Спор развернулся на полную мощь. С нарастающей уверенностью Труди скинула туфли и подогнула под себя ноги. Томас наполнял ее стакан снова и снова и продолжал выдвигать свои аргументы против ее слов. Вскоре послышался осторожный стук в дверь, и вошел официант с тележкой. Труди не обратила на него внимания. Она была слишком увлечена, слишком занята обсуждением. Они с Томасом продолжали спорить, в то время как официант расставлял свежий шпинат и грибной салат. Труди опровергала сомнения Томаса, когда масло и икра были намазаны на хлебные ломтики; он окончательно увел ее от спора, пока они поедали цыпленка и мелко нарезанный картофель. Они проигнорировали десерт с заварным кремом и оставили остывать кофе. Зеленые глаза Труди загорались, когда она ставила его в тупик. Она говорила быстро, часто перебивала его, облокотилась на руки, играя со своими серьгами, вызывая его так на спор. Она все сильнее оживлялась, по мере того как он создавал трудности на ее пути.

Вдруг она явственно осознала его присутствие. Слабый аромат английской кожи, блеск золотого «роллекса», аккуратно подстриженные ногти. В нем была идеальна каждая деталь. Далеко от драных джинсов и сексуального равенства. Томас слушал то, что она говорила, иногда соглашался там, где считал нужным. Он снял пиджак и ослабил галстук, перегнулся через стол поближе к ней, так же сильно увлеченный спором, как и она. Труди осознала, что ее сердце бьется сильнее; она совсем освоилась. Она вдруг почувствовала возбуждение.

— Все твои факты ошибочны, — говорил он.

— Нет же! Если я и знаю что-то лучше всего, так это книги. Тебе бы следовало почитать Уиттингтона, чтобы полностью понять…

— Уиттингтон — это уже крайность.

Труди подпрыгнула на месте.

— Это твое личное мнение, Томас, а не факт.

Она отошла от него, прошла по комнате и вернулась обратно, заметив свое отражение в зеркале: ее щеки раскраснелись, глаза горели увлеченным огнем. Господи, да она действительно завелась. Вдруг Труди поняла, что хочет этого мужчину больше, чем когда-либо хотела любого другого, и если он дотронется до нее, то она отдастся ему.

Томас поднялся на ноги и потянулся к ней. Он вынес окончательный приговор спору горячим поцелуем, и Труди зашептала: «О, боже, поторопись, поторопись!»

Они занимались любовью на толстом дорогом ковре. Труди кричала от блаженства, ей казалось, она умирает: она еще никогда не испытывала таких сильных ощущений. Когда все закончилось, она еще немного полежала в его объятиях, радуясь тому, что получился такой очаровательный вечер. А потом поняла, что это, пожалуй, был лучший секс за все последнее время, а возможно, даже и самый лучший секс в ее жизни. Томас ласкал и целовал ее так, что Труди с трудом верилось, что это было реальностью.

А потом у нее возник вопрос, который она хотела задать Томасу, но нельзя было разрушать магических чар. Она вновь задавала себе этот вопрос, но не находила ответа.

Кто же стоял за этим таинственным действом, происходящим в комнатах над магазином «Фанелли»? Кто все это придумал? Кто начал эту затею? Кто руководил этим бизнесом? Кто на самом деле был Бабочкой?

4

Нью-Мексико, 1952.


Ранние детские воспоминания Рейчел были о том, как она просыпалась посреди ночи и слышала крики своей матери. Она помнила, как выбиралась из кроватки и проползала через холл в другую комнату. Дверь была приоткрыта. Она знала, что мама и папа были там. Она помнила, как вошла и увидела маму, голую, стоящую на коленях на кровати, а отец толкал ее животом сзади, так по крайней мере казалось. Мама плакала и просила, чтобы отец перестал.

Рейчел не понимала, что делали ее родители, пока ей не исполнилось четырнадцать.

Рождение Рейчел Двайер было окружено двумя тайнами. Об их существовании она не подозревала до того злосчастного дня, когда ей было десять лет. Тогда она осталась одна в трейлере, так как родители ушли в местную таверну.

Ей стало скучно. Скука приводит к неугомонности, а неугомонность может вызвать любопытство, которое способно обернуться открытием. Иногда нежеланным открытием. Как это случилось в случае со старой разбитой сигарной коробкой короля Эдуарда, которую Рейчел нашла под кухонной мойкой за чистящими средствами и тряпками.

