Какое-то чудовище с красной испитой рожей (и лицом-то не назвать!), с налившимися кровью глазами, жадными, толстыми обрубками вместо пальцев, прижало бедную Нюточку к стене и воспользовалось ее беззащитностью. Слюнявые губы прижались к ее дрожащим от страха губам, грубые руки задрали юбки и раздвинули ноги, а толстый, шершавый палец проткнул что-то внутри. Нюточка взвыла от боли. На крик прибежал кто-то. Чудовище оттащили от девочки, но было поздно. Кровь текла по ногам Нюточки, закапывая пол в коридоре. Девочку отвели в ее комнату. Доктора не позвали — как ему объяснить эдакое? Пришла бабка, слывшая повитухой, что-то мазала и прикладывала между ног девочки. Боль прошла, но слова бабки застряли у Нюточки в голове намертво:
— Разве можно до себя мужчину допущать? Ни в коих случаях! Нашей сестре женщине одна неприятность от мужеского полу! Он тебя порушил да сбежал, а ты терпи. Ему удовольствие, а тебе рана до пупа! Он потом — в клуб мотанет, а у тебя рояль промеж ног полезет…
При чем тут рояль, Нюточка так до сих пор и не поняла. Наверное, рояль был самой громадной вещью, что видела повитуха, вот она и сравнила появление ребенка с эдакой громадиной. К тому же младенцы, как известно, вечно орут, может, и посильнее рояля. Хвала Создателю, никакого ребенка у Нюточки тогда, естественно, не случилось. Но одно девочка поняла раз и навсегда — мужчину до себя допускать нельзя ни при каких обстоятельствах. И потому, уже став взрослой, она не смотрела ни на кого — ни на молодого, ни на старого, ни на красивого, ни на безобразного. Пока папаша был жив, он еще гундел что-то про замужество и продолжение рода. Но в один распрекрасный вечер его хватил удар после выпитой «золотой шампанеи». Еще два дня он промаялся без движения и без языка, да и отдал концы. Нюточка осталась сама себе хозяйка и без упреков, что никак не выходит замуж.
Впрочем, после смерти папаши началось иное несчастье — поклонники. Прослышав о миллионном наследстве, они слетались, аки пчелы на мед. Раньше их отгонял грозных взгляд папаши, теперь Нюточка оказалась с охотниками за приданым один на один. Но недаром и она была Шиншина — если кто из поклонников стискивал девицу, чтобы поцеловать, Нюточка, совершенно не стесняясь, со всей силы колотила противника в причинное место. И тот уж точно во второй раз к ней не подходил. По московскому бомонду поползли слухи о ее решительном неприятии мужчин, и о том, что эта девица останется в старых девках. Нюточку такая перспектива совершенно не смущала. Свобода — лучше зависимости, резонно полагала она.
Время шло — мадемуазель Шиншина перевалила на пятый десяток. Жила одна, никого не приглашая. Подружек сыскать не сумела. Но и отвадить охотников за приданым не сумела также. С завидно регулярностью мужчины увивались вокруг нее, делая предложения руки и сердца. Чего не сделаешь ради желанных миллионов?
Дамы, конечно, зло шептались:
— И что за оказия: ни кожи ни рожи, а вот на тебе — хоть каждый день замуж выходи! Да и то: зачем ей красота, когда у нее второй миллион на третий перевалил?
И верно — управляемые верными поверенными в делах, денежки Анны Сергеевны Шиншиной росли год от года. Ну а самой мадемуазель Шиншиной никто из мужчин нужен не был — да хоть за четвертый миллион!
И вдруг такой конфуз!..
Шиншина вспомнила, как впервые увидела графа Константэна Шишмарева. Он стоял в окружении толпы девиц в маскарадных одеждах. Француз маркиз дю Шатле, недавно появившийся в Первопрестольной, давал осенний маскарад в собственном особняке на Моховой. Шиншина не являлась любительницей маскарадных переодеваний и потому явилась безо всякого костюма. Другую, может, и не пропустили бы в зал, но не богачку-миллионершу. Ей всегда и везде путь открыт.
Молодой Шишмарев тоже был не в маскарадном костюме, а в своем офицерском мундире — видно, прибыл на маскарад сразу после службы. И узкий мундир с двумя рядами золотых пуговиц подходил молодому и статному русоволосому красавцу куда больше, чем все маски и домино. Может, потому дамы и толпились вокруг, стремясь привлечь его внимание.
Шиншина смотрела, как молодой граф любезно расточает комплименты, и вдруг увидела, сколь изменилось его лицо — щеки вспыхнули, глаза засверкали.
