Линда Йеллин - Такая милая пара

Я стала выводить какие-то каракули на намыленной груди Майкла, а он наклонился и ласково прикоснулся губами к моему соску.

– Ты сохранила чудесную способность смотреть на мир глазами ребенка. К сожалению, я ее утратил.

Со всей возможной силой я обхватила его и прижалась к его мокрой груди.

– Наверное, ты устал, но я хочу еще...

Мне казалось, что за месяцы нашего общения мне удалось хорошо узнать его. Но, как это сейчас выяснилось, я сильно заблуждалась. Говорить такое бывшему моряку... Майкл разразился тирадой самых жутких ругательств, какие я когда-либо слышала. А потом приник губами к моему уху и жарко выдохнул такое... что я до сих пор желаю забыть. И не могу.

– Но это ужасно! И не просто ужасно, а невозможно физически!

– Конечно, конечно, – лукаво засмеялся Майкл и, подхватив меня на руки, потащил в спальню.

И мы опять занимались любовью, как это делали многие поколения людей до нас. Правда, я старалась не задевать его шрам.

– Когда я с тобой, мне кажется, что я растворяюсь в космосе, – шептал он потом, когда мы лежали обнявшись.

– Не отодвигайся, пожалуйста, – попросила я, прижимаясь губами к его шее. Я никак не могла наглядеться в его прекрасные глаза. – Может быть, займемся чем-нибудь еще? Давай поговорим. Как у тебя с религией, а? Интересно, верит ли в Бога сын учителя воскресной школы?

– Не верю, – признался Майкл. Казалось, он был удивлен этому вопросу. – До службы, до Вьетнама, я ходил в церковь. Но после – никогда.

– И почему так?

Майкл лежал на спине, уставившись в потолок. Размышляя, он пожал плечами. Прошло несколько секунд, прежде чем он ответил.

– Потому что я знаю, что Бога нет.

Я принялась ласково поглаживать его бедро.

– Здорово. Но я могу поклясться, что только я его видела.

Однако Майкл даже не улыбнулся. Я перевернулась на спину, положила голову на его руку. Так он был ближе. Ох, как быстро у него меняется настроение!

– Я видел столько зла, Фрэнни! И нечего тебе об этом слушать. А мне не стоит говорить.

—Ты уверен в этом?

Он повернулся и задумчиво поглядел на меня.

– Я не хочу говорить об этом. И даже думать не хочу. Это – не для твоих очаровательных ушек. Я хочу защитить тебя от зла.

Правда, я так и не поняла тогда, от чего он хочет меня защитить, от зла жизни или зла, таившегося в нем самом.

– Я хочу быть сильным с тобой.

Так трогательно было это слышать от этого огромного и мужественного человека. Это признание заставило меня почувствовать к нему еще большую нежность. Я с трепетом прикоснулась к его лицу.

– А ты общаешься со своими фронтовыми друзьями?

– Друзьями?

– Во всех фильмах у солдат есть фронтовые друзья...

– Нет. И давай об этом закончим.

– Ну, Майкл, – продолжала я, – неужели там, во Вьетнаме, у тебя не было друзей? Ну, тех, у кого ты мог, к примеру, занять мыла, или открывалку, или патронов? Ведь были, а?

– Только за один месяц у меня сменилось трое соседей по палатке. И все они были чудесные ребята.

– И вы даже не перезваниваетесь? – Казалось, никакие силы не могут заставить меня сменить тему разговора. – Неужели не тянет встретиться и вспомнить всякие военные истории?

– Фрэнни, они все погибли. – Майкл произнес это так медленно и с такой болью. Казалось, он сам придумывал незнакомые слова.

– Ой! Извини! Мне не стоило...

– Их всех убили. Одного за другим. После этого я остался в палатке один. Я думал, что приношу несчастье. – Голос Майкла предательски задрожал, но он нашел в себе силы и продолжил: – Был у нас парень. Здоровый такой, жизнерадостный... Кудрявый. Одним словом, типичный ирландец. Звали его сержант Фленнаган. Он завербовался во Вьетнам по второму сроку. И вот однажды утром ему миной оторвало обе кисти. Боже, как он истекал кровью! Все было залито. Мы накачивали его морфием, так чтобы он особо не мучился, просто отключался... А мы боялись, что он заснет и не проснется... Тормошили его. В общем, санитарный вертолет прилетел через полчаса после того, как он отдал концы. – Майкл вдруг с силой обнял меня. – Мы не думали, что это кончится так быстро. Но если бы вертолет успел, у него был бы шанс.