В свои десять лет Рейчел была развитым ребенком — не посещавшим школу (ее безработный, странствующий отец способствовал этому), но очень начитанной. Она читала книги не по возрасту — способность самообучаться родилась от одиночества и отчаянного желания уйти от тяжелой действительности в фантастический мир книги, — и у нее был наметанный глаз. Мельком она увидела, что сигарная коробка незаметно лежит среди заплесневелых тряпок, но была туда положена аккуратной рукой. Богатое воображение Рейчел подсказало ей, что в коробке сокровища.

Она открыла ее.

Среди беспорядочной коллекции лент, открыток, кольца и билета в кино лежало еще две вещи, которые озадачили десятилетнюю девочку. Одной из них была фотография, другой — официальный документ.

Умея читать очень хорошо, она сразу же поняла, что это свидетельство о заключении брака. В нем были напечатаны имена ее родителей и название города, о котором Рейчел никогда не слышала, — Бакерсфилд, Калифорния. Указанная дата бракосочетания заставила ее задуматься.

Судя по свидетельству, ее мать и отец поженились 14 июля 1940 года.

Рейчел знала, что родилась в 1938.

Ей было два года, когда они поженились. Это могло означать только одно: что он был не настоящим ее отцом!

Это так поразило ее, что она даже не взглянула на фотографию, которой стоило уделить внимание, ведь, глядя на нее, Рейчел увидела бы что-то до боли знакомое в устало выглядевшей женщине на больничной койке с двумя младенцами на руках.

И она не вспоминала о ней до сегодняшней ночи, пока так долго спокойно лежала под одеялами на софе, на которой спала в трейлере, дожидаясь прихода своего отца, который тут же заваливался спать (она постоянно старалась быть незаметной, насколько это было возможно, когда он был рядом — особенно, когда был пьяный).

И вдруг ее осенило.

Хотя она выглядела намного моложе, эта женщина была матерью Рейчел.

Тогда кто были два младенца?

Наступала полночь, в тонкостенный трейлер пробирался холод, и тишина Аризонской пустыни все сильнее обволакивала. Рейчел выбралась из кровати, зажгла фонарь — они пользовались им, когда отключали электричество, что случалось не редко, — и достала сигарную коробку, которую она в тот день осторожно положила на место. Она хорошенько рассмотрела младенцев на фотографии. Один из них был совершенно точно похож на нее, где она на фотографии, которую мама носит в кошельке, маленькая. В этом не было никаких сомнений.

Рейчел задумалась. Если на фотографии изображена она после рождения, тогда кто второй ребенок?

Она зря теряла время. К ее матери не всегда было легко найти подход. Если она не была пьяной или ее не мучила депрессия по утрам, она сидела в офисе трейлерного парка, слушая Артура Годфрея по радио. Но бывали времена, когда миссис Двайер была открытой, заботливой — это обычно случалось тогда, когда отец Рейчел вдруг куда-нибудь надолго исчезал. Во время этих периодов матери не нужен был бурбон в кофе; она расчесывала и укладывала свои волосы, убиралась в трейлере и планировала высадить герань на улице. В такие дни Рейчел часто слышала, как ее мама шутит, как смеется с соседями, как морщины исчезают с ее лица, как она ходит в отглаженной одежде. Это случилось как раз в один из таких дней, когда Рейчел подошла к своей маме, которая развешивала выстиранное белье и напевала «В плену у любви» с прищепками во рту, и напрямую задала вопрос.

«Девочка слишком честная, — думала иногда миссис Двайер. — От кого она унаследовала такое желание говорить правду? Как, например, сегодня, когда рассказала, что нашла сигарную коробку и посмотрела ее содержимое. Правда, нельзя корить ребенка за такую черту, даже если бы ее взяли в следователи».

— Я незаконный ребенок, мама? — спросила она, ссылаясь на разницу в датах между ее рождением и свадьбой родителей.

— Где ты взяла такие слова, дорогая? — спросила миссис Двайер, расчесывая ей волосы. — Это все книги, которые ты читаешь. Никогда не видела ребенка, который бы читал, как ты. — Потом она встала на колени в пыль и нежно взяла дочь за плечи. — Нет, дорогая. Ты законный ребенок. Когда мы с твоим папой поженились, не имеет значения. Все, что имеет значение, это то, что мы это сделали. Ты Рейчел Двайер. Он дал тебе фамилию.