Амалия Март - Тайная жизнь Маши Ромашкиной

Когда за окном собираются сумерки, я понимаю что вот он, час, когда уже никак не отвертишься от разговора. Тяну время, как могу. И обстоятельства мне благоволят — сначала урод у подъезда, потом пустой холодильник Мышки, экскурс по моей квартире. Но на чертовом блокноте все стопорится, и уйти от ответа уже не удается.

Я заготовил эту речь давно. И если бы не проклятые телефонные звонки от Яковлева, Крупского и неизвестно чего требующей Кононовой, давно бы разложил все по полочкам. Ах, если бы я поднял трубку хотя бы раз, мог бы избежать этой дебильной сцены.

Побледневшая Мышка пялится на Настену, как на врага народа, избегая встретиться со мной взглядом. Сейчас надумает себе всякого. Ну да, не сказал, но это же просто секс без обязательств и все уже кончено, разве это не очевидно? Но плюющая ядом блондинка только подливает масло в огонь своим длинным языком.

Скрываюсь в комнате на минуту, не больше, но когда выхожу, вижу только довольную улыбку Кононовой и никакой мелкой Мышки. Сука.

— Что ты ей сказала? — рычу, силясь не ударить женщину.

— Просто спросила, понравилось ли ей трахаться с тобой так же, как мне, — пожимает плечами и ухмыляется.

Натягиваю ботинки, и выталкиваю блондинку на лестничную клетку. Пока закрываю дверь, над ухом не прекращается ее саркастичный поток.

— Ой, да ладно, неужели она так хороша, что за ней прям, бежать надо?

— Просто заткнись, ладно. И как ты поняла, на этом все.

Сбегаю по лестнице и кидаюсь к воротам. Выискиваю щупленькую фигурку в темноте. Бегу к остановке автобуса, к метро и оббегаю всю платформу, но видимо, упустил. Не успел. Или она вызвала такси где-нибудь у соседнего дома. Черт, черт, черт.

Возвращаюсь в квартиру и в тщетной попытке пытаюсь дозвониться до нее. Конечно, не берет трубку. Хватаю ключи от машины и еду к ее дому. Так просто от меня не сбежать, мелкая. Не из-за каких-то дебильных причин!

Звоню и звоню в домофон, но там глухо. В окне свет не горит. Может, игнорирует, зная, что это я, а может, ещё не добралась. Сижу в машине не один час, пытаясь выловить ее или рассмотреть малейшее движение в ее окнах. Бесполезно.

Предпринимаю очередную попытку дозвониться, но абонент вне зоны действия сети. Ладно. Хорошо. Не хочешь со мной разговаривать сейчас — поговорим завтра на работе. Там ты от меня никуда не денешься!

Но следующее утро приносит неприятное открытие: на работу Мышка не пришла, ее телефон по-прежнему выключен, и никто не в курсе, где она.

Апрельский ветер никак не соглашается подарить тепла жителям средней полосы. Холод пробирается под теплое пальто, вызывая озноб и желание закутаться покрепче. Хотя вполне вероятно, что трясет меня вовсе не от холода.

Полупустой вагон метро тоже не согревает. Пялюсь в чёрное стекло, высматривая мелькающие в подземке огни. Станция сменяется станцией, а я все дрожу, съежившись на сидении у поручня. До дома добираюсь быстрым шагом, мечтая поскорее скрыться в своем маленьком тщательно выстроенном мирке. И оставить позади этот дурацкий вечер.

Но худшее оказывается впереди.

Нетвердой походкой возле подъезда вышагивает человек, которого я меньше всего хочу сейчас видеть. На нем старая дутая куртка, порванная на рукаве и грязная черная шапка, неуместная для апреля. Запах перегара сбивает меня с ног, едва я подхожу ближе.

— Мань, это самое, мать заболела.

Степень его опьянения я могу определить лучше любого алкометра. Сейчас лёгкая стадия, когда он ещё соображает и ориентируется в пространстве, а не ссыт на твою постель, перепутав с туалетом.

— Как нашел меня?

— Так это, — чешет он под шапкой. — У матери записано. Это самое, деньжат бы, ей лекарства прикупить.

— Я сама куплю. Что с ней?

Он снова чешет грязную башку.

— Не знаешь. Офигеть. А лекарство ты, наверное, себе купить решил, сорокоградусное.

Мой голос — арктический холод, как и всегда, когда я общаюсь с этим человеком. Я ненавижу его всеми фибрами своей души. Он лишил меня матери. Если бы он не появился в ее жизни, мы бы справились. Мы справлялись, пока он не принес бутылку к нам в дом.

