– Дело сделано, господин барон, но не без труда, – сказал он, утирая лоб. – Сперва эта глупая Марта и слышать не хотела, а потом уж мне удалось уговорить ее, и она на все согласилась. Теперь самая удачная минута, князь и граф провели всю прошлую ночь и весь день возле больной, очень утомились и, желая уснуть, оставили ее теперь на несколько часов. Ребенок в смежной комнате с кормилицей; она нам помехой не будет, но Марта решительно не знает, как удалить акушерку, которая, наблюдая за княгиней, часто входит в комнату ребенка.
Самуил молча подошел к шкафчику, приделанному к стене, открыл его и вынул из него пузырек с бесцветной жидкостью.
– Дай этот пузырек Марте. Пусть она вольет пять-шесть капель в питье акушерки и кормилицы, и они уснут по крайней мере часа на три. Ступай же скорей: подожди там и, когда это будет сделано, сейчас же приходи мне сказать. Конечно, поезжай на извозчике, но устрой так, чтобы он не мог подозревать, куда и откуда ты едешь.
– Я уже так и сделал. Вы можете быть спокойны, г-н барон, насчет моей осторожности.
Стефан был уже у дверей, когда Самуил вернул его.
– Постой, ты мне не сказал, где и каким образом произойдет обмен.
– Это очень просто. Комната княгини в первом этаже, окна спальни и смежного с ней будуара выходят в сад. Из будуара винтовая лестница спускается на маленькую террасу, окруженную кустами. Марта уже открыла эту калитку в ограде, через которую входят садовники. Я войду в эту калитку и направлюсь к террасе, а Марта будет сторожить меня на верху лестницы и по условленному знаку принесет мне князька.
– Хорошо, иди и возвращайся скорей.
По уходе Стефана Самуил вынул из шкафчика другой пузырек, подобный первому, положил его в карман жилета и направился на половину Руфи. В комнате рядом со спальней, за столом перед кофейником и корзинкой с печеньем сидела акушерка, толстая женщина с добродушным лицом. Она только что налила себе чашку кофе. При виде хозяина дома она встала и, как бы оправдываясь, проговорила:
– Баронесса и ребенок спят; чтобы их не тревожить и слышать, если меня позовут, я пришла сюда пить кофе.
– Пейте, пейте, добрая фрау Зауер, вам нужны силы, – приветливо сказал Самуил. – Я пришел за портфелем, который оставил здесь утром на туалете, но жена спит, и я не войду, будьте так добры сходить за ним. Вы сейчас же его увидите: красный сафьяновый портфель с серебряными углами.
Акушерка поспешно вышла. Как только она скрылась за портьерой, банкир наскоро влил ей в чашку с кофе несколько капель наркотика.
– Извините, барон, я никак не могла найти портфеля, – сказала смущенная акушерка.
– Ну, видно, надо мне пойти самому, там у меня деловые бумаги, – ответил Самуил, тихонько направился к спальне, слабо освещенной ночником, и осторожно подошел к кровати, возле которой стояла колыбель под кружевной занавесью.
Бледная и изнуренная Руфь спала, на ночном столике стояла чашка с питьем. Самуил взял ее и тоже влил в нее несколько капель из пузырька. Едва лишь успел поставить чашку на место, как Руфь проснулась и с удивлением взглянула на мужа. Чтобы не возбудить подозрений, он наклонился к ней и спросил:
– Как ты себя чувствуешь, Руфь? Ты была так слаба сегодня, что это меня встревожило.
Лицо больной осветилось радостной улыбкой.
– Ах, Самуил! Если бы то, что ты говоришь, было правдой, этого было бы достаточно, чтобы возвратить мне здоровье. – Она взяла руку мужа и прижала ее к своим губам. – Если бы ты меня полюбил, – добавила она, – я посвятила бы всю мою жизнь, чтобы составить тебе счастье!
Царивший в комнате полумрак не дал заметить Руфи принужденной улыбки, блуждающей на губах банкира. Тем не менее он наклонился, поцеловал жену, а затем сел к ней на постель и ласково сказал:
– Успокойся, Руфь, ты очень взволнована, хочешь я дам тебе пить?
Он приподнял жену, поднес к ее губам приготовленную чашку и дал ей отпить несколько глотков.
– Теперь спи, – присовокупил он, ласково проводя рукой по ее голове.
– Благодарю! Теперь я чувствую себя совсем хорошо, – с улыбкой признательности прошептала Руфь, закрывая глаза.
«Ну, на несколько часов я свободен от их надзора», – самодовольно подумал Самуил, возвращаясь к себе в кабинет.
