– Кого? Кого ты видела? Нет, молчи, молчи, Птица. Тебе нельзя говорить. Эй, кто-нибудь! – взвыл Андре, и про нас, наконец, вспомнили. На смену хаосу пришел профессионализм. Мгновенно появились носилки, их подкатили прямо ко мне, поставили рядом и переложили меня на счет «три», подняв осторожно, дружно и слаженно. Кто-то попытался оттереть от меня Андре, но тот только гаркнул: «Я врач», и больше его не трогали. Он держал меня за руку и смотрел в глаза, и этого было достаточно, чтобы я не развалилась на атомы, чтобы держалась. Носилки поднялись вверх от нажатия на рычаг, и лицо Андре исчезло, я лежала и смотрела вверх, на потолок – ракурс, который показывают в фильмах каждый раз, когда кого-то катят по больничному коридору, теперь крутили для меня вживую. Пластиковые квадратики, свет ламп, белые стены. Я знала, что Андре идет рядом, но не могла его увидеть, потому что мне на лицо нацепили респираторную маску.
– Сейчас станет легче, – услышала я его голос. Кто еще станет говорить со мной по-русски в Авиньоне? Я кивнула и закашлялась. Голова кружилась, все еще тошнило, словно меня накрыло похмелье после двухнедельного запоя, но по большому счету мне было совсем не так и плохо, если сравнивать с тем, что могло случиться, приди Андре хотя бы на минуту позже. Чьи-то ловкие, не знающие сомнений руки спеленали мои ладони бинтами, воткнули в мою вену иголку, и божественное забвение капля по капле стало проникать в мою кровь, делая меня безразличной ко всему, кроме Андре.
Я проспала, наверное, несколько часов, вдыхая насыщенный кислородом воздух из маски – мои легкие было необходимо очистить от ядовитых продуктов горения, от соединения углекислого газа с гемоглобином, как мне позже объяснил Андре. Когда я очнулась, маску уже сняли, но я все равно чувствовала себя уставшей, как раб на галерах. И такой же избитой, словно меня хлестали плетью. Уставшей и избитой – но живой. Никогда не думала, что так люблю жизнь, так люблю дышать, чувствовать вкус холодного, наполняющего жизнью воздуха. Повернув голову, осмотрелась – я лежала в небольшой палате, отгороженной от остального мира прозрачными стеклянными стенами. На небольшом стуле, обтянутом темно-бордовой искусственной кожаной обивкой, как обессиленный, но преданный страж замка, дремал Андре, однако сон его был настолько нервным и чутким, что от поворота моей головы он тут же проснулся. Как только услышал!
– Эй, как ты? – спросил он, поймав мой взгляд. – Тише, не надо ничего говорить.
– Ма… мама… как она? – спросила я почти беззвучно. Андре вздохнул и прикусил губу.
– Я отложил вылет, Даша. Но самолет еще здесь, в Авиньоне.
– Ты видел ее? Видел? – спросила я, все еще надеясь на то, чему, я чувствовала, не суждено сбыться.
– Кого? Кого я должен был увидеть?
– Ее. Женщину… в никабе… Глаза… только глаза… – говорить было тяжело.
– Это женщина подожгла машину? Ты это хочешь сказать, да, Даша? Не напрягайся, тебе будет трудно дышать, – голос Андре загустел, как остывающий кисель. Он склонился и с беспокойством посмотрел на меня, словно пытаясь определить на глаз, пришла ли я в себя или все еще брежу.
– Не нашли, – выдохнула я разочарованно. Значит, моей несостоявшейся убийце удалось скрыться. Видимо, она не стала ждать окончания спектакля со мной в главной роли и убежала, как только коктейль Молотова был сервирован на мой столик. Я обессиленно откинулась на подушку и посмотрела в потолок.
– Даша, расскажи мне все, – попросил Андре. – Я ничего не понимаю, честное слово. Что за женщина?
– Женщина… в черном, – сказала я, а потом, торопясь и задыхаясь от мучавшего меня кашля, рассказала ему все.
Андре слушал меня молча, не перебивая, но по мере приближения моего рассказа к тому моменту, когда наполненная горючим пачка из-под молока влетела в окно арендованной нами машиной, его лицо потемнело, как небо перед грозой. Я знала, что была неправа, не рассказав Андре о той минутной сцене на площади, хотя, с другой стороны, что я могла сказать тогда? Что подозреваю прохожую? Что я испытываю неприятное беспокойство при виде мусульманских женщин, что само по себе может стать проблемой в Париже, где все буквально помешаны на политкорректности?
– Я же не знала… – протянула я, когда последние слова были сказаны.
