Площадь была уже запружена народом настолько, что Маргарите пришлось выйти из кареты, едва добравшись до середины, потому что кучер не мог проехать дальше. Кое-как она добралась к тройным аркам с позолоченными решетчатыми воротами и вошла в вестибюль лестницы Королевы, хорошо знакомой ей еще с тех пор, когда она, торгуя здесь веерами, с нетерпением ждала появления Огюстена.
Тревоги последних месяцев, волнение за судьбу двух самых дорогих ей людей не могли не сказаться на Маргарите. Она очень похудела и осунулась. Лоб избороздили морщины — следы напряженных раздумий и переживаний, а когда-то знаменитые огненно-рыжие волосы поседели, и лишь кое-где чудом сохранившиеся локоны сверкали рубиновыми прядями, свидетельствуя о былом великолепии. И все-таки даже в шестьдесят один год она по-прежнему держалась гордо и независимо, спина ее оставалась прямой, а покачивание грациозных бедер заставляло оглядываться даже молодых мужчин. Однако сегодня в этом столпотворении некому было обращать на нее внимания, когда она поднималась по лестнице среди множества снующих взад-вперед придворных. Она вошла в зал Мира, соединявшийся с залом Зеркал.
От знающих людей Маргарите стало известно, что король будет следовать из своих покоев в королевскую часовню именно этим путем, чтобы как можно больше подданных могли лицезреть своего монарха. Она никак не предполагала увидеть такое скопление народа здесь, в длинной сверкающей галерее. Люди заполнили до отказа даже все семнадцать оконных ниш, не говоря уже о специальных, обитых бархатом многоярусных сидениях в виде трибун, которые ставили здесь в особо торжественных случаях. Маргарита не стала заходить внутрь помещений, а заняла место, на которое не претендовал никто. Она стала спиной к зеленому пилястру арки, отделявшей зал Мира от зала Зеркал. Сама же арка, плавно изгибавшаяся вверху, находилась у нее прямо над головой.
Ждать оставалось, судят по всему, совсем недолго. Она бросила взгляд в сторону камина из серого камня в зале Мира, но на каминной полке не было часов, которые подсказали бы ей, сколько времени прошло с того момента, как она оставила Шато Сатори. Вплоть до сегодняшнего утра ей не было точно известно, сможет ли она отлучиться из дома. Все зависело от того, каким будет в этот день самочувствие Лорента. К счастью, оно оказалось хорошим, и Лорент даже одобрительно заулыбался, когда жена выразила желание отлучиться в Версаль посмотреть королевскую невесту.
— Иди, моя… дорогая. Берта… побудет со мной.
И тогда Маргарита забегала по комнатам, спешно подыскивая себе подходящий наряд. В конце концов, она решила надеть официальное платье типа того, что носили придворные дамы, и изумрудные украшения. В последнюю секунду она схватила со столика веер, украшенный драгоценностями, и спустилась на крыльцо, около которого ее уже ждала карета. В такое торжественное и радостное время король будет расточать милости направо и налево, и Маргарита надеялась оказаться в числе осчастливленных.
— Король идет!
Эта весть пронеслась по толпе, и ее подхватили и передавали дальше мужчины и женщины, придворные и купцы, но если первые произносили эти слова почтительно, благоговейным шепотом, то буржуа, заполнившие все пространство вплоть до второй прихожей с прелестным овальным окном в позолоченном фризе, в которую выходила дверь королевской спальни, особенно не церемонились и говорили громко, словно находились на улице. Маргарита судила о передвижении короля по ликующим возгласам, которые волной накатывали туда, где она стояла. Несмотря на то, что она готовилась к этой встрече, все произошло так внезапно, что у нее перехватило дыхание. Король появился совсем близко перед ней. Вот он, этот юноша, который полюбил ее дочь… Никогда еще не был он преисполнен такого королевского величия, как сегодня. В воздухе стоял беспрерывный шорох и шуршание одежды — это придворные и их жены, занимавшие первые ряды, кланялись и приседали в реверансах. Находившиеся сзади приветствовали короля аплодисментами и восторженными криками, которые были подхвачены и теми, кто стоял в зале Зеркал.
Маргарита сделала шаг вперед и присела в реверансе, не сводя при этом взгляда с лица Людовика. В его глазах блеснули искорки: он узнал Маргариту, когда она подала ему кремовую розу из цветников Шато Сатори. Король принял подарок изящным жестом руки.
— Благодарю вас, баронесса.
— Этот цветок — символ радости, сир.
— Какая очаровательная мысль! Как поживает ваш муж? Надеюсь, ему стало лучше?
Маргариту тронуло до глубины души, что Людовик даже в такой волнующий и знаменательный для себя день вспомнил о Лоренте и поинтересовался его здоровьем. Одновременно она почувствовала облегчение, поскольку этим вопросом король подал ей повод обратиться к нему с просьбой, ради которой она и появилась здесь.
— Он понемногу выздоравливает, сир. — Ее голос дрожал от волнