Джон Шорс - Танцующая на лепестках лотоса

— Ты считаешь меня жестоким? — спросил он, продолжая нежно касаться ее.

— Да… о великий король.

Он заметил влагу под ее глазами — дождь это или слезы?

— Я жесток лишь настолько, чтобы получать то, чего я хочу. Жестокость порождается большими притязаниями.

Вся дрожа, она отвела взгляд в сторону.

— Я хочу тебя, — сказал он. — Следует ли мне быть жестоким, чтобы осуществить мое желание?

— Нет.

— Как жаль, что многим твоим соотечественникам не хватает твоей мудрости. Будь они разумнее, их участь была бы намного приятнее.

При этих словах она подняла глаза на него, и Индраварман восхитился их совершенной красотой. Даже в темноте он видел, что они у нее покрасневшие и в них горит огонь. Что-то буркнув, он шагнул под дождь: ему было любопытно, последует она за ним или останется. Мгновение поколебавшись, она шагнула вперед и пошла за ним по пятам.

«Как быстро ты сломалась! — подумал он. — Очень жаль, что не все кхмерские женщины похожи на тебя. Если бы все они были такими, как ты, мои враги были бы просто пустым местом».

Далеко на западе, возле лагеря Джаявара сквозь мрак ночи беззвучно двигалась темная тень. Она благополучно миновала дозорных принца, избегая всего, что могло выдать ее присутствие, будь то потревоженный слон или упавшая ветка. Через каждые несколько футов тень останавливалась, вслушиваясь в темноту. Дождь наконец прекратился, и мокрая земля способствовала беззвучности ее шагов. Шум дождя сменился стрекотанием и писком насекомых. Большинство костров уже погасло, и теперь возле спящих воинов, женщин и детей лишь тлели угли.

Тень приблизилась к тому месту, где расположились принц и его жена. Здесь был установлен простой навес из стеблей бамбука и натянутой шкуры оленя, и они, должно быть, спали под этой нехитрой крышей, поскольку рядом с тлеющим костром их не было. Остановившись, тень изучала окружающую обстановку.

Из-под навеса раздался приглушенный кашель, и тень двинулась вперед, держа в маленьких, но крепких руках копье. Когда-то это было самое обыкновенное копье, теперь же на его древке были вырезаны изображения богов и храмов. Оружие это было единственным в своем роде, а наконечник его был очень острым и смертельно опасным.

Тень сделала еще несколько осторожных шагов. Кашель повторился, и сердце тени вдруг часто забилось, словно убегающая лошадь, рванувшаяся с места в карьер. Тень двинулась вперед мимо умирающего огня, продолжавшего согревать темноту. Под навесом можно было различить две фигуры. Жена принца лежала рядом с ним, положив голову ему на грудь.

В тишине ночи послышался шепот. Обходя деревья, двигались три человека, все они были вооружены. Инстинктивно тень пригнулась к самой земле. Часовые приближались, и тень, бросив последний взгляд на Джаявара, пятясь, отступила в темноту, двигаясь быстро, но совершенно бесшумно.

Тень благополучно обошла воинов и слонов, опустив копье к земле, и заторопилась к противоположному концу лагеря; здесь она легла на свободное место и стала терпеливо следить за тем, как в небе медленно расходятся тучи, открывая прятавшийся за ними океан звезд.

Лошади вели себя беспокойно. Даже Аджадеви, которая до этого никогда не ездила верхом, чувствовала их тревогу. Когда она жила в Ангкоре, то либо ходила пешком, либо передвигалась в украшенном драгоценными камнями палантине. Сейчас, сидя позади Джаявара на шелковой подушке, привязанной к спине животного, она приложила ладонь к широкому крупу их коня. Закрыв глаза, она ощущала тепло, исходившее от крепкой плоти, которое напомнило ей прошлое, далекое и по времени, и по месту событий. Толчком к воспоминанию из прошлой жизни было тепло. Там было что-то сгоревшее и обугленное. Дерево? Солома? Она мотнула головой, и картина стала более четкой: это была ткань, тлеющая в огне.

