Ещё, как специально, разрывала телефон звонками мать, но Никита не отвечал — только её скандала на пустом месте из-за какой-нибудь ерунды ему не хватало. А он чувствовал: сегодня, кроме истерики, ждать нечего.
Всё катилось к чертям. Он не знал, что делать, с чего начать. Отец, узнав про проваленную сделку и изгнание из ВУЗа, сказал:
— Дальше сам о себе заботься, мой кредит доверия исчерпан.
И повесил трубку.
Никита поднялся к родной квартире. Сердце сдавило от страха: пахло дымом. Только пожара ему не хватало!
Он, от нервозности не с первого раза попав в замочную скважину, открыл дверь. Из ванной комнаты воняло горелым. Никита вломился туда, ожидая увидеть что угодно, только не это.
Саша, одетая в джинсовый комбинезон, сидела в пустой ванне, и вокруг неё валялись снимки: старые и сделанные совсем недавно, четкие и размытые, давно забытые и глубоко любимые Никитой. На всех них была она. Саша как раз жгла фото себя спящей, той, чье лицо гладили солнечные лучи; огонь лизал края, готовясь перебраться на центр. Обгорелые снимки валялись тут же, почерневшие, обугленные, полумертвые.
— Саша! — Он кинулся к ней, но она отшатнулась как от чумного.
— Руки! — рыкнула с несдерживаемой ненавистью.
Фото упало на дно ванны, где догорело до конца. От вони Никита закашлялся, врубил воду в раковине и распахнул дверь настежь.
— Сашенька, что случилось? — он опустился перед ней на колени. — Что не так? Вылезай, прошу тебя.
— Всё так! — На алых губах заиграла сумасшедшая улыбка. — Просто сжигаю воспоминания. Красиво, не находишь?
Она откинула со лба непослушную прядь и глянула на Никиту очень ласково, почти любовно.
— Зачем?..
— Потому что ты заслуживаешь новую жизнь и новую девушку. Зачем тебе помнить о дуре хромоногой? Я же сама ущербность.
Она обвела себя руками, мол, смотри, какая есть. У Никиты перед глазами плыло. Да что за чертовщина?! Он не понимал. Когда-то давно он называл её хромоногой перед приятелями, но давно забыл про те слова. Она не такая, она самая лучшая, единственная.
— Саш, — вдруг догадался Никита, хлопнул себя по лбу, — всё ясно! Уж не знаю, чьи это происки, но кто-то точно решил поиздеваться надо мной. Смотри же! Как совпало, а? Работа, учеба… Серый узнал про… одну личную деталь… И тебе кто-то писал, признавайся?
— Я сама всё увидела.
Саша взялась за то единственное фото, которое осталось у Никиты с детства: девочка гимнастка и алая лента, струящаяся под пальчиками. Щелчок зажигалкой. Никита смотрел как завороженный. Пальцы потянулись, чтобы забрать фото, но Саша не позволила коснуться того. Огонек пополз ровнехонько по ленточке, коснулся милого девичьего личика.
— Кто же это?! — Никита ударил кулаком по кафелю. — Черт, кто меня подставил?
Она склонила голову набок, изучая. Вновь улыбнулась, но теперь злорадно. В глазах появилось что-то жутко пустое, как у мертвой рыбы.
— И правда, кто? Кого ты держал подле себя? Кого бросил, а потом дал надежду на второй шанс, но только пользовался? Кто же это…
— Саш?
Она неуклюже встала, перекинула левую ногу через бортик ванны. Сожженное фото спланировало к остальным.
— Работы твоей драгоценной я тебя в два счета лишила. Одно пропущенное смс от начальства — и всё рухнуло, как жаль, ай-ай-ай. И на учебе тебя не восстановят, ты, по секрету скажу, исключен по личному ректорскому распоряжению. А переписку с Аленой нужно было удалять, а не хранить как зеницу ока, сам виноват. Кстати, колечко я твоей матери вернула, она, правда, почему-то была не рада.
Саша вылезла из ванной и, гордо вздернув подбородок, прошествовала мимо Никиты. В зеркале отражалась его изумленная физиономия: вытянувшееся лицо и нахмуренные брови.
— Ник, не переживай. — Саша облизала губы. — Ты у меня тоже не один был.
И она рассказала, как спала с Егором и ещё кем-то, чьих имен Никита даже не помнил. И как ей было хорошо, так, как никогда — с Никитой.