Я не знала, что ему сказать. Просто пыталась понять. Мне всегда казалось, что мужчины любят войну, потому что там они находят все, чего им не хватает в жизни. А потом вспоминают ее как лучшие годы своей жизни. – Это все голливудское дерьмо, Фрэнни. Эта вонючая пропаганда работает так, что многих действительно тянет на войну. А когда ты попадаешь туда, то все оказывается абсолютно не так, как ты это себе до этого представлял... Это обескураживает.

Если честно говорить, то я не могла представить себе Майкла обескураженным. Мне казалось, что он такой самоуверенный... Всегда все его мысли и поступки безошибочны. Было, похоже, что где-то внутри у него есть готовый ответ на любой вопрос.

– Я боюсь смерти, – неожиданно для себя призналась я, сжимаясь в комочек.

– Не стоит. Не бойся, Фрэнни. В ней нет ничего особенного и интересного. Я повидал на своем веку столько умирающих... Поверь, это все настолько само собой разумеющееся... И я перестал ей удивляться.

Он приподнялся и посмотрел мне в глаза.

– Хочу, чтобы ты ничего не боялась. – Он нежным движением откинул у меня со лба прядь волос. – Лучше бы мне никогда не бывать во Вьетнаме. С тех пор не могу найти себе места под солнцем. Эта страна не приемлет меня. А мне-то ведь многого и не нужно. Тихой семейной жизни... Детей, – добавил он после минутного колебания тихо и застенчиво. – И я хочу, очень хочу, чтобы ты любила меня...

И вновь мы окунулись в море страсти, но на этот раз он был неистов и яростен.

А потом мы ели рисовый суп с томатом и тостами. Что это было, обед или завтрак – сказать трудно, счет времени был потерян. Мы валялись в постели, и я тянула свой суп из пиалы, словно китайский чай.

Ночами, когда меня мучает бессонница, я стараюсь внушить себе, что Майкл, должно быть, прав и бояться смерти нечего. Вспоминаю всю эту его браваду, все то, что он сказал мне тогда, все, во что он верил... До сих пор в моей памяти встают все подробности этой нашей первой ночи.

Мне было тринадцать, когда однажды на почте я увидела фотографию своего отца. Но, увы, отнюдь не на почтовой марке.

За восемь месяцев до этого он перецеловал всех нас – своих троих детей. Сказав, что непременно скоро вернется, отправился в аэропорт. Он клялся, что спасается от тюрьмы. А вот мать моя утверждала, что он попросту задумал избавиться от нас. Время показало, что оба они были по-своему правы.

И вот, жарким вечером 1964-го, разглядывая на почте портреты разыскиваемых преступников, я так и не могла понять – какую же гнусность отчебучил мой папаша. Позже, когда я стала задавать вопросы, мне отвечали, что я слишком мала, чтобы понять это. А когда я подросла и вновь вернулась к своим расспросам, мне посоветовали не ворошить прошлое.

Но тогда, в тот жаркий вечер, я была просто потрясена тем, что мой папа – обладатель целых девяти имен. И все они были вымышленными. Однако из всей этой картинной галереи, представшей моему взору, он, безусловно, был самый симпатичный. Все же остальные выглядели отъявленными громилами.

Пока я занималась изучением помещенного под фотографией словесного портрета, мама отправляла письмо своей лучшей подруге Бэрилл. Той самой, которая отправилась в Нью-Йорк, чтобы сделать карьеру. В те времена таких, как она, было наперечет. Мама и Бэрилл дружили со средней школы, с тех самых пор, как они, увлеченные патриотическим порывом, вечера напролет просиживали над вязанием варежек для замерзающих в Европе наших солдатиков. И до сих пор они еженедельно отправляли друг другу послания. Я знала, что Бэрилл теперь порадуется за маму, которой, наконец, на ее взгляд, удалось избавиться от мужа. А мама ответит, что рада, что Бэрилл не надо заботиться о троих детях. И еще я знала, что мама будет писать о моих скрытых уголовных наклонностях, основываясь на теории наследственности.

...Мама подошла ко мне и сказала, что мы уже можем уходить. И вот тут-то ее как током ударило. Наверно, ей очень не понравилось, что фотография ее бывшего мужа красуется в одной компании со всякими налетчиками и насильниками. Я тихонько взяла ее за руку и вывела на улицу. Там она долго молча стояла, качая головой.

А через четыре месяца она выскочила замуж за Поля. Он усыновил моего брата, удочерил нас с сестрой, и мы поселились на другом конце огромного города, где нас никто не знал. Так я стала женщиной с бурным и сомнительным прошлым...