На следующее утро, когда Жасмин приготовилась к отъезду, ей сообщили, что свободных карет нет, так как герцог приказал их заново покрасить и сменить внутреннюю обивку. В полной готовности оставалась лишь карета самого герцога, но она предназначалась исключительно для его нужд.
— Тогда я поеду верхом, — решительно произнесла она.
Однако ответ был ей известен еще до того, как слуга открыл рот. С того дня, как король чуть было не упал с лошади, герцог отдал приказ, чтобы никто другой, помимо него или грумов, не смел ездить на его лошадях. Жасмин вернулась в свои покои и сняла шляпу. Все ее ухищрения были напрасны. Она стала настоящей пленницей в замке Вальверде. Ее ненависть к Сабатину приняла такие размеры, что Жасмин всерьез стала опасаться за свой разум. Чтобы хоть как-то отвлечься от всех неприятных мыслей, она надела белые перчатки и отправилась с проверкой по многочисленным помещениям замка, чего так боялись слуги.
В замке была часовня, где раз в месяц деревенский аббат служил мессу для прислуги. Это было традицией, бравшей свое начало с тех времен, когда церкви в деревне еще не существовало. Генриэтта была этим очень довольна, ибо могла совершать религиозные ритуалы, не выезжая за ворота замка в тот мир, от которого она давно отказалась и которого страшилась. После службы в часовне, состоявшейся в первое воскресенье после увольнения Леноры, Жасмин поговорила с аббатом. Она и Генриэтта были единственными причащавшимися, поскольку Сабатин никогда не посещал мессу, а слугам разрешалось посещать деревенскую церковь, где мессу служили ранним утром, и у них оставалось больше времени для своих дел. Когда Генриэтта покинула часовню, Жасмин извлекла из-за корсажа письмо, написанное ею накануне, и попросила священника отправить его из города, объяснив ситуацию.
Аббат выразил ей искреннее сочувствие, но он был беден, как и вся его паства, а совсем недавно герцог де Вальверде выделил щедрое пожертвование на ремонт прохудившейся крыши деревенской церкви, и если бы не это, то балки, на которых покоилась вся кровля, обязательно рухнули бы. Разумеется, поступок герцога был вызван тщеславием. Гордыня не позволяла ему иметь на своих землях ветхую и заброшенную церквушку, ибо это подрывало его авторитет, но аббат не придавал сему обстоятельству никакого значения. Для него самым существенным было то, что появлялась возможность вернуть блудного сына в лоно церкви, заставив отряхнуть со своих ног прах позолоченного вертепа, каким являлся Версаль.
— Мое дорогое дитя, — сказал он Жасмин ласковым голосом. — Вслед за почитанием Бога вашей первой заповедью является послушание мужу во все времена. Если он не желает, чтобы вы переписывались с родителями, значит, у него для этого есть веские основания.
— Ничего у него нет, кроме высокомерия и тщеславия, отец! А как же быть с заповедью, говорящей, что я должна почитать отца своего и мать свою?
— Делайте это в ваших молитвах и любите их всем сердцем, но помните, что сначала вы жена, а потом дочь.
Она видела, что никакая сила в мире не может убедить аббата встать на ее сторону.
— Тогда помогите мне тем, что сами напишите письмо моим родителям. Скажите им, что я здорова и думаю о них все время. Это все, чего я прошу у вас!
— Я скажу вам, что я сделаю: постараюсь заручиться поддержкой вашего мужа и, если он не будет возражать, поступлю так, как вы просите.
— Это бесполезно. Он никогда не даст разрешения.
— Тогда, мое дитя, боюсь, что больше ничем не могу помочь.
Шли месяцы, но никаких приглашений в замок Вальверде больше не поступало. Сабатин никогда не признался бы самому себе, что его задело это игнорирование со стороны местного общества, но с другой стороны, высокомерный отказ от предложенного гостеприимства позволил ему и дальше чувствовать себя на голову выше всех этих презренных сельских дворян. По этой же самой причине он никогда не вникал в хозяйственные дела и лишь иногда разъезжал по своему поместью в легкой коляске, почти не глядя по сторонам. Все дела находились в руках управляющего, который должен был обеспечить поступление в герцогскую казну строго определенной суммы доходов. Больше Сабатина ничего не интересовало. Казалось, что он питает отвращение даже к пыли, поднимавшейся с принадлежавшей ему земли, словно она могла заразить его чумой.