До него доходило медленно. Всё ещё казалось, что вот-вот Саша рассмеется и, хлопнув в ладоши, скажет: «Клево я тебя разыграла?!» А она молчала и упрямо шла к выходу. Уже в прихожей сказала:
— Три дня, дорогой мой. Мне понадобилось всего три дня.
И тут он окончательно понял — не врет. Глаза не врут, голос не дрожит. И воздух пахнет горькой полынной правдой.
Никита поймал Сашу у самого порога, обхватил запястья. Прижал всем собой к стене. Она усмехнулась:
— Прощальный секс? Ну давай, я не против.
Как же мерзко! Никита выпустил Сашу, и та отскочила к входной двери как набедокурившая собака. Она сбежала, а он кричал, молотил кулаками. И всё-таки почему-то выглянул в окно. Саша запрыгнула в джип, принадлежащий Егору — без всяких сомнений она не врала.
Дотлевали фотографии-воспоминания, невыносимо воняло жженым.
Горела былая жизнь.
Сейчас.
47.
Я прихожу в себя медленно, словно нехотя. В висках пульсирует, гудит в ушах, во рту горько и сухо. Пытаюсь открыть глаза, но они стянуты повязкой. Руки перетянуты сзади веревкой. Я связана?! Мысль толчком врывается в туманный рассудок и оседает в нем. Страх исчезает, уступив место обреченности. Ну вот, опять. Теперь Герасимов решил припугнуть меня похищением...
Сижу на полу, прислоненная спиной к стене. Из щелей дует ветер, холодный и злой. Слышу чье-то присутствие. Человек — хотя я знаю его имя, — ходит взад-вперед, и гул его шагов давит на темечко.
И вновь запах дощатого пола. Мамочки, какой ты не оригинальный. Привозить дважды в одно и то же место — но с какой целью?
— Мог бы придумать что-нибудь новенькое, — шевелю пересохшими губами.
Герасимов останавливается. Молчит. Тишина разбивается о виски.
— А глаза зачем завязал? Думаешь, я не догадываюсь, кто ты? Ну да, это ведь так не очевидно!
В один прыжок он оказывается совсем близко и поднимает мой подбородок. Его пальцы незнакомые, шершавые. Не говорит, но, мне кажется, рассматривает. Я дышу нарочито громко, открыв рот, облизывая губы онемевшим языком.
— Откуда ты узнала? — спрашивает погодя.
Голос мне знаком, но он не принадлежит Герасимову. Голова болит и не соображает, мне кажется, я слышу, как натужно передвигаются в ней шестеренки. Я с трудом фокусирую мысли, которые расползаются змеями.
— Все очевидно, — пытаюсь не выдать непонимания.
Это не Никита, так кто же?! Где я слышала эти чуть капризные нотки?
Мамочки…
— Вадик.
— Блин, как ты догадалась?! — кажется, он восхищен, ну или крайне удивлен.
— Это очевидно, — повторяю с усмешкой, а сама сжимаюсь в струну. — Развяжи мне глаза, если уж в секретности нет необходимости.
Зачем он меня связал и притащил сюда? Что он будет делать?
Его подкупил Никита?
Наверное, своей местью Герасимову я завела какую-то цепную реакцию, поэтому всё, что происходит в моей жизни сейчас: драки, смерти, кровавые драмы и игры со связыванием — всё в черных тонах.
Повязку Вадик всё-таки стаскивает, не сильно заботясь о том, что она врезается в кожу и оцарапывает сначала веки, а затем щеки. Я смаргиваю слезы, перед глазами с непривычки к свету плывет. Различаю недовольно надутые губки Вадика, конечно, ведь мальчик хотел разыграть шоу, а оно не удалось.
— Ну и зачем ты меня сюда притащил?
Говорю, а сама осматриваюсь. Это деревенский дом (опять деревенский дом!), разве что, в отличие от дачи Герасимова, обжитый и уютный. И занавески с оборочками, и скатерка новая, чистенькая, и пол прибранный. И вообще тут чувствуется жизнь, пусть не постоянно, но сезонная. Вон, на нитке под потолком сохнут травы, а на подоконнике разложены грибы.
— Ты богата, — вместо ответа ворчит Вадик и отходит к окну.
— Кто тебе такое сказал?
— Есть люди, — он неоднозначно пожимает плечами. — И пока ты купаешься в бабках, я прозябаю с мамкой и слушаю её вечное нытье. Мне бы перебраться в свою квартирку, — он нервно трогает занавеску, — где я был бы хозяином. Вот, например, хата твоей бабушки — неплохое местечко, а? Пусть и у черта на куличиках.