Нарубив сухих веток и стволов, Кряжин перетащил всё это к месту будущего костра и, завидев невдалеке берёзу с отслаивающейся корой, решил надёргать бересты. Сложив ветки и сучья наподобие колодца, Савелий развязал тесёмки мешка и, аккуратно обмотав топор тряпкой, убрал его на место. Затянув верёвку до упора, он положил на землю мешавшее теперь ружьё и направился к дальнему краю поляны.
Береста была хорошая, сухая и, легко поддаваясь рукам, отслаивалась от ствола пластами. Оторвав приличную полосу, он хотел уже идти к костру, но, потянув за соседний выступ, решил взять ещё один, впрок. Уцепившись за корявую поверхность рукавицей, он дёрнул пласт на себя и, отрывая его от стволины, сделал несколько шагов в сторону.
Внезапно под его ногами что-то звякнуло и, сорвавшись с тугой пружины, огромный медвежий капкан, припорошенный выпавшим за ночь снегом, сошёлся у щиколотки правой ноги и, пропоров насквозь валенок и мясо, хрустнул где-то у самой кости. Взвыв от огненной боли, Савелий мешком повалился в снег и, согнувшись, попытался дотянуться до железа руками, но неожиданно почувствовал, как деревья завертелись над его головой беспорядочным хороводом, к горлу подкатила тошнота, а валенок стали заливать пульсирующие тёплые струи крови. Ощутив на губах солоноватый привкус, Савелий попытался поднять голову от земли, но, завертевшись серой мутью, сознание покинуло его тело…
Очнулся Савелий от того, что над его ухом кто-то жарко и часто дышал. Постанывая от боли, с трудом раздирая тяжёлые веки, он открыл глаза и, увидев в темноте жёлто-зелёные яркие огоньки, радостно улыбнулся.
— Капкан! Капканушка, родненький! — пересохшие, потрескавшиеся губы Кряжина растянулись в счастливой улыбке. — Друг ты мой ситный, пришёл, не бросил! — хрипло прошептал он, чувствуя, как под языком, вытекая из глубоких трещин губ, сочится тёплая солоноватая кровь.
Точки в темноте стали ярче. Разбиваясь и раздваиваясь, они перебегали забавными цветными фонариками из одного края поляны в другой, и в какой-то момент Кряжину начало казаться, что это вовсе и не глаза Капкана, а мутные холодные звёзды, почему-то упавшие на ночь в снег. Но звёзды становились всё ближе и ближе. С глухим утробным рычанием волки нарезали неторопливые круги и, изучая свою жертву, глядели на неё из темноты жадными злобными глазами.
Почему Капкан не подходит к его руке и почему ему кажется, что жёлтых точек с каждой минутой становится всё больше? Вот они загорелись прямо перед ним, а теперь ещё пара, левее, и ещё… Наверное, он всё ещё без сознания. Но почему тогда дыхание собаки обдаёт его руку теплом?
Темнота, сгустившись, затопила всё кругом, и, потеряв счёт времени, Кряжин уже не мог отличить реальность от сна. Жарко дыша ему почти в лицо, Капкан почему-то ходил кругами, и его зеленоватые щели глаз выжидающе поглядывали на распластанного в полузабытьи беспомощного человека. Закрыв глаза, Савелий снова застонал от боли, и дыхание собаки стало совсем громким. Почувствовав на своей шее тёплую липкую слюну, Кряжин блаженно улыбнулся и, вскрикнув лишь единожды, широко открыл глаза в бездонную звёздную черноту: его путь на земле был окончен.
— Ты, Кряжина, могла бы и отказаться от билетов в Большой, так настоящие комсомольцы не поступают. — Оправив широкую юбку, Юлия тщательно пригладила выбившиеся кудряшки у висков и, сложив губы в осуждающее колечко, смерила Марью с ног до головы неприязненным взглядом. — Я понимаю, что тебя признали лучшей студенткой факультета по итогам зимней сессии, а значит, ты имеешь полное право на эти билеты, как-никак, премия, но брать их с твоей стороны было всё-таки нечестно.
— Почему же нечестно? — Тряхнув светлой чёлкой, Марья внимательно посмотрела в лицо Самсоновой, и, невольно ощутив неловкость, Юлия была вынуждена отвести глаза в сторону.
— Ты сама знаешь. — Заставив себя оторваться от созерцания натёртого мастикой паркета, Юлия вскинула вверх остренький подбородок и, поправив под мышкой папку с тетрадями, многозначительно передёрнула узким плечиком.
— И о чём я, по-твоему, должна знать? — в голосе Марьи зазвучали напряжённые нотки. Плотно сжав губы, она ухватилась обеими руками за пахнущую кожей, скрипучую ручку новенького портфеля и, чуть наклонив голову, посмотрела на старосту группы в упор.