– Ты и сейчас не знаешь, – покачал головой Андре, а затем вдруг встал, схватился за голову и принялся чертить комнату шагами – туда-сюда, туда-сюда. Я снова закашлялась.
– Чего я не знаю?
– Ни-че-го! – отчеканил Андре. – Мы ничего не знаем, кроме запредельно неправильного факта, что тебя пытались убить. Кто-то, предположительно женщина с черными глазами….
– Почему предположительно? – опешила я, стараясь подавить головокружение, вызванное этим хаотичным движением Андре по палате. – Это была женщина.
– Ты уверена? Сегодня ты видела только глаза. В прошлый раз ты видела лицо – частично и смутно, с террасы на четвертом этаже. Ты уверена, что разглядела лицо? Что если это была не женщина, а молодой мужчина? Возможно такое?
– Ну… наверное, – растерялась я. – Были сумерки.
– Были сумерки, – повторил он так, словно я сказала что-то предосудительное. – Были сумерки!
– Андре?
– Что? – он развернулся ко мне. – Что – Андре? Тебя хотят убить, понимаешь ты это или нет?
– А ты? – тихо спросила я, и Андре замер, словно наткнувшись на невидимую преграду. Он стоял, молча абсорбируя весь ядовитый сок этого знания, а затем повернул голову к окну.
– Тебе нужно уезжать, – произнес он пугающе спокойно. – Чем быстрее, тем лучше. Сейчас же позвоню Марко. Как хорошо, что я не отпустил самолет.
– Андре!
– Мусульманская одежда может быть простым маскарадом, как бывает, когда преступники надевают шляпы и красные шарфы. Маскировка плюс единственная примета, которую ты запомнишь и потом озвучишь полиции. Черная одежда, черные глаза. Мусульманский след, террористы. По большому счету, это вообще может быть не мусульманка.
– И не женщина.
– И не женщина, да.
– Но, если это был мужчина, то не крупный и не широкоплечий. Худенький, невысокий. И двигается по-женски. И убийство – вся эта история с коктейлем Молотова, она какая-то… странная. Так убивают только дилетанты. Шум, риск, что тебя задержат еще до того, как ты доберешься до жертвы.
– Даша, – Андре остановился и развернулся ко мне. – Давай не будем играть в детективов, мы понятия не имеем, с кем имеем дело. И все наши догадки могут оказаться ложными. Это может быть мужчина с голубыми глазами или свихнувшийся старый китаец, но это никак не объясняет того, что произошло с тобой. Почему за тобой следили? Может быть, они следили за мной? Тебя пытались убить, но зачем? Зачем все это? Кому ты мешаешь? Ты же никому ничего не сделала, ты здесь даже никого не знаешь! – Андре почти кричал, и я никак не могла вклиниться в его монолог. Тогда я взяла и вылезла из кровати, вырвала из руки прозрачную змею – шнур от капельницы. Андре застыл в немом изумлении, а затем бросился мне наперерез.
– Тебе нужно лежать, Даша. Ты куда собралась?
– Оставь, Андре, я чувствую себя нормально, – заявила я, что почти соответствовало действительности. Почти.
– Ничего подобного. Немедленно иди в кровать, – Андре схватил меня за локоть, но я вырвала руку и посмотрела на него, словно он был папуасом из дикого племени, языком которого я не владела. Попробуй объяснить что-то обезумевшему от страха мужчине.
– Андре, мне нужно увидеть маму. Неужели ты не понимаешь? Мне нужно…
– Чего? – почти прорычал он, сознательно или нет, отметая то, что я пыталась ему сказать. – Снова рисковать? Я во всем виноват, я привез тебя сюда…
– Прекрати! Ты ни в чем не виноват. Ты даже понятия не имеешь, с кем мы имеем дело.
– А ты знаешь? – нахмурился он.
– Нет! В этом-то и проблема. Но теперь я понимаю, все это – звенья одной цепи, и мы не можем больше игнорировать этот факт.
– О чем ты. Какой цепи?
– Подумай сам. Сначала пропадает Сережа, затем моя мама оказывается в коме….
– Это чисто медицинская ситуация. Твоя мама болела. Мы всё осмотрели, проверили все возможные варианты, – убеждал Андре, но я видела, что он и сам не слишком верит в то, что говорит.
– Да, мы все осмотрели, а меньше, чем через сутки после того, как мы приезжаем сюда, меня пытаются убить. Ты же должен понимать, что это не может быть простым совпадением! Андре, я не знаю, что за чертовщина здесь происходит, но я должна пойти к маме. Чего-то мы не учли, что-то просмотрели. Кто знает, что еще угрожает ей?