«Каков красавец! — восхитилась про себя престарелая девица. — Картинка, мечта!»
Тут она повернула голову, следя за взглядом графа, и увидела…
В залу входила — ох нет, вплывала! — словно юная лебедушка, девица-раскрасавица в модном светло-зеленом платье с низким вырезом декольте на всю грудь.
— Это кто? — ткнула под бок Шишнина стоявшую рядом с ней даму.
— Надин Перегудова! — зло прошептала та. — Воображает из себя невесть что! Думает, что граф Шишмарев в нее влюблен.
— А это не так?
— У графа денежные стеснения — долги в двести тысяч — вот и увивается за богачкой.
— И сколь за этой богачкой дают? — поинтересовалась мадемуазель Шиншина.
— Триста тысяч.
— Не большой кусок! — съязвила Нюточка.
— Кому как! — отрезала дама и отошла.
Шиншина прикинула — с ее миллионами перекупить красавчика графа, что раз плюнуть. И вдруг внутри у нее все сжалось: неужто она позабыла, что от мужчин одни несчастья?! Впрочем…
У Нюточки потемнело в глазах: представилось, что вот этот молодой и стройный красавец берет ее за руку. Заглядывает в глаза своими синими очами и целует. Медленно-медленно опускается перед ней на колени и шепчет что-то страстно-призывное. Нюточка не разбирает слов, но душа ее, измученная одиночеством, воспаряет к Небесам и перестает, наконец, стонать и болеть.
И это будет стоить всего-то 200 тысяч — плевая сумма! Зато, пообещав заплатить графские долги, она получит этого красавца в вечное пользование. И сможет заставлять его исполнять супружеский долг по два, нет — по три раза на дню. Пусть отрабатывает!
Ну а ежели страсть поутихнет (Нюточка слыхивала про такое), жена-хозяйка выдаст супругу еще двести тысяч. Впрочем, страсть может поутихнуть не у одного графа — Нюточка ведь тоже может расхотеть. Тогда и мужа вон, и денежки при себе. Шиншина заулыбалась: сколь хорошо устроен мир, когда денежки при себе! Пусть Бог простит папаше все грехи за то, что он сообразил и отписал все состояние своей дочери без права передачи денег и имущества ее будущему мужу. Умен был папаша-то.
И вот свершилось: теперь Шиншина — мадемуазель только для чужих. Своя-то дворня знает, что хозяйка стала госпожой — завела молодого дружка на старости лет. И что такого?! И на пятом десятке мужская ласка сладостна!
И все шло преотлично, если бы не эта Надька Перегудова. Мало того, что сама на шею бедного Константэна вешается, проходу не дает, так еще и ревность его возбудить решила — привезла на бульвар какого-то мазилку и давай им хвастаться. От эдакого поворота событий бедный котеночек-граф аж в лице изменился. Потом весь день вздыхал. Конечно, от миллионов он никуда не уйдет, но ведь жалко котеночка. Да и Анна Сергеевна никому не позволит обижать свою собственность. Надо что-то придумать.
Особо ломать мозги не пришлось. На торжественном обеде в честь именин дочки московского генерала-губернатора графа Закревского — Полины Арсеньевны — Шишмарева узрела среди подарков (на самом видном месте!) портрет проклятой Надьки Перегудовой с подписью художника — «Роман Шварц». У Анна Сергеевны аж сердце екнуло.
— Это что? — схватила она за рукав генерал-губернатора и ткнула в портрет.
— Это живописная аллегория! — гордо ответил Закревский. — Моя Полинушка обожает живопись, особливо ту, где люди или цветы изображены. Это называется либо «портрет», либо «натюрморт». А тут, изволите ли видеть, добрейшая Анна Сергеевна, и то и другое враз. Полинушка в восторг пришла, как увидела. Велела прямо в своем будуаре место определить.
Шишмарева передернула плечиками. Все знают, что Арсений Андреевич души не чает в дочери. Вырастил один без супруги. Та скончалась, когда девочке шел шестой год. Родила второго ребенка, сына Петеньку, но сама на этом свете не задержалась. Говорят, Закревский жену так любил, что о новой женитьбе и не помышлял. Говорил: «Не возьму мачеху для Полинушки!» При этом о сыне не часто вспоминал, видать, винил его в смерти матери. Так и прожил, перенеся любовь на одну дочку. Во всем потакал. Все дозволял. Вот и сейчас — виданное ли дело будуар одной девицы портретом другой украшать?! Ну, еще можно понять, коли на портрете красавица прошлых лет изображена, но ведь эта-то вполне здравствует!