Галина Островская - Талисман жены Лота

Вульф встал, подошел к Фаруде, поцеловал ее в голову, туго обтянутую вылинявшим шелком платка. Она взяла его руку, прижавшись к ней высушенной песчаными бурями и старостью щекой, сказала:

– Не беспокой девчонку три дня. Спешка тоже опасна... А Каменную я покараулю... Ступай!

Царь пустыни – песок на колеснице, запряженной дыбящимся от страсти хамсином, носился над утопающим в зелени и крови Израилем. Он сыпал на головы обреченных вечно страдать желтую пыль и разбрасывал по улицам белоснежных городов свои безжизненные дары...

Вся квартира была устлана драными шалями белесых лохмотьев пыли. Они лежали на столе, креслах, полу, свешивались со шкафов....

Ступая босыми ногами по праху утрешнего хамсина, Аглая подошла к окну, закрыла его. Отправилась в ванную, набрала полное ведро воды. Вымывая следы пустынного варварства, она думала и думала о Вульфе.

Впрочем, это были не мысли, а призраки, миражи. Картины фантазии и полотна мечты.

...На этих полотнах были нарисованы лубочные райские пейзажи, грубые морские волны, шалаш...

...Шалаш сначала был совсем маленький, потом превратился в замок с башенками. Вертикальные мозаики на стенах были залиты отблесками восходящего счастья.

...Она рисовала на затканной солнцем веранде цветных животных и песочные часы. Знаки, символы и заклинанья любви.

...Она рисовала его рядом, почему-то в рыцарских доспехах.

Выливая коричневую воду в унитаз, туда же веселая Аглая слила и эту невесомую картинку.

Она знала за собой одну особенность – как только мозг начинает живописать на пустом месте подобные – архиреальные – картинки – все, конец. Этого не будет никогда.

Наверное, это уже случилось в каком-то близком, но невидимом мире – а здесь воплощаться – скучно. Не будет этого. Ни-за-что.

«А жалко», – подумала Аглая и набрала еще ведро.

Грязная вода во второй раз с хрюканьем унеслась в канализацию.

За ней следом – и еще один воздушный замок, очень похожий на ханаанский шатер.

...Над этим шатром абсолютно безгрешная ночь рассыпала алмазы любви по горячим телам, а потом от них зажигала звезды.

Помыв пол в третий раз, Аглая утопила вместе с водой в унитазе еще одну непретворенность. Лунные пейзажи Мертвого моря были в этой непретворенности... И поцелуи, которые стекали все ниже...

Пол заблестел, как Аглаины умытые счастливыми неправдами глаза. Она сменила воду лилиям, вспомнила, как стояла у своего подъезда, прижавшись спиной к стене, как вложила в ладонь Вульфа ключ, как он нес ее, почти бездыханную, как она не хотела сопротивляться ни одному его движению, и как ей не хватает его, и его ласки, и... побежала в комнату, потому что ей показалось, что звонит телефон. Но лишь показалось...Она чиркнула спичкой, от которой отлетел кусочек серы и обжег ее, закурила... Вместо картинок перед глазами теперь болтался табачный дым.

От дыма, хамсина, от одиночества... и от бесконечности этого одиночества... у нее жутко заломило в затылке. С отвращением допив кофе, она проглотила таблетку от головной боли и ушла до самого вечера в себя.

Вечером ненадолго вернулась, что-то еще почистила и помыла, и снова спряталась в маленьком улиточном домике, который давным-давно, когда еще была маленькой, выстроила себе из не попрошенных игрушек и не полученных подарков.

В субботу с утра раннего позвонил Юрчик. Наворчал несправедливо, что она, мол, перестала бывать в гостях, пожурил еще за что-то и велел сей же миг быть.

Измученная вчерашним мытьем полов, мигренью и глухой тоской, Аглая явилась, как и было велено – немедленно.

– А-а-ах! – застонала она с порога. – Пахнет мясом. Я хочу его съесть.

Выскочивший в фартуке и трусах Юрчик обнял ее и смачно чмокнул. Она, вырываясь из его волосатых лап, продолжала стонать все громче.

– Отпусти меня, – она, шутя, царапнула друга по щеке. – Сначала мясо – мужчина потом.

И, вскочив на свободного скакуна вдохновенья, влетела на кухню. Там уже сидел мужчина.

– Кто ты? – спросила она его, раскидывая руки и смеясь.

Гость молча смотрел на явление.

– Кто ты?! – приказала она отвечать бородатому, чуть седеющему незнакомцу.

Тот смотрел на нее немыслимой синевой глаз и восхищенно молчал.

