смириться с цинизмом благотворителей. Они продолжают рассуждать о важности детского спорта, но как будто не видят деревянных крашенных, перекрашенных оконных рам. Интернат стоит в очереди на смену окон, уже третий год. Подождут еще, ведь сегодня им повезло со стадионом. В стране сотни таких учреждений, но даже одно из них нельзя привести в порядок от начала и до конца. От стадиона и до кончика прохудившейся крыши. Нельзя и все.

Последним слово берет директор интернета. По уму, ему бы давно пора на пенсию. Но никто не рвется занимать его место. Он говорит как раз об этом, хотя иносказательно, ведь вслух принято рассуждать только о будущем. Хорошо будет потом, а сейчас нужно только потерпеть.

Этот человек отдает последнюю копейку на благо интерната и мальчишек. На них новенькая форма, двух цветов, потому что сразу после речей они сыграют на новом покрытии. И многие стоят и переминаются с ноги на ногу, блестящими глазами глядя на новые сетки на воротах. На полосы на искусственной траве, которые до сих пор пахнут краской.

Поразительно, но в каждом из этих мальчишек я вдруг вижу Тимура. Когда-то, очень давно, он скорей всего был точно таким же. С острыми коленками, с которых сползали гетры. Нетерпеливо дергал ногой, желая только одного — поскорее оказаться на поле.

Как же так вышло, что ничего этого не осталось в его жизни?

Мне ли не знать, что мы всегда теряем самое дорогое вот так, в одно мгновение, которое проходит черной полосой, меняющей жизнь на «до» и «после». Это не финиш и не старт. Это новый круг с новыми условиями, который ты начинаешь оглушенный и сбитый с толку, и больше нет возможности начать заново. Повернуть время вспять. Побежать обратно, надеясь дважды войти в одну и ту же воду.

Звучит свисток. И нетерпеливые мальчишки срываются с мест. Занимают места на поле. Им еще просто верить в будущее, в то, что когда-нибудь потом все будет хорошо. А чтобы стать счастливыми, им просто нужно сыграть в футбол.

Седой директор разыгрывает мяч.

Я ни черта не смыслю в правилах футбола. Никогда им не интересовалась. Никогда не понимала, что сын моего мужа вообще нашел в этом перебрасывании толпой одного мяча.

Но теперь я понимаю, что так и должно было быть. Просто у каждого человека должно быть именно то, от чего только у него будет чаще биться сердце. Главное, что оно есть. И плохо, когда этого больше нет. Тогда и человека нет. Только оболочка, которая продолжает куда-то нестись, потому что так принято. По привычке жить дальше. А жить уже неинтересно.

Или бессмысленно.

— Да кто, блять, так играет?!

От этого крика даже рев на трибунах стихает. Сначала с лица директора сбегает вся краска, а потом он, наоборот, багровеет, рыща взглядом по трибунам. Нет, я знала, что футболисты из-за азарта матерятся, как сапожники, но чтобы при детях?

Игра на поле продолжается, но мне, думаю, пора идти. Пусть у этих детей все сложится лучше, чем могло бы быть. Не знаю, если я хоть еще один раз попаду в этот интернат…

— Да куда же ты, блять, бьешь?! У тебя что, две ноги левые?

Я словно натыкаюсь на невидимую преграду.

Мне показалось. Нет, мне точно показалось. И мне бы уйти или лучше бежать. А еще лучше просто стереть этот день из своей жизни, но вместо этого я медленно оборачиваюсь на месте, так что вещи моментально становятся хуже некуда.

Седовласый директор велит какому-то мужчине в костюме убраться со стадиона, потому что он совершенно не умеет следить за языком. У него широкие плечи, а еще он очень большой, этот мужчина. Сердце екает и сжимается в груди. Мне показалось, правда:

— Уйти? Да как, блять, уйти?! Кто их вообще учил так играть? Покажите мне этого человека!

— Убирайтесь! Кто вам дал право?! Я их и учил! — орет в ответ директор. — А что поделать, если нет нормальных тренеров, которые готовы работать за копейки! Все такие умные! А вы попробуйте их обучить!

Я хватаю ртом воздух, как пойманная в сеть рыба.

Господи, только не соглашайся. Не соглашайся! Я понимаю, что бегу, пробираюсь к нему сквозь толпу, которая только прибывает. Игра уже остановлена. Пацаны улыбаются и толпятся у ограждения. Нет, нет! Только молчи!

Тимур оглядывает трибуны ненавидящим взглядом. Я понимаю его чувства и в очередной раз поражаюсь тому, какой он высокий и мощный. Он как будто возвышается над толпой, тогда как я безнадежно увязла в ней, словно в трясине.

— Тренеров, говорите, нет? — ревет он. — Да это ведь стыд и позор! Это издевательство вы зовете «Будущим страны»? А я вот возьму и попробую! Дайте мне работу, и я покажу вам, что такое настоящий футбол!

Хватаюсь за спинку пластикового сидения, чтобы устоять на месте. Люди гудят одобрительно. Они любят таких отчаянных смельчаков.

А вот Сергей нет.

Вот ведь.

Совсем забыл, зачем сюда приехал. Голова кругом пошла от такого привычного рева зрителей, свежей краски, свистков тренера и звуков игры. Вспомнил настоящую жизнь. To, кем я был до того, как стал никем.

И понял, что не могу иначе. Не выживу. Рухну на дно, где будут бухло, телки и чего похуже. А я ведь хочу жить. Я ведь что-то еще могу, пусть и никогда больше не смогу выйти на поле, как игрок. А дальше искра, буря, безумие.

Очнулся только, когда почувствовал, как чей-то взгляд прожигает в черепе дыру. Еще бы.

Она. Та, что найдет меня в любой толпе.

Маленькая, но такая смелая Божья Коровка. На этот раз почему-то бледная, как смерть. Но зато в глазах молнии. А чем я опять ей не угодил? Что такое? Могла бы и порадоваться!

— Так вы сейчас не пошутили, молодой человек?

Старик, который назвался никчемным тренером этой команды, преградил мне путь к Божьей Коровке.