С тем же успехом я могла бы вовсе не извиняться. Он сделал знак рукой, чтобы мы посторонились. Вилы угрожающе поблескивали на его плече.
Его глаза вблизи неприятно поразили меня: водянисто-голубые, почти бесцветные, к тому же он постоянно щурился. Видно было, что ему трудно различать предметы в ярком свете, поэтому он и не смог разглядеть нас сразу. Но когда я подумала, что он был внутри развалин, я сразу взяла себя в руки.
Крепко держа Клариссу за плечи, я хотела отвести ее в сторону, но он не понял и зло посмотрел на меня. Часто моргая, скинул вилы с плеча и направил острие в нашу сторону.
— Что Вы себе позволяете? — повысила я голос. — Опустите вилы и дайте нам пройти.
Вместо этого он угрожающе сделал шаг в нашу сторону и поднес вилы чуть ли ни к моему лицу. Я вскрикнула и отпрянула назад, увлекая за собой ребенка. Уилкинс сделал еще шаг к нам. Так он наступал, пока наши пятки не коснулись газона. И только очистив дорогу, он издал странный гортанный звук и перестал нас преследовать. Я с облегчением наблюдала, как он удаляется к дому.
Может быть, он подумал, что мы хотели войти в развалины замка? Если и так, то действовал он весьма странным методом.
— Какой неприятный человек, — заметила я, когда он вошел в Холл. — Зачем твой папа держит его в доме?
Она пожала плечами, но тут же снова повернулась к руинам. Я подумала, что за жизнь была у этой малышки, если она способна спокойно воспринимать грубое отношение слуги?
До конца прогулки этот вопрос не давал мне покоя. В остальном все прошло без помех, если не считать ветра и крика птиц. Звук ветра напоминал резкие немелодичные голоса старух, собравшихся посплетничать о ближних. В этом звуке что-то завораживало и убаюкивало, я погрузилась в полудрему, из которой меня вывел голос Клариссы. Колдовство разрушилось.
— Как Вы думаете, это больно?
— Что больно?
— Когда не можешь говорить?
— Такие люди называются немыми, — объяснила я. — Уилкинс немой. Но я не думаю, что он страдает физически от этого. Боли это причинять не должно. Что-нибудь другое — возможно.
— Что же тогда?
Мне вдруг вспомнилось, как много раз мне приходилось сидеть на диване в гостиной, с завистью наблюдая, как Генриетта и Анабел болтают с родителями.
— Боль может причинить сознание, что ты не в состоянии высказать то, что чувствуешь или думаешь.
Кларисса кивнула, согласившись, и закусила нижнюю губу.
— Наверное, поэтому он всегда такой сердитый. В следующий раз я обязательно улыбнусь ему, хотя мне он не очень нравится.
— Это ты правильно решила, — одобрила я, хотя в душе была уверена, что недобрый нрав этого человека не объяснялся исключительно его физическим недостатком.
Когда мы вернулись в Холл, щечки Клариссы горели ярким румянцем, а глаза оживленно блестели. Сиреневый цвет платья, утром казавшийся слишком ярким и подчеркивающим ее бледность, теперь стал тусклым и недостаточно живым. Я с удовлетворением отметила эти перемены в ребенке и дала себе слово, что скоро превращу ее в счастливую и радостную девочку, каким и должен быть девятилетний ребенок. Полагая, что перед ужином ей неплохо было бы отдохнуть, я послала ее в спальню, а сама удалилась в свою гостиную.
Мои комнаты доставляли мне истинное удовольствие. Мягкие золотисто-розовые тона спальни проникали в гостиную, придавая ей особое очарование. Кроме маленького письменного столика там стоял еще и рабочий стол, занавешенный струящимися шелковыми занавесками, и два кресла, тоже отделанные шелком. Высокие окна пропускали много света, и лучи солнца отражались от полированной поверхности столиков из орехового дерева, изящно расставленных в разных концах комнаты.
Я с наслаждением растянулась на удобном диване, запрокинув голову на мягкие вышитые подушки. В Вульфбернхолле было много странностей, о которых можно было подумать: непонятные обычаи, умерщвленные овцы, частая смена гувернанток, одна из которых тайно сбежала, не предоставив объяснений; страхи, постоянно мучившие Клариссу, и поразительные перемены, произошедшие с Его Светлостью. Невозможно было не задуматься, какие истории или драмы происходили в этом доме.
Прежде чем я успела сделать какое-то разумное заключение для себя самой, раздался стук в дверь. Я отозвалась, вошла миссис Пендавс. Она принесла вазу с огромным букетом роз. Комната наполнилась благоуханием.