— Только не нужно притворяться, что ты не понимаешь. — Уловив дерзкие нотки в словах Кряжиной, Самсонова почувствовала прилив свежих сил и, взглянув на дорогую новинку кожгалантереи в руках одногруппницы, едва заметно сощурила глаза. — Ни для кого не секрет, что у тебя есть очень влиятельные родственники, для которых достать любые билеты, пусть даже и в Большой, — пара пустяков, — с нажимом проговорила она.
— А какая связь между премией и моими родственниками?
— А такая, что не все катаются как сыр в масле, среди нас есть люди, для которых эти билеты — единственный шанс хотя бы раз в жизни побывать Большом. Если бы ты была настоящей комсомолкой, то додумалась бы до этого сама, — с упрёком проговорила Юлия и, словно ища поддержки своим словам, обернулась к стоящим рядом девочкам.
— Ага, — сделав круглые глаза, Марья понимающе кивнула, — и отказаться, дай-ка я подумаю, может, догадаюсь, я должна была в пользу тебя, так? — Перейдя от обороны к нападению, Марья гневно полыхнула глазами. Да, попросить билеты у Крамского было бы намного проще, и в том, что они были бы у неё на руках уже через пару дней, сомнений не возникало. Но это был не тот случай. Увитые вензелем парадные пригласительные Большого были не подарком, а премией, заслуженной потом и кровью, а потому ценной вдвойне.
— Мне не нравится твой тон. — Холодно сверкнув глазами, Юлия снова поправила выскользнувшие из кос пушистые кудряшки. — Всё в тебе хорошо, Кряжина, кроме одного — иногда ты забываешься и переходишь всякие границы. Комсомолка — это не только значок на груди, это, прежде всего, осознание того, что ты — часть коллектива. Твои подозрения просто смешны, и я вела речь вовсе не о себе. У нас в группе есть люди из многодетных семей, вот, например, Нина. — Указав рукой на стоящую чуть поодаль худенькую девочку в очках, Юлия окинула окружающих чистым взглядом правдивых глаз.
— Мне ничего не надо, — вздрогнув от неожиданности, Нина вцепилась в латаную-перелатаную тряпичную сумку, принадлежавшую когда-то ещё старшему брату. Застыдившись, будто её уличили в чём-то постыдном, она отошла в сторону и, переминаясь с ноги на ногу, неловко улыбнулась.
— А почему не надо? Ни для кого ведь не секрет, что у тебя ещё двое младших братьев, и вам с матерью приходится подрабатывать прачками… за гроши… по ночам… в чужих домах. — Для усиления эффекта она после каждого произнесённого слова делала внушительную паузу и, не отрываясь от лица Кряжиной, выразительно играла бровями. — Билетов в Большой она ведь тебе не купит никогда, — не поворачивая головы, как бы между делом заметила Самсонова.
— Да Бога ради, не нужно мне ничего! — Губы Нины задрожали. Стараясь не расплакаться, она крепко впилась ногтями в ладони. — Нормально я живу, не хуже других!
Искоса поглядывая на Нину, девочки возбуждённо перешёптывались, стараясь говорить так, чтобы их слова не долетели до ушей грозной старосты.
— Гагарин летал на небо и Бога не видал, так что не стоит опираться на заблуждения, посеянные религиозными догмами, это во-первых, а во-вторых, хуже или не хуже, судить не тебе, а комсомольской организации, — упрямо гнула свою линию Юлия, не замечая или попросту не желая замечать обжигающе-неудержимых слёз, подступивших к глазам Нины. — Ты глаза-то не прячь, вон Кряжина никуда не прячет. Легко быть отличницей, если о хлебе насущном думать не надо, посмотрела бы я на тебя, доведись тебе гнуть спину на чужих людей с утра до ночи! — уже не скрывая злости, громко выпалила она. — Одета, как кукла заморская, упакована всяким тряпьём по горло, и всё ей мало! Где твоя комсомольская совесть, я спрашиваю?!
Окинув Юлию сверху донизу удивлённым взглядом, Марья с жалостью посмотрела в её пышущее неприкрытой злобой лицо и, непонятно чему улыбаясь, негромко проговорила:
— Ты несчастный человек, Юля, мне тебя очень жаль.
— Что же такого жалкого ты во мне нашла? — Поджав левый уголок губ, Самсонова с вызовом посмотрела на Марью, и одна бровь старосты взлетела высоко вверх.
— Если правда, что злоба и зависть изъедают человека изнутри, то ты скоро станешь похожей на дуршлаг. — При последних словах Кряжиной лицо правильной комсомолки вытянулось и стало напоминать узбекскую дыню. — И ещё, Самсонова, не держи на людей зла, лучше записывай в тетрадочку, а то, не дай Бог, чего-нибудь забудешь.