Джон Шорс - Танцующая на лепестках лотоса

Аджадеви старалась сдерживать слезы, но она испытала такое облегчение при виде Джаявара, целого и невредимого, что слезы безостановочно лились из глаз. Содрогаясь в беззвучных рыданиях, она поражалась тому, что они оба остались живы, но и гордилась тем, что они смогли преодолеть это испытание. Она прекрасно понимала, что этот чамский военачальник был для них даром свыше, потому что она видела его в бою, видела, как он своей саблей изменил ход сражения. Живи она еще тысячу жизней, у нее все равно могло не хватить времени, чтобы как следует отблагодарить его.

Носы их лодок соприкоснулись. Кхмеры радостными криками приветствовали воссоединение короля и королевы.

Аджадеви поблагодарила всех, кто был сейчас рядом с ними, за все понесенные ими жертвы, искренне веря в каждое свое слово. Затем она сделала шаг вперед и обняла своего уставшего и израненного мужа; она держала его крепко и никуда не собиралась отпускать.

Ко времени, когда Боран и Вибол нашли Прака в сильно поврежденной лодке, отек на голове Борана уже уменьшился, он довольно крепко держался на ногах, сознание прояснилось. Он бодрился, опираясь на Вибола, но, едва взглянув на Прака, мгновенно понял, что произошло. Внезапно он почувствовал, что куда-то падает, в какую-то зияющую бездну, которая образовалась у него внутри. Ноги у него подкосились, и он упал на дно лодки.

По щекам его катились слезы. Закрыв глаза, он пытался найти ее образ, почувствовать ее. Но все время натыкался лишь на ужасающую черную пустоту в своей душе.

Она ушла.

Через день после этих событий, когда воздух после ночи уже достаточно прогрелся, Боран, Вибол и Прак стояли на берегу широкой реки. Эта бухта со спокойной водой была идеальным местом для цветов лотоса, и они росли здесь в изобилии, а их отражения в воде были такими же изящными и яркими, как и сами цветы. Бухта эта находилась недалеко от их прежнего дома и была одним из самых любимых мест Сории. Здесь она когда-то плавала среди цветов, отдыхала на берегу и следила за своими сыновьями, плескавшимися на мелководье.

Вспоминая эти моменты, Боран вглядывался в цветы лотоса, и по щеке его катилась слеза. Это место напоминало ему жену и своей простой и понятной красотой, и своей сдержанной силой. Когда они были молодой влюбленной парой, любили приходить сюда, чтобы поговорить о будущем, о своих мечтах иметь свой собственный дом и детей. Он не мог пообещать ей богатство и комфорт, но она и не просила его об этом. Она просто хотела жить мирной и спокойной жизнью.

Когда Боран обернулся туда, где на груде собранного здесь же хвороста лежало ее омытое и умащенное благовониями тело, ему захотелось упасть на колени и зарыдать. Но он должен был оставаться сильным в глазах сыновей и поэтому с трепетом подошел к ней сбоку. Тело ее лежало на высоте его пояса, и он, протянув руку, стал касаться ее лица. Он не мог представить себе, что больше никогда не увидит это лицо, что оно исчезнет из его жизни, точно капли дождя на теплом камне. Пальцы его задержались на ее губах, и он внезапно пожалел, что целовал ее недостаточно часто, что слишком много времени проводил впустую вдали от нее. Каким же он был глупцом!

Как он ни старался сдерживаться, он все же расплакался, трогая ее лицо, ее плечи, ее тонкие руки. Его сыновья подошли и стали по обе стороны от него, но он чувствовал только ее, осознавая, что хотел бы иметь возможность прикасаться вот так к ней каждый день до конца своей жизни. Ему было тяжело дышать и даже стоять.

Наклонившись, он поцеловал ее в лоб, а затем поправил цветок ириса в ее волосах; по щекам его катились слезы. Они все вместе обложили ее тело цветами, помня, что они были одним из немногих подарков, которые она позволяла себе при жизни.

Боран закрыл глаза и стал молиться о том, чтобы она уже оказалась на пути к своему возрождению и чтобы она направилась в его сторону.

Закончив молитву, Боран повернулся к Виболу и Праку.

— Она… умерла ради всех нас, — тихо сказал он. — Поэтому воздайте ей должное, прожив свои жизни так, как этого хотела она. Пусть она видит вашу радость.

Сыновья его одновременно кивнули; их щеки тоже были мокрыми от слез.

