Елена Арсеньева - Тайная жена

Подвигами своими Десмонд ничуть не кичился, уверяя: на риск его толкало желание доказать старшему брату, что имя и честь можно не только унаследовать, но и добыть в бою, как это и велось в достопамятные времена рыцарства. Оказалось, этот молодой, состоятельный, красивый, довольно образованный человек – необузданный удалец. Скоро все петербургские приятели Олега были в восторге от Десмонда. С изумлением Олег обнаружил также, что кузен его настоящий сердцеед – остроумный, беззаботный, дерзкий. Этот высоченный блондин с насмешливыми голубыми глазами обладал таким обаянием, перед которым не могла устоять ни одна женщина. При этом он был человек со светлым умом и чистым сердцем, а оттого за ним не числилось ни одного публичного скандала или дуэли с обиженным мужем. Говоря короче, спустя чуть больше месяца после первой встречи Олегу уже казалось, что кузен его, в общем-то, недурной парень! Однако едва Десмонд вошел во вкус петербургской жизни, как был вызван в английское посольство, где узнал ошеломляющую новость: он теперь лорд Маккол, ибо старший брат его Алистер месяц тому назад погиб при самых загадочных обстоятельствах. Коронер2 настаивал, что убийство совершил браконьер, схваченный сэром Алистером на месте преступления и скрывшийся. Предполагаемого убийцу искали, но поскольку никто не знал, кого, собственно говоря, искать, все усилия сами собой сошли на нет. Сэр Алистер не успел жениться и родить детей, а значит, единственным и бесспорным наследником являлся его младший брат Десмонд…

Надо было возвращаться в Англию, но Десмонд выразил пожелание все-таки осмотреть свое нижегородское имение и получить все бумаги на него: ведь неизвестно, когда он снова прибудет в Россию, так что формальности следовало исполнить незамедлительно.

В Воротынец Десмонда сопровождал Олег; он же помогал исполнить всяческие формальности, отыскать дельного управляющего. Дела затянулись… Сперва Десмонд намеревался воротиться в Петербург по первопутку, чтобы добраться до Англии к Рождеству, затем стал чаять успеть к Рождеству хотя бы в Петербург! Однако похоже было, что придется им провести рождественскую ночь в пути.

Самое обидное, что дом был в каких-нибудь трех верстах, когда сани вдруг стали.

Олег потер ладонью запотевшее оконце: в возке были настоящие стекла, даже не слюдяные вставочки! Вихри неслись над землей, взмывали к взбаламученным небесам, и чудились в них некие непредставимые существа с разметавшимися белыми волосами, неимоверно длинными руками, белые лица, огромные хохочущие рты… Он быстро перекрестился.

– Ну и ночка! – пробормотал, зябко поеживаясь. – Истинно праздник для нечисти. Удалая ночка, разбойничья! Сейчас бы к девкам на посиделки нагрянуть, не то – в баньку.

– О, the bagnio! – услышав знакомое слово, оживился Десмонд.

Олег хихикнул. Кое-каких русских словечек этот англичанин, оказавшийся весьма смышленым, поднабрался, но баню упорно называл the bagnio, что по-английски, как известно, значит – веселый дом, и как Олег ни сдерживался, он не смог не засмеяться.

– А ведь и верно! – воскликнул он. – Веселый дом! В ночь на Рождество прибежит девка в пустую баньку, станет спиной к печке, юбку задерет и молвит: «Батюшко-банник, открой мне, за кем мне в замужестве быть, за бедным аль за богатым?»

– Юбку задирают? – прокудахтал Десмонд, едва сдерживая смех. – И что потом?

– Потом банник, стало быть, должен девку по заднице погладить. Ежели теплой лапой погладит, будет у нее муж добрый, ежели холодной – злой. Мохнатая лапа – быть девке за богатым, голая – за бедным. Вот такое гаданье! Я сам как-то при чем-то подобном присутствовал…

– Ну, ну и что?! – в нетерпении воскликнул Десмонд, чуя по улыбке Олега, что в сей вечер стряслось нечто особенное.