Болезненный комок собирается в груди. Папа слишком рано ушел. Он бы никогда не допустил такого. А этот человек никогда бы не стал претендовать на его место.

— Врача вызывали?

— Не. Мань, дай денег, а?

Отчим топчется на месте, жалостливо сопя. Я знаю, что будет дальше. Теперь он не слезет с меня, постоянно будет обивать пороги, клянчить деньги, устраивать пьяные скандалы под дверями, пока не получит на опохмел. Уже проходили.

Черт, зря я дала маме адрес. Но как можно было поступить иначе? Я никогда не теряла надежды, что она опомнится и захочет завязать.

Лезу в кошелек и достаю самую крупную купюру из имеющихся — пятьсот рублей. Этого с лихвой хватит на ту дрянь, которой он любит заливаться. Удивительно, как он ещё не ослеп от этого пойла. Хотя мать, видимо, уже подкосило.

При виде цветастой бумажки глаза отчима начинают быстро бегать, а ладони потирают сальные карманы джинс. Надеюсь, этого хватит, чтобы не видеть его пару дней. Пару счастливых дней его запоя — раньше я только ими и жила.

Он исчезает с глаз, едва купюра оказывается в его руке. Расплывается в дебильной улыбочке и повторяет: спасибо Мань, спасибо.

Как же я его ненавижу. Как много лет я мечтала, чтобы он сдох.

Переодеваюсь, выискиваю ключи от маминой квартиры и, захватив свою скудную аптечку, еду к ней. Всю дорогу с ужасом представляю, что обнаружу в доме. Последний раз я была там больше года назад. На тот момент квартира уже напоминала притон для швали и отталкивала вонью ещё на лестничной клетке.

Впрочем, мало что изменилось. Запах стойкого перегара впитался в стены и все поверхности. В коридоре теперь нет паласа — только голый фанерный пол. Кухня завалена грязной посудой, преимущественно запотевшими стаканами и пустыми бутылками. А в большой комнате почти ничего не изменилось, добавилось лишь несколько деталей: грязный ковер, отсутствие одной из гардин, мама на диване.

Она выглядит ещё хуже, чем при нашей последней встрече, хотя в тот раз была вусмерть пьяна и ползала на четвереньках, не узнавая меня. Совсем иссохшая, с серой кожей, отросшими серыми корнями. Боже, она похожа на старуху в свои 48 лет. Выцветший, хотя и чистый халат, делает её совсем худой, жалкой. Сажусь возле нее, прикладываю ладонь ко лбу — горячая. От этого движения она просыпается и смотрит на меня.

Сначала взгляд затуманен после сна, но потом эхпроясняется и она хрипло тянет: Машка… И я с удивлением отмечаю, что ее дыхание совсем не смешано с алкогольными парами. Трезвая. В коем-то веке.

— Что с тобой? — я взываю к своей броне, говорю спокойно и размеренно, не хочу впадать в эмоции.

— Болит тут, — показывает она на желудок. — И тут, — уводит ладонь под правое ребро. — Все болит.

— Мам, ты врача вызывала?

— Нет. Машка, я так рада тебя видеть, — она протягивает руку ко мне, хочет прикоснуться, но я боюсь этого прикосновения. Не знаю, что должна испытать. — Думала, умру тут одна. Серёга за обезболивающими пошел. Давно уже.

— За бухлом он пошел, мам, — жёстко констатирую я.

Неожиданно ее скручивает спазм, и она громко стонет, сжавшись в комок. Трясущимися руками лезу в свою аптечку, ищу, что может ей помочь. Есть обезболивающее, но можно ли ей его? Ставлю ей градусник, чтоб понять, насколько все плохо, а пока достаю телефон, чтобы почитать в интернете, что это может быть.

Но телефон снова сдох. Так не вовремя. На градуснике 38.2. Иду в ванную и мочу холодной водой полотенце. Прикладываю компресс ко лбу матери, и она протяжно выдыхает, словно от облегчения.

— И давно лежишь?

— Не знаю, может, несколько дней. Маш, не уходи, ладно. Посиди со мной немножко, расскажи что-нибудь.

— Надо вызвать скорую.

— Не поеду я никуда.

Она слабо машет рукой, но затем ее лицо снова искривляет гримаса боли.

— Где твой телефон? — сердито спрашиваю я.

— В твоей комнате.

Моей комнате. Это уже давно не так. Открываю дверь и окунаюсь в свои юношеские кошмары. Они прорывают путь к давно запрятанным страхам. Столько лет я боялась возвращаться сюда после учебы, потому что не хотела дышать этим, слышать это, видеть. Страшилась, что на кухне снова будут бухать дружки-алкоголики отчима, а мама после очередной смены на "Чулочке" к ним присоединится.