Раз двадцать с лихорадочным нетерпением взглянул он на часы, пока наконец не явился Стефан.
– Скорей, г-н барон, давайте ребенка. Все готово, и мешкать нельзя.
При этих словах он вынул из-под плаща сверток и положил его на бюро.
– Вот Марта прислала рубашечку, чепчик и пеленки с княжеской меткой, чтоб одеть ребенка в это белье, а то нельзя быть спокойным, молодая графиня Маркош всегда может войти невзначай.
– Хорошо, приготовь мне плащ, пока я схожу за ребенком.
Когда Самуил вошел в комнату жены, сиделка, откинувшись на спинку кресла, спала крепким сном и Руфь спала тоже. Банкир запер на ключ дверь уборной и, подойдя к колыбели, осторожно вынул ребенка. С помощью Стефана он одел ребенка в принесенное белье, прикрыл легким одеяльцем и, спрятав его под плащ, вышел с камердинером через потайную дверь в сад. Он был до того ослеплен чувством ненависти, что совесть его молчала. Ни одна жилка не дрогнула в нем, когда он приводил в исполнение свой преступный план и отдавал на произвол судьбы своего родного сына.
За первым углом наняли они фиакр, и вскоре оба беспрепятственно вошли в сад князя. Ночь была темная; с большими предосторожностями прошли они пустые аллеи и когда подошли к террасе, то Стефан тихонько кашлянул. Через несколько минут на винтовой лестнице террасы послышались робкие, легкие шаги, и Марта, бледная и дрожащая, показалась с ребенком на руках. Молча совершили обмен, затем камеристка исчезла, а посетители быстро направились к выходной калитке.
Возвратясь к себе в кабинет, Самуил прежде всего должен был переодеть в белье своего сына принесенного малютку. Но когда, откинув одеяльце, он взглянул на ребенка изменницы и ненавистного соперника, страстное чувство ревности, отчаяния и ненависти сжало его сердце, молчавшее при разлуке с собственным сыном: в лице младенца не было ни малейшего сходства с Валерией, но это был ее сын…
В эту минуту ребенок, проснувшись, заплакал, и при звуках этого младенческого голоса бешеная ненависть Самуила мгновенно стихла, сменившись чувством жалости и любви. Он всячески старался успокоить малютку, который вскоре снова заснул.
– Подожди меня здесь, – сказал он Стефану, – я сейчас дам тебе обещанное.
Руфь и сиделка все еще спали, и минуту спустя разжалованный маленький князь был положен в колыбель, где он должен был проснуться сыном миллионера-еврея.
Возвратясь в кабинет, Самуил вынул из бюро чековую книжку, вырвал из нее два листка и, заполнив их, отдал Стефану.
– Вот один тебе, а другой Марте, вы получите означенную здесь сумму из государственного банка в Вене. Но я должен вам заметить, что такое внезапное богатство может возбудить подозрение, и с вашей стороны было бы благоразумней уехать из этой местности.
Слуга взглянул на чеки и побледнел, ошеломленный размером полученной суммы.
– Ах, г-н барон, как вы щедры, – проговорил он, стараясь поймать руку банкира, чтобы поцеловать ее. – А что касается нашего отъезда, это мы и сами давно решили. Теперь, когда мы разбогатели, что за удовольствие жить здесь, где нас знали слугами! У Марты есть дядя в Америке, вот мы туда и поедем, как только обвенчаемся.
Оставшись наконец один, Самуил бросился в постель. Первый шаг к мести был сделан, а будущее обещало еще так много.
– Решительно, если только существует на свете дьявол, так он мой сообщник в этом деле, – прошептал Самуил с чувством удовлетворения, – даже мои единственные соучастники, присутствие которых могло бы для меня быть стеснительным, надолго покинут Европу.
По выздоровлении Руфи Самуил был вынужден продолжать роль, случайно взятую на себя в ночь, когда жена его открыла глаза в тот момент, когда он вливал наркотические капли в ее питье. Итак, Самуил был ласков и снисходителен, но молодая женщина, страстно его любившая, скоро почувствовала, что это проявление любви было далеко не искренним со стороны мужа и что дружеская его доброта едва прикрывала полное равнодушие. Она приходила в отчаяние и плакала, но убедившись, что подобные сцены только удаляли Самуила из дома, она замкнулась в самой себе, ища утешения в ребенке, которого боготворила. Однако характер молодой еврейки был слишком пылок для пассивного подчинения. Оскорбленная во всех своих чувствах, она мало-помалу стала ревнивой и подозрительной. Уверив себя, что частые отлучки мужа посвящены несомненно сопернице, она злобно и недоверчиво следила за Самуилом.