— Ух, ты, какие классные кроссовки!
— Спасибо, Вова.
— И все-таки, как ни жаль, — Дарья достает из пакета изящные белые с серебристой аппликацией туфли, — придется переобуться.
— Да нафига?! — возмущается Вовка, любуясь красно-синими кроссовками, видными из-под приподнятого подола пышной юбки свадебного наряда. — В кроссовках лучше!
Стоящая рядом сестра-близнец Вовки Мила, которая не сводит восхищенных глаз с действительно невероятно прелестной в свадебном платье Жени, возмущенно фыркает.
— Потому что Олег велел, — театрально вздохнув, доверительно сообщает Вове Женя.
— Да кто его слуша… — боковым зрением уловив тень за спиной, Вовка мгновенно исправляется. — Нет, раз Олег велел, значит, надо переобуться.
Даже в белой рубашке и черных брюках похожий на вождя команчей, Вовка в очередной раз демонстрирует тот факт, что признает авторитет одного-единственного человека — своего дяди. Но зато совершенно безоговорочно.
— Так, помощник феи, — вмешивается в разговор Борислава, — ты хоть и не волшебник и все такое, но туфельки Золушке подай.
Вовка встает на одно колено, и, неожиданно вдруг преисполнившись важностью своей миссии, совершенно серьезно и спокойно помогает Жене сменить кроссовки, которые она надела в надежде сесть-таки сегодня за руль, на изящнейшие свадебные туфли.
— Так, дорогие брачующиеся, — над их головами раздается зычный, хорошо поставленный баритон Тихомирова. На них начинают оглядываться из соседних свадебных компаний. — Хватит тянуть резину. Промедление смерти подобно. Пойдемте уже жениться — и в ресторан.
— Ты-то куда торопишься?
— Жрать охота.
Он получает ощутимый удар локтем в бок от жены, ослепительно прекрасной в изящном светло-сиреневом костюме. Но цыганский табор все-таки трогается с места в направлении здания ЗАГСа.
— Женька, слезь с меня.
— Зачем это?
— Ты весишь тонну. Как слон.
— Ах, так!
— Вот, так лучше.
Она оказывается на спине, он — сверху, и начинает покрывать поцелуями ее всю, начиная с плеч. Женя довольно вздыхает.
— Значит, я не слон. Ты просто хочешь…
— Конечно, не слон. Ты у меня маленькая и легкая, как перышко.
— Ну, так-то заливать не надо.
— Моя маленькая. Моя девочка.
— Так и до педофилии недалеко, — она из последних сил пытается иронизировать. Получается плохо — его губы опускаются все ниже. Олег же на ее слова внимания не обращает. И шепчет между поцелуями:
— Моя сладкая. Моя нежная. Мое солнышко. Любимая моя.
А потом он замолкает. Но продолжает говорить ей то же самое. Прикосновениями губ. Касаниями пальцев.
— Здравствуй, Женя.
— Здравствуй… папа.
Пауза.
— Как твои дела?
— Нормально. Что-то случилось?
— Нет. С чего ты взяла?
— Сегодня не мой день рождения. И даже не Новый Год.
— Гхм… Мне Худяков сказал… Ты замуж вышла?
— Да.
— И как?
— Что «как»?
— Все… в порядке?
— Абсолютно.
— Ты… беременна?
— Нет.
— Ну… в любом случае… желаю тебе… счастья.
— Спасибо.
— Ну, что же… Тогда — не буду мешать. До свидания, Женя.
— До свидания.
— Женя!
— Что?
— Он тебя… любит?
— Да. А что?
— Я рад.
Задумчиво смотрит на телефон в руке. Сзади незаметно подходит Олег, обнимает за плечи.
— Кто тебя так озадачил?
— Отец.
Его руки на ее плечах напрягаются.
— Что ему нужно?
— Ничего. Со свадьбой поздравил.
— И все?
— Да.
Он поворачивает ее к себе лицом, заглядывает в глаза.
— Жень, не бери в голову. Не расстраивайся. У тебя есть я.
— Это заменяет все.
— Правда?
— Ты для меня все. Мне никто больше не нужен, если ТЫ меня любишь.
— Обожаю.
Он смотрит на телефон в своей руке. Как, как получилось именно так? Их разговор… Чужие люди — и те говорят между собой и дольше, и откровеннее. А ведь он разговаривал с родной дочерью. Как, ну как он это допустил?!