Их лошадь заржала, и видение тут же исчезло. Аджадеви открыла глаза. Они продвигались сквозь густые джунгли, и над их головами высились громадные фиговые и тиковые деревья. Стволы многих из этих чудищ на первых двухстах футах от земли были лишены веток, зато вверху находилась раскидистая крона. Более мелкие деревья, кустарники, папоротник и цветы отчаянно боролись за лучи утреннего солнца, которым удавалось пробиться сюда сквозь плотную крышу из листьев. На невообразимой высоте верхушек деревьев прыгали черные белки, серые обезьяны и разноцветные птицы, отчего на землю летели листья и сломанные ветки. От излучины реки к излучине, от холмов к долинам по джунглям разносились запахи разложения и новой жизни.

Джаявара и Аджадеви сопровождало десять конных воинов. Принц со своей женой ехал в середине группы, которая растянулась в цепочку длиной в бросок камня. Это были самые сильные из выживших кхмерских воинов. Каждый из них был бы рад отдать свою жизнь за принца или его жену, и каждый жаждал отомстить чамам.

— Мне было короткое видение, — тихо сказала Аджадеви.

Джаявар обернулся, и глаза их встретились.

— Какое видение?

— Горящий шелк.

Привыкший к ее видениям, он только кивнул.

— А из-за чего возник огонь?

— Думаю, из-за страсти.

— Из-за страсти?

— Пламя… огонь возникает от страсти.

— Ты видела там еще что-нибудь? Что-то такое, что могло бы нам помочь?

Аджадеви подумала о чамах и о том, как тепло из прошлой жизни могло бы помочь им заглянуть в то, что их ожидало.

— Чамы… жаждут нашей красоты, но могут разрушить ее.

— Я знаю это.

— Они разрушают наше будущее.

— Наших детей? Моих детей?

Солнечный свет, пробившийся через прореху в густой листве девственного леса, согрел плечи Аджадеви.

— Чамы похожи на тени, но некоторые из них… немногие… они подобны свету. И им можно доверять.

— Единственный чам, которому могу доверять я, — это мертвый чам.

— Не говори так, Джаявар. Наш мир состоит не только из черного и белого, он цветной. Некоторые чамы заслуживают смерти от твоего клинка, а другие — нет.

— Если мои дети живы, я буду милостив.

Она обняла его за талию и нашла его руку.

— Я тоже люблю твоих детей. Я всегда любила их так, как если бы сама их родила.

— Я знаю это.

— И у меня тоже были свои собственные дети, — сказала она, чувствуя тепло в своем животе. — Задолго до того, как я пришла в это тело, я была матерью.

— Значит, ты понимаешь, что я сейчас чувствую. Боль. И пустоту.

— Понимаю.

Джаявар кивнул:

— Одна моя часть рвется в Ангкор, чтобы проверить, живы ли они. А вторая не хочет торопиться, так как я боюсь того, что могу там узнать, и цепляюсь за еще оставшуюся у меня надежду.

— А надежда цепляется за тебя.

— Как это?

— Надежда твоего народа. Наших неродившихся сыновей и дочерей. Моя надежда.

Он посмотрел на людей, ехавших впереди него, и подумал, что у большинства из них тоже были дети, и бремя их горя не легче, чем его.

— Я боюсь… что я недостаточно сильный, — прошептал он. — Люди будут умирать за меня, но я ведь такой же человек, как и они, из плоти и крови.

— Люди будут умирать за веру. Не за тебя, а за веру в то, что ты преследуешь какие-то благородные цели. Ангкор-Ват был построен как раз благодаря такой вере. Индуисты создали этот храм как дом для своих богов, для своей веры. Хотя буддизм ведет меня по другому пути, я до сих пор люблю смотреть на индуистские статуи и вглядываться в лица их богов.

— Почему?

Аджадеви вспомнила про Ангкор-Ват, крутизну ступеней, ведущих к его вершине, которые должны напоминать индуистам, что подъем к вершинам духовности является очень непростой задачей.

— Когда я поднимаюсь по лестнице храма, — сказала она, — я понимаю, что древние индуисты хотели, чтобы я при этом чувствовала, будто взбираюсь на гору, стремясь к чему-то прекрасному.

— Возможно, в своей прошлой жизни ты помогала им его строить.

— Может быть. У меня всплывают воспоминания… о резьбе по камню. О мозолях на руках и мучительных болях в спине.

Джаявар обвел окрестности взглядом.

— Думаешь, я поступил безрассудно, разделив наши силы? Уведя десять самых сильных мужчин, тем самым украв их у женщин и детей, которых мы оставили в лагере?