— Ты умеешь водить машину.
— У меня даже права есть, — Олег позволяет себе маленькую, малюсенькую иронию.
— Я имею в виду — ты хорошо водишь машину.
— Спасибо.
И они снова молчат. Но это уже можно считать официальным перемирием.
А потом Олег рассказывает Жене о том, что именно он сделал. Закончив словами: «Извини, что не рассказал раньше».
Олег паркует машину ровнехонько напротив главного входа.
— Парковочное место ректора, — поясняет он Жене в ответ на ее удивленный взгляд. — Я думаю, он против не будет.
— Наверное, — растерянно отвечает она. Как-то незаметно перед ней встала необходимость. Вот оно — надо решиться и сделать последний шаг.
— Идем?
Ничего не может с собой сделать. Страшно. Страшно возвращаться на место собственного распятия. И смотреть в глаза свидетелям ее позора.
— Я схожу, все принесу. Здесь подпишешь.
Она дергается. Меньше всего ей нужно, чтобы ее жалел он! До этого, нервно дыша, она смотрела перед собой, пытаясь совладать с собственным страхом. Теперь поворачивает голову, чтобы, глядя ему в глаза, четко объяснить, куда он может засунуть свою жалость.
Смотрит ему в глаза, и к ней постепенно приходит осознание — нет в его глазах жалости. Есть понимание. Сопереживание. Желание помочь, поддержать. А жалости, жалкой, унижающей жалости — нет.
Медленно, сглатывая невесть откуда взявшийся в горле комок, кивает. И Олег уходит.
Когда он вернулся с документами, машина была пуста.
Да что же это такое! Почему, как только он оставляет ее одну, случается какая-нибудь пакость! Спрятать, держать рядом с собой и никогда никуда от себя не отпускать! Как ни странно, это мысль казалось невероятно правильной. Только для начала надо понять, куда делась Женька.
Он оглянулся по сторонам и едва не рассмеялся от облегчения и собственной глупости. Он — паникер!
Женя стояла неподалеку, буквально в десяти метрах от машины. И разговаривала с Худяковым.
Олег не спешил присоединиться к их диалогу. Стоял и смотрел. Худяков говорил эмоционально, отчаянно жестикулируя. То улыбался, то становился серьезным. Женя же смущенно улыбалась, не делая попыток прервать своего преподавателя.
Худяков, повинуясь какому-то неясному ощущению, поворачивает голову. И у Олега уже нет выбора. Он подходит к ним. Владимир Алексеевич широко улыбается. Олегу даже кажется, что он сейчас бросится ему на шею. Но, слава Богу, нет. Крепко жмет руку, хлопает по плечу.
— Олег Викторович! Голубчик! Какой же вы молодец! Но ведь сделали, а? Сделали! Спасибо вам. Вот от меня лично — спасибо! Огромное!
Олег не успевает вставить ни слова, а Женя, между тем, стоит, смущенно потупив глазки. Сногсшибательное, недоступное раньше взгляду Олега зрелище! А Худяков продолжает:
— Вы представляете, она заходить не хочет! Женя! Я настаиваю! Тебе стыдиться нечего! Вот этим… пресмыкающимся — есть. А тебе — нет. Пойдем.
Женька пытается что-то возразить. Худяков неумолим.
— Евгения! Отставить пререкаться! Я настаиваю. Идем.
Берет ее за руку и ведет за собой, как маленького ребенка. А Женька… послушно идет за своим бывшим научным руководителем, бросив на Олега умоляющий взгляд. О, нет, он ее, конечно, не оставит одну. Но, идя следом за ними, Олег думает о том, что ему надо бы взять пару уроков у профессора Худякова. Как она его слушается, просто невероятно!
А на кафедре случилось представление театра абсурда. Худяков улыбался как именинник. Женька с вызовом смотрела в глаза каждому, кто решался встретиться с ней взглядом. Впрочем, все, в основном, старались избежать ее презрительного взгляда. Хотя пара человек смотрела без смущения, с улыбкой и интересом отвечая на ее взгляд. Возможно, это просто были те, кто пришел на кафедру уже после ее ухода.
Кабанов выступил с короткой, прочувствованной и насквозь фальшивой речью. Что, дескать, им так жаль. И что произошла трагическая, нелепая ошибка. Но справедливость всегда торжествует. И он от всей души рад вручить диплом. И далее, и по тексту.