И все же, несмотря на свою заносчивость, Сабатин начинал тяготиться одиночеством. Он совершенно не принимал в расчет остальных обитателей замка: ни вечно хмурую, бледную жену, с которой он иногда молча играл в шахматы или трик-трак, ни эту глупую старуху Генриэтту, которая с трудом дала уговорить себя ужинать вместе с ними, но никогда не открывала в его присутствии рта. Из других развлечений у него оставались прогулки верхом и охота в сопровождении нескольких грумов. И наконец, когда его одолевала черная тоска и ему становилось совсем невмоготу, он ударялся в запой. В то время как при дворе кутежи и веселые попойки проходили в кругу друзей — блестящих вельмож, кичившихся, как и он, своим высокородным происхождением, здесь он оставался после ужина один, как сыч, и пил молча, сатанея от скуки. Пьянел Сабатин медленно, но тяжело, и хмель ударял ему больше в голову, чем в ноги. Если ему случалось заснуть прямо за столом, то ни один слуга, даже его собственный камердинер, не решался будить хозяина, ибо с каждым днем характер Сабатина становился все более тяжелым и вспыльчивым, и часто с ним случались приступы беспричинного бешенства. В такую минуту лучше было не попадаться ему под руку, рискуя получить серьезное увечье.
Жасмин большую часть времени проводила с Генриэттой. Изготовив для старушки обещанный веер, она почувствовала интерес к этому занятию и посвящала ему многие часы. В результате у нее появилась целая коллекция вееров разных стилей и расцветок и, хотя Жасмин не выезжала в свет, и, следовательно, ее вееры не могли найти себе практического применения, казалось, она не обращала на это обстоятельство никакого внимания. У нее возникло странное и стойкое предубеждение против любых прогулок, если они совершались за Воротами замка. Нельзя сказать, что она предпочитала сидеть взаперти: нет, иногда она выходила погулять, но делала это лишь тогда, когда ворота были заперты. Если же их по какой-то причине открывали, Жасмин оставалась в своих покоях. И дело тут было не в робости или застенчивости, которые превратили женщину в настоящую отшельницу. Все обстояло иначе и сложнее. Где-то в глубине души у Жасмин зародился необъяснимый страх, который вкупе с другими заботами и тревогами мучил ее и не давал спать ночами. Это началось с того самого дня, когда ее попытка отправиться в город и послать письмо в Шато Сатори оказалась неудачной.
Все последующие ее попытки преодолеть невидимую преграду, воздвигнутую вокруг нее Сабатином, кончались тем же. Однажды она дала несколько луидоров разносчику, который торговал у ворот замка, и пообещала дать столько, же если он отправит письмо. Однако у этого пройдохи было лицо настоящего плута, и Жасмин опасалась, что он просто-напросто выбросил письмо, а деньги прикарманил. Подкупить слуг было невозможно, и причиной тому была не только их глубоко укоренившаяся неприязнь, но и страх потерять работу. Жасмин даже пыталась уговорить Генриэтту поехать в Перигор и послать письмо, но со старушкой чуть было не приключился обморок при одной мысли о том, что Сабатин придет в страшную ярость, узнав о таком преступном деянии. Она заперлась в своих покоях и не покидала их целых две недели.
Среди прислуги теперь не оставалось ни одного человека, которому не было бы известно, что герцог и герцогиня смертельно ненавидят друг друга. Версальские слуги, повидавшие свет и изучившие его нравы, не находили в таком браке ничего странного, за исключением того, что каждый партнер обычно искал утешения на стороне, но с этой парочкой все обстояло иначе. Нельзя сказать, что герцог не заглядывался на других женщин. В замке было несколько хорошеньких молодых горничных, которые из страха или любопытства позволяли Сабатину делать с собой все, что угодно, но, по их общему мнению, Жасмин обладала какой-то колдовской властью над его телом. Наигравшись с горничной вволю и придя в невероятное возбуждение, герцог отталкивал ее и бежал искать жену, иногда даже не пряча свое мужское достоинство в штаны и распугивая встречных служанок. Найдя Жасмин, он тут же удовлетворял свое желание, где бы ей ни случилось находиться в этот момент.