Молодой Чердынцев не заставил себя долго упрашивать:

– Там девка была одна, Аксютка, ну, хороша, будто яблочко наливное. Титьки – во! – Он очертил два фантастических полушария, потом, заметив, что Десмонд в сомнении поджал губы, слегка приблизил окружности к реальности: – Ну, вот такие, не меньше! Задница – тоже будь здоров. Идет – аж вся колышется. Ну, я и говорю Костюньке, лакею нашему: мол, я сейчас отлучусь, а ты Аксютку подговори в баньку пойти, тоже на суженого погадать, а то, мол, и не заметишь, как в девках засидишься! Да когда она в баньку пойдет, говорю, постереги, чтоб никто туда более не совался. Костюнька мигнул мне: все, дескать, слажено будет! Я вышел тихонько – да к баньке. Зашел, затаился возле печки. Кругом тьма египетская, только луна сквозь окошечко подсвечивает. И вдруг – чу! – снег хрустит под торопливыми шажками. Бежит со всех ног! Вскочила в баньку, повернулась к печке спиной и юбки – р-раз! – на спину себе забросила. Задница у нее – ну, сугроба белее! Как поглядел я на это богатство – у меня едва штаны не прорвались. А она из-под юбок своих бормочет: «Покажи, мол, банник-батюшко, каков будет мой суженый?» Я руку-то нарочно за пазухой держал, она не то что теплая – горячая была. Погладил я Аксютку – она аж взвизгнула, но ничего, наутек не кинулась, только на лавку локтями оперлась, чтоб стоять удобнее, ноги расставила да и говорит: «А покажи мне, батюшко-банник, каково-то будет мне с мужем жить, сладко ай нет?»

Я как наддал – Аксютка аж с лавки свалилась, но я своего не упустил! Прыткая оказалась – жаль, что не девка уж была. Хоть и печалился я, что распечатанною она мне досталась, а потом понял, что нет худа без добра: кой-чему ее успели научить прежние ухажеры, да лихо научить! Я ее сперва в дом взял, а когда намиловались вволю и Аксютка зачреватела, выдал ее за Костюньку. Tеперь оба в Петербурге, в доме нашем, надзирают за хозяйством, сынок у них растет…

Они хохотали от души, но обоими владели другие мысли. Ехать надо!

– Да чего ж это мы не едем? – нетерпеливо вымолвил Десмонд. – Не случилось ли чего? Надо бы поглядеть. – И он двинулся к полости, закрывавшей вход.

– Эй, там метель! Шубу накинь! – прикрикнул многоопытный русский.

Англичанин сгреб в охапку тяжелую медвежью шубу и вывалился наружу, в белое снежное круженье.

Следом выбрался Олег.

Возок стоял на обрывистом берегу Басурманки – так звалась неширокая, но гульливая речушка с таким быстрым течением, что его не могли остановить даже морозы. Басурманка бежала в высоких берегах, и покосившийся мосток обледенел до того, что сделался горбом, повести на который тройку с осадистым возком мог только сумасшедший.

Кучер Клим остерегал: ехать нельзя! Граф настаивал: ничего, обойдется! Спорили они долго, и в конце концов благоразумие восторжествовало.

– Ну? – спросил Олег уныло. – В объезд, что ли?

– В объезд, – столь же уныло согласился кучер.

Барин полез в возок; Клим взгромоздился на облучок, собрал вожжи, присвистнул, ободряя измученных лошадушек… Вдруг барин окликнул:

– Погоди, Клим. А где же мой кузен?

Клим досадливо сдвинул шапку на затылок. Мало того, что у этого иноземца целых четыре имени: Кузен, Милорд, Сэр и Десмонд, так он еще и запропастился куда-то.

– Отошел небось по нужде, – буркнул Клим, безнадежным взором пытаясь проницать окрестности.

Куда там! Белая мгла вокруг – и ничего больше: ни земли, ни неба, ни чужеземца с четырьмя именами.

Пропал иноземец! Как есть пропал!

Какое-то время Десмонд стоял на берегу, слушая возбужденные переговоры Олега с кучером и поражаясь тугодумству этих русских. О чем вообще размышлять, о чем спорить? Если нельзя перейти по одному мосту, следует незамедлительно искать другой!

Десмонд бродил по берегу, пристально всматриваясь в белую мглу, и вдруг различил сквозь нее очертания какого-то строения. Наверняка его обитатели отменно знают окрестности!

Он оглянулся, чтобы указать Олегу на этот неведомый дом, да так и ахнул: ни кузена, ни кучера, ни возка с тройкою рядом уже не было! Словно снеговые черти их унесли, прихватив заодно и речку с оледенелым непроезжим мостиком…

Холодный, рационалистический английским ум мигом смекнул: произошло нечто подобное тому, что бывает с человеком, который идет по лесу, а возвращается на то же самое место. Десмонд же точно знал: человек делает шаг правой ногой больше, чем левой. Бродя по берегу, Десмонд незаметно для себя отступал от него – вот и отошел достаточно далеко, чтобы потерять из виду возок, коней и людей. Однако времени прошло всего ничего, они где-то рядом, просто и в трех шагах ничего не видно.