— И она будет следить за вами, — продолжал он. — Как делала это всегда. Ничего не изменится.

Налетел ветер, и цветы заколыхались. Он не хотел, чтобы их сдуло с нее, и поэтому, поцеловав ее еще раз, отступил назад. Вибол и Прак произнесли слова последнего прощания. Сейчас они уже плакали открыто, как и их отец. Взяв ее за руку, каждый из них поцеловал ее в щеку.

Под хворостом был сложен сухой мох. Вибол опустился на колени и аккуратно положил на него несколько тлеющих углей, которые он принес с собой в каменной чаше. Угли провалились в мох, и Вибол начал дуть на них, отчего они сразу покраснели, а вскоре показались язычки пламени. Мох сначала стал коричневым, потом задымился и вспыхнул. Вибол сделал шаг назад.

Сначала огонь был слабым, языки пламени трепетали, как будто новая жизнь рождалась из утробы матери. Затем он окреп и начал поглощать тонкие прутики, а потом и толстые ветки. Хотя жар вскоре стал сильным, Боран не отходил от костра. Он вглядывался в родное лицо, зная, что никогда больше не будет прикасаться к другой женщине так, как прикасался к ней. Она вернется к нему, так или иначе, а когда он ощутит ее присутствие, в его сердце возвратятся мир и покой.

Он взял сыновей за руки. Глядя, как разгорается пламя, он крепко сжимал их руки. В конце концов он вынужден был отступить, не выдержав буйства огня.

Боран всегда был уверен, что умрет первым, а она останется с сыновьями одна. Он не подготовил себя к тому, что все так обернется, что он будет стариться один, что будет смотреть за внуками, пока их мальчики и их жены будут работать.

— Ваша мать… она как следует научила меня, — прошептал он, вновь стискивая их руки. — Я наблюдал за тем, как она с вами управлялась. И когда вам обоим понадобится помощь, я всегда буду рядом. — Он прокашлялся; в горле вдруг пересохло, как будто туда попал пепел. — И она тоже будет рядом. Я это знаю.

Прак повернулся к нему:

— Ты никогда не останешься один, отец. Обещаю.

Языки пламени поднимались все выше. Дрожащими руками Прак взял флейту. Сначала звуки были нестройными, но ему все же удалось сыграть мелодию, которую она любила больше всего. Пока он играл, резкий порыв ветра поднял в небо столб искр и пепла. Некоторые цветы, еще не тронутые огнем, тоже взмыли в воздух. Они закружили над костром, и хотя большинство из них упало в огонь и было поглощено им, одна маленькая белая орхидея стала опускаться между братьями. Вибол протянул руки и поймал ее в раскрытые ладони. Сначала он, казалось, не знал, что с ней делать, и просто смотрел на трепетные лепестки.

Вибол после смерти матери почти не разговаривал, и Боран знал, что тот винит себя в ее гибели. Положив руку на плечо сына, он сказал:

— Вот видишь, сынок, она с нами.

— Нет, — всхлипнув, отозвался Вибол.

— Да.

— Это моя вина. Это только моя вина.

— Но ведь ты держишь ее в руках прямо сейчас. И она не пришла бы к тебе… если бы считала тебя в чем-то виноватым.

Вибол пристально рассматривал цветок, с благоговением прикасаясь к его нежным лепесткам. Он начал дрожать, задышал тяжело, руки у него затряслись.

Боран обнял обоих своих сыновей и притянул их к себе. Они обхватили его руками, а он пообещал им, что они будут счастливы, что этот цветок дает им надежду на это. Он ощутил присутствие Сории, когда меньше всего ожидал этого, когда ее тело еще находилось в огненном аду, когда ее у него отбирали. От них уходило ее тело, но не она сама. Она была в нем, в них всех.

Прижимаясь друг к другу и вместе оплакивая ее, они искали и находили утешение в этих объятиях. Вибол продолжал лелеять белый цветок, держа его у своей груди.

— Ты уверен? — наконец едва слышно спросил он.

Боран кивнул. Ему по-прежнему было больно, а из глаз продолжали течь слезы, но он видел в этом цветке знак свыше. Она была рядом. Частичка ее осталась с ними.

В этот момент он понял, что они построят свой дом прямо здесь, где они стоят. На месте, где догорает ее тело, они посадят цветы, и однажды к ним вернется веселый смех, в тени деревьев будут плескаться дети, жизнь продолжится и будет расцветать.