Мама плачет. Беззвучно, элегантно, но плачет.
— Я не знаю, что сказать, Лахлан.
— Скажи, что поможешь мне, — я кладу свои руки на ее плечи. — Мне нужна твоя помощь. Я не смогу сделать это без тебя.
Она прижимается ко мне, осторожно проводит пальцами под глазами, чтобы вытереть слезы, не испортив макияж.
— Конечно. Я буду очень рада.
Следующие несколько месяцев проносятся как вихрь. Юристы, акционеры, инвесторы, партнеры, спонсоры — мама устраивает встречи и позволяет мне изложить им свой план. План, который она помогла мне сформировать и сформулировать. Мы создали некоммерческую организацию «Тридцать первый шаг» — ясно, почему ее так назвали — занимающуюся сбором средств, обеспечением, вербовкой волонтеров и спонсоров для помощи в ликвидации последствий чрезвычайных ситуаций.
Встреча мамы и Юты было довольно забавной. Я был уверен, что она возненавидит большую лохматую собаку, но они, кажется, подружились. Мама водит Юту в собачьи салоны красоты и берет ее на прогулки по окрестностям. Мама в туфлях за несколько тысяч долларов выгуливает огромного зверя в инкрустированном кристаллами ошейнике, а Юта, высунув язык, тащит ее за собой, что-то нюхает, писает. При виде этой картины у меня чуть не случилась истерика. Но это здорово, потому что так я могу работать, не отдавая Юту на день в собачью гостиницу и не нанимая за деньги человека, чтобы ее выгуливать.
И да, пока я живу с мамой. Мне почти тридцать два, а я живу с мамой. Но, хотите честно? Это здорово. Ее дом очень большой, и у каждого из нас есть личное пространство. Я просто не готов пока остаться один.
Мы арендовали этаж в офисном здании в Лос-Анджелесе, где будет размещаться штаб-квартира нашей организации, и мама назначает около тысячи собеседований для отбора стажеров и сотрудников офиса. А потом, вместо того, чтобы помочь мне в этом, она просто протягивает распечатку с примерными вопросами и говорит, что у нее есть свои дела, поэтому мне придется взять эту часть работы на себя.
Первый десяток собеседований проходит ужасно. Я нервничаю, не знаю, что сказать, что спросить. Короче, сам не знаю, что мне надо. Но к концу первой сотни я уже поднатаскался.
Неделя собеседований, и у меня есть собственный штат — пара десятков молодых, способных и увлеченных людей, полных энтузиазма и готовых работать.
Теперь мне нужно решить финансовые вопросы, и тут на выручку приходит мама. Я не хочу маленькую компанию. Мне не нужна кучка людей, которая за пару-тройку тысяч выроет несколько колодцев для нуждающихся. Мне нужен эпический размах, большие деньги и серьезные возможности. Должен быть совет директоров, серьезные инвесторы и спонсоры.
Но они не могут быть этакими партнерами-призраками, незаинтересованными сторонними лицами. Они должны быть вовлечены в дело. Они должны понимать.
Мама должна понимать.
И вот тогда я разрабатываю план «Б».
Уганда
Месяц спустя
— Ты выглядишь смешно, мам, — я хватаю ее за руку и тащу обратно в отель. — Здесь такой вид просто неуместен. Это не Беверли Хиллз.
Она соглашается.
— Очевидно, что так, Лахлан. Но я не буду жертвовать респектабельностью внешнего вида просто потому, что…
— Твой внешний вид не будет иметь значения. Ты измучаешься в такой одежде. Доверься мне.
Африка, жара, а мама одета в брючный костюм от «Шанель», «Лабутены», и огромную соломенную шляпу в стиле Одри Хепберн. Жемчуг. Боже, эта женщина надела жемчуг. Мы в Уганде, оказываем населению помощь в связи с непрекращающейся гражданской войной на севере. Мы не едем к линии фронта, но останавливаемся достаточно близко, чтобы мама и другие инвесторы могли получить представление о работе, которую я хочу вести.
Члены совета директоров и все крупные инвесторы здесь, и я, как генеральный директор, начинаю «разведку боем». Смысл ее — показать этим задницам из Малибу, во что они вкладываются и что мы собираемся делать. Не скажу, что моей затее рады. Когда эти люди совершают дальние поездки, их встречают пятизвездочные отели, ожидают лимузины и вертолеты, а еще тайский массаж, прохладные бассейны и пляжи с белым песком. Но тут все иначе. Тут пыль, грязь, жестокое палящее солнце, вонючие раздолбанные автобусы, крошечные душные обшарпанные номера в полуразрушенных, кишащих тараканами отелях. Языков они не понимают, еды они не понимают, культуру они не понимают. Тут они не более, чем просто невежественные белые иностранцы. Здесь никого не волнует, сколько у них денег.