Я не верила своим глазам. Такое внимание было бы объяснимо по отношению к хозяйке дома, но отнюдь не к гувернантке. К моему удивлению, миссис Пендавс поставила вазу на столик, ближайший к окну, и отошла, чтобы полюбоваться своей работой.
— Мне показалось, что в комнате несколько застоявшийся запах, и я подумала, что цветы помогут избавиться от него.
— Вы очень внимательны, — заикаясь, произнесла я. — Они прелестны. Но прошу Вас, не нужно так беспокоиться из-за меня.
— Чепуха. Вы ведь любите розы?
— Да, люблю. Всего лишь час назад я восхищалась ими в саду.
Она улыбнулась, и на гладких щеках появились морщинки.
— Я слышала, как вы уходили. Хорошо погуляли?
— В основном неплохо, — ответила я, — если не считать встречу с управляющим. Не очень приятный человек.
— Уилкинс? О, пусть он Вас не смущает. У него грубые манеры — он долго работал в шахте, но он не способен причинить зло.
— Может быть, это и так, хотя он произвел на меня не очень хорошее впечатление. Он давно работает в доме? — спросила я, решив, что только многолетнее пребывание в семье заставляло лорда Вульфберна терпеть этого грубияна.
Миссис Пендавс покачала головой:
— Нет, совсем не долго. Мистер Тристан — лорд Вульфберн нанял его, когда умер старый мистер Моррисон. Это было примерно лет девять назад. Тогда Его Светлость оставили занятия в Оксфорде.
Ее слова напомнили мне прошлое. Как раз девять лет тому назад произошла наша встреча с Тристаном Вульфберном. Не смерть ли управляющего привела тогда его в Лондон? По-видимому, они с братом спорили из-за поместья. Я решила уяснить кое-какие детали.
— Клянусь жизнью, наш разговор пробудил воспоминания, — сказала миссис Пендавс. — А то я уже успела забыть о мистере Моррисоне. Вот уж он был добряк. Имел образование. Не то, что Уилкинс — ни читать, ни писать не умеет. Никогда ни о ком не отозвался плохо. Никаких жалоб. А уж честен был! Этим поместьем управлял так, словно сам был хозяин. Правда, всегда ходил печальный. Я бы сказала меланхоличный. Мне это всегда казалось понятным, но просто, видимо, есть такие люди: не видят за тучами солнца. Но о мертвых плохо не говорят.
Она еще раз бросила оценивающий взгляд на букет и просеменила в другой конец комнаты, к двери. Выходя, обернулась:
— Мэри принесет ужин через пару часов. Вам что-нибудь нужно до этого?
Я колебалась. Почему Уилкинс заходил внутрь развалин, ведь лорд Вульфберн утверждал, что это опасно?
— Я хотела спросить, — решилась я наконец. — Его Светлость запрещает ходить в старый замок. Интересно, этот запрет касается всех или только меня?
— Там бывает только он сам, — ответила она быстро, — и Уилкинс. Он присматривает за замком, иногда наведывается туда, сбивает камни, которые грозят упасть.
Ответ прозвучал вполне убедительно, я поняла, что она говорит правду. Это объясняло внезапное появление Уилкинса с вилами: ими он, наверное, сбрасывал камни. Я испытала некоторое разочарование. Загадка оказалась вовсе не загадкой. Если я и собиралась открыть тайну Вульфбернхолла, то придется поискать ее в другом месте.
Миссис Пендавс выскользнула из комнаты, оставив меня решать, почему такому неподходящему человеку, как Уилкинс, доверили управление имением. Его никто даже не звал «мистер», как покойного мистера Моррисона. Мне все это было непонятно, но я подумала, что это не мое дело.
Я взяла книгу, которую захватила в дорогу, и решила прочитать пару глав перед ужином. Но не успела прочитать и несколько страниц, как снова раздался стук в дверь, громкий повелительный стук, который невозможно было спутать с легким, едва слышным стуком Мэри. Я села на диван, разгладила платье, прежде чем разрешить лорду Вульфберну войти, ибо это, несомненно, был он.
Его высокая фигура заполнила проем двери, скрыв коридор за широкой спиной. Он критически оглядел комнату. Взгляд его остановился на розах. Издав возглас удивления, он вошел в мою гостиную, с шумом захлопнув за собой дверь. На этот раз он потрудился надеть сюртук, но не застегнул его, а рукава были плохо отглажены. Галстука не было, ворот рубашки расстегнут, лицо не выбрито.