В общем, удовольствие от этого получил лишь Владимир Алексеевич. Олег с Женькой с трудом дождались окончания «нобелевской речи», Женька подмахнула необходимые документы, забрала свой диплом и все, что к нему еще прилагается. Протянутую руку Кабанова они проигнорировали оба, и поспешили покинуть этот гадюшник. Худяков вышел их проводить.
— Сразу поедете?
— Заедем перекусить, а потом поедем. Да, Жень?
— Наверное, — пожимает плечами она.
— Ну, хорошо. С Богом. Женечка, ты не пропадай, звони, не забывай старика.
— Конечно, — улыбается Женя.
— На свадьбу-то хоть позовете? — хитро посмеиваясь, спрашивает Владимир Алексеевич.
Женька ахает.
— Конечно, — сдержанно кивает Олег.
За Худяковым закрывается дверь. «Старый осел» — вполголоса ругается Женька. И потом, еще тише, себе под нос, произносит что-то совсем уж неприличное в адрес своего преподавателя.
— Женя, ты есть хочешь?
Прислушивается к своим ощущениям.
— Есть? Нет, не хочу. А вот жрать — просто очень! У меня, — посмеивается, — на нервной почве всегда Жора открывается.
— Ну, поехали. Попробуем усмирить твоего Жору.
— Ты, как всегда, на диете?
— Если я поем, то засну. Кофе с сырниками вполне достаточно.
— Ты ж не пьешь кофе.
— Сейчас надо.
— Слушай, Олег, может, я… сяду за руль?
— Да я бы с удовольствием. Но ты же в полис ОСАГО не вписана. Лучше не рисковать.
Женька смотрит на него с изумлением.
— То есть… Если бы не это… Ты бы доверил мне свой «Лексус»?
— А кому, если не тебе? — он пожимает плечами, прихлебывая кофе. — Ты же профессионал.
Женька довольно вздыхает. Он таки умудрился сделать ей правильный комплимент.
А на обратной дороге она заснула. Ранний подъем, нервная встряска, плотный обед, мягкий и плавный ход «Лексуса» — все это сделало свое дело, и она спала, склонив голову на плечо.
Олегу было хорошо. Спокойно. Было ощущение, что все вокруг правильно. Так, как надо. Просто потому что она рядом. И, кажется, простила ему его самодеятельность. А дальше… Дальше должно быть только лучше. Впрочем, поживем — увидим.
Женя проснулась за полчаса до подъезда к городу. Зевала, терла глаза. Потом с ворчанием оттирала размазанную тушь. Потом задумчиво молчала. Да самого своего подъезда.
Он еще и вышел дверцу машины открыть. Как будто она сама не в состоянии. Хотелось закатить глаза от его раздражающей предупредительности. И вместе с тем — до чего же приятно. А если тебе еще и руку подают… Ведь и в самом деле — выбираться на шпильках из «Лексуса» совсем не то же самое, что выскакивать в кроссовках из ее «Логана».
Они стоят рядом с машиной.
— Зайдешь?
— Спасибо, но не сегодня, Жень. Устал. Я не привык так долго за рулем.
— Жаль…
— Если настаиваешь…
— Я просто поблагодарить тебя хотела… За все, что ты сделал. Я понимаю, ты хотел как лучше.
— Поблагодарить?
— Ну да…
— Худяков уже сказал мне «Спасибо». Этого вполне достаточно.
— Я имела в виду не это…
— А что?
— Олег! — дурацкая ситуация. Дурацкий разговор. Он притворяется или действительно не понимает? — Не тупи!
Он изгибает бровь.
— Жень, я, правда, не понимаю.
— Я презервативы купила! — не выдержав, рявкает она. — ТАК тебе понятно?
На улице темно, и поэтому не видно, как он резко бледнеет.
— Так вот, значит, о какой благодарности идет речь?
Женьке не нравится его тихий, почти свистящий голос.
— Что, не надо?
— Засунь свою благодарность, знаешь, куда?!
Он… да не может быть… почти орет?
— Гордый, что ли?
— Да!!!
«Точно, орет» — со смесью ужаса и восхищения понимает Женя.
— Ну и дурак! — орет ему в ответ.
— Истеричка!
По двору цокают каблуки, оглушительно грохочет подъездная дверь. Он в ответ со всей силой захлопывает пассажирскую дверцу «Лексуса». А потом еще и водительскую. И по рулю от всей души кулаком. Легче не становится ни ему, ни ей.