– Это мой друг... – Гольдштейн договорить не успел.

– Вижу, – на сильных крыльях влетела Аглая в стихию пророчеств. – Вижу. Его зовут...

«Его зовут, должно быть... У него должно быть простое имя...»

– Сережа? – обрадовалась она.

Незнакомец, улыбаясь глазами, кивнул.

– Се-ре-жа!.. – засмеялась она. – Ты, Сережа, – моряк. Правда?!

Тот кивнул. Юрчик стоял и довольно чесал себе волосатое брюхо под фартуком.

– Сережа, – продолжала Аглая, положив нежно руки гостю на плечи и разглядывая его. – А ты ведь не женат, Сережа... Разведен. И – давно... Скитаешься по свету, и никто тебя не ждет. И ты никого не любишь...

Гость, не сводя с Аглаи глаз, налил воды в стакан.

– Сережа, – приставала Аглая кчеловеку. – Давай, Сережа... Давай с тобой построим вместе шалаш на райском острове и будем рожать счастливых детей... Или, лучше, ты подари мне огромный дворец – светлый-светлый. Я буду рисовать розовых какаду, а ты будешь волшебником... Хочешь?

Юрчик открыл крышку казана, втянул ноздрями аромат зернистого плова и заорал во всю мощь:

– Мусик, хватит дрыхнуть – плов готов.

Аглая, крутясь по кухне в вакхическом танце, пропела:

– Плов – готов, плов – готов....

Потом, хищно распахнув глаза и схватив вилки, она застучала ими:

– Сначала плов голодной женщине! Мне – и много!.. Мусик, хватит возиться!

В дверях показалась заспанная Наденька и спросила:

– А в лавочку сбегали?

– Обижаешь, – ответил гость Сережа и поставил на стол бутылку «Абсолюта».

Разлили. Уставили стол полными царской снедью тарелками. Чокнулись. Выпили. Все, кроме Аглаи.

– А ты чего? – спросила гостеприимная хозяйка.

Аглая обреченно посмотрела в рюмку и мотнула головой.

– Ни фига ж себе! – аж подпрыгнул обиженный Юрчик. – Чтоб мой плов без водки трескать! Не дам!

– Хорошо, я не буду есть, – сказала Аглая покорно и из глаз у нее покатились крупные слезы.

– Аглаюшка, да ты что, родная, опять плачешь?

– Начал вытирать он ей слезы своим фартуком. Потом, повернувшись, пожаловался гостю:

– Как придет ко мне, сразу плакать начинает. А мне жалко ее...

– Ладно, наливай, – вздохнула Аглая. – Только потом не пожалей.

– А чего жалеть, Аглаюшка, – заворковал Юрчик.

– Будешь сытенькая, пьяненькая, спатеньки тебя положим...

– Ну... – согласилась Аглая.

Минуты весело скакали по душной кухне, играя в чехарду. Хулигански раскачиваясь на ходиках с гирьками, они заставляли сонную кукушку, живущую в них, беспрестанно куковать. С каждым вскриком обескураженной бедненькой птички ломались границы недозволенного.

Мужчины впрыгнули в паровоз, несущийся по туннелям интеллекта и кочегарили вовсю. Каждый кидал в топку парадоксов своей лопатой. Юрчик, конечно, загребал круче, но броски Сережи были виртуознее и точнее. Бедная золушка-этика не успевала выметать угольную пыль из жаркой кочегарки... А женщины... А женщины пели. Каждая свою песню. Мусик что-то тихое и заунывное, Аглая же выбрала редко исполняемую арию свободной любви. Так она, во всяком случае, назавтра это назвала: «Ария свободной любви из оперы "Одинокая женщина с тараканами в голове"».

...Колодцы бездонных небесных глубин, наведенные на нее сегодня всемогущим случаем, – все яснели. Она очень хотела напиться оттуда живительной влаги и ластилась к гостю, и тянулась к нему. И села уже к нему на колени. И, вдруг, отпрянув от чужого, совсем чуждого ей человека, вскочила. Снова вернулась к синим колодцам... Снова припала к ним. Но, жестоко водя смычком желанья по струнам своего сердца, она так и не смогла из тела – полуобнаженного уже – извлечь мелодию. Этот этап она еще хорошо помнила.

Тело тосковало по другому. Увы.

А душа? А душа вообще была оторвана и болталась, неприкаянная, где-то в дымных вихревых пространствах, уже давно отлученных от земли... В этом она отдавала себе полный отчет.

– Аглая, а Юрка уже показал то, что сделал? – меняя лопнувшую струну на гитаре, спросила Наденька. – Ночи не спал, тебе старался угодить...