Тяжело поднимается, шаркая ногами, совсем по-стариковски, идет на кухню. Надо выпить таблетку. К тупой, ноющей, уже привычной боли в области желудка добавляется боль в сердце. Стискивает грудь тугим горячим обручем. Сердце болит. Господи, как же оно болит! От чувства глубокой, ничем невосполнимой потери.
Он потерял двух самых дорогих людей. Жену и дочь. Жену… он убил, считай, что сам. Если бы обращал на нее больше внимания… На ее маниакальную одержимость идеей родить ему сына. Не то, чтобы он не хотел. Хотел, конечно, как и любой мужчина. Но если бы он знал тогда, какую цену придется за это заплатить… Если бы дал труд себе тогда подумать. Заметить что-либо, кроме своей тогда казавшейся такой архиважной работы. Но нет, он был поглощен другими вещами, казавшимися ему более важными. В итоге — он потерял любимую женщину.
Он сделал выводы? Черта с два! Он начал вымещать свое горе на единственном родном ему человеке. На Жене. А еще — старательно сам отдалялся от нее. Понимая — если он и ее потеряет, эта боль его убьет. А вот если пытаться ее меньше любить, не подпускать к себе ближе, тогда… тогда будет не так больно, когда она все-таки его оставит. А что это неизбежно — он не сомневался. И ведь как накаркал! Ушла, не простив его неверия. Его предательства. Он ведь глубоко внутри знал — это не могло быть правдой, его Женечка не такая. Но когда все это случилось — не мог ей простить глупого девчачьего увлечения этим придурком Поземиным. И долго не мог самому себе признаться в истинных мотивах своего поступка.
Лишь звонок Худякова, который по какой-то неведомой причине решил проинформировать его о свадьбе дочери, словно сломал что-то внутри. Его дочь вышла замуж. Наверное, скоро у нее появятся свои дети. Она, дай Бог, счастлива.
И что он сделал, чтобы его дитя, его единственная, любимая дочь была счастлива? Ничего. Наоборот, делал все, чтобы она была несчастна.
И кто он после этого? Старый больной несчастный дурак. Хоть и доктор наук. Без пяти минут — действительный член-корреспондент. Хотя, судя по тому, как он себя чувствует спустя всего два месяца после последней операции, до членства в Академии наук он не дотянет. Да и ладно. Это уже не важно.
— Женя, твою мать!
— Что ты так орешь, я еще зайти не успела…
— Да я уже и так вижу. Ну-ка, марш на весы!
— Даш, может, не будем?..
— Рысью!
— Я не умею рысью…
— Ну вот, — мрачный Дашин тон не предвещает ничего хорошего, — еще почти два килограмма за две недели. Ну и кто ты после этого?
— Да все равно — уже скоро…
— Скоро?! Это ты в дверь перестанешь проходить скоро! Ты этого добиваешься?
— Даш, ну перестань уже меня пилить…
— А как по-другому с тобой!? Что, опять кило мороженого в один присест?
Женька виновато вздыхает.
— Ну, а что делать, если хочется…
— Хочется? Перехочется! Тихомирова на тебя нет. Вот у него бы ты ела только то, что положено! А не мороженое пачками. Куда только Олег смотрит?
— Он мне доверяет.
— Совершенно напрасно!
— Дашуль, ну пожалуйстаааа… Не пили меня…
— Разбаловал он тебя. Ты похожа на шар.
— Скажи лучше, как Машка? — пытается сменить тему разговора Женя.
— Сейчас покажу, — Дарья достает телефон, протягивает Жене, — любуйся. Позавчера снято.
— Ой, — Женька начинает хохотать, хватается за живот. — Такое нельзя беременным показывать! Сейчас рожать тут начну у тебя.
— Рано тебе еще, — Дарья забирает свой смарт. На экране — катающиеся на детской карусельке папа и дочь. С улыбкой до ушей, вся из себя довольная Манька верхом на фиолетовом драконе. И предельно серьезный, при костюме, галстуке и пальто папенька верхом на лошадке. Феерическое зрелище.
— Он ее по-прежнему балует?
— Если б только он, — вздыхает Дарья. — Тихомировы всем табором мне ребенка портят. Причем больше всех — Иван Михайлович. Постоянно охает, что ему нужен внук. И при этом — Маруся из него веревки вьет.