И мама — один из худших представителей этого племени.
А мы ведь даже еще не добрались до разгрузочной станции.
Придется еще два часа трястись, подпрыгивать и обливаться потом в раздолбанных тридцатилетних «Лэнд Крузерах». Все вялые, капризные и сверлят меня взглядами.
Наконец мы прибываем на станцию. Она единственная используется для отправки припасов и волонтеров в горячие точки. Машина останавливается, мы все выпрыгиваем и потягиваемся, чтобы размять затекшие спины.
К нам подходит высокий чернокожий мужчина, одетый в выцветшие штаны цвета хаки и рубашку в сине-белую полоску. Голова бритая, весь в поту, с планшетом в одной руке.
— Вы, наверное, Лок Монтгомери, да?
Я протягиваю руку и пытаюсь не морщиться, когда он сжимает ее, словно в тисках.
— Да, я Лок. Ты Питер?
Он энергично кивает.
— Да, да. Питер Оботе. Спасибо, что приехали, сейчас нам очень нужна ваша помощь. В Гулу произошел взрыв бомбы, много убитых и раненых. Военная обстановка сейчас хуже, чем когда-либо, все станции скорой помощи переполнены. Город маленький, и у нас не хватает людей.
Он оглядывает моих спутников. Всем за пятьдесят, их одежда явно не для работы в таких условиях и при такой погоде. И все они испуганно и растерянно смотрят на нас, когда полный вооруженных солдат грузовик ООН проезжает мимо.
— Уверены, мистер Лок? Вы наверняка справитесь. Но они? Я не очень-то уверен.
— Уверен, Питер. Показывай дорогу. Мы здесь, чтобы помочь.
Он ведет нас в низкое здание из шлакоблоков, покрытое рифленой жестяной крышей. Внутри в беспорядке стоят ящики и коробки, емкости с водой, консервы, лекарства, продовольствие и медицинское оборудование.
Питер указывает на них планшетом.
— Конвои с припасами приходят и уходят постоянно, но нам не хватает людей, чтобы все организовать. Тут полный беспорядок, и когда приезжают получать материалы для других станций, здесь ничего невозможно найти.
— Вам нужно все здесь разобрать?
— Я был бы весьма признателен, да. Скоро прибудут дети, они вам помогут.
Питер уходит, а я остаюсь с десятью белыми богатеями, которые в жизни не поднимали ничего тяжелее бокала вина, и горой коробок, которые нужно рассортировать.
Я хлопаю в ладоши.
— Ну, ребята, мы здесь именно для этого. Начинаем нашу вечеринку. Милтон, Генри, Вик, почему бы вам не начать с емкостей с водой у той стены рядом с дверью? Джейн, мама, Эми, Марта, разложите лекарства — если сможете, по группам и по названиям. Боб, Тьерри, Элейн, мы рассортируем продукты — надо разложить их в кладовке. И... не перетруждаемся, но и не работаем вполсилы. Готовы?
Следующие два часа просто убийственны. Все жалуются, и никто не хочет браться за дело; для некоторых из них это наверняка первый в жизни опыт физического труда. А потом к нам врывается целое стадо угандийских детей. Они кричат и тараторят на своем родном языке, за ними присматривают две пожилые женщины в платках и с резкими голосами. Дети словно не замечают нас. Женщины сразу же понимают, что нужно сделать, и распределяют детей на группы, чтобы они нам помогали.
Этих детей можно ставить нам всем в пример, даже мне. Они стараются, прилагая все силы, как будто от этого зависит их жизнь, и помогают друг другу, когда поднимают что-то слишком тяжелое для одного человека.
Это было нашим первым достижением.
Второе задание ждет нас на следующий день, когда Питер отправляет нашу группу с конвоем, перевозящим грузы, в соседнюю деревню. Больше часа мы едем в грузовике, в пыли и жаре. В итоге оказываемся у соломенных хижин, окруженные любопытными лицами и странными голосами. К нам отчаянно тянутся руки. Колонна помощников отодвигает толпу, и, кажется, я понимаю, почему Питер послал нас именно сюда — думаю, он понял мою цель, понял, что нужно привлечь к делу членов совета директоров. Эта деревня, очевидно, сильно пострадала от недавних столкновений — взрослых боеспособных мужчин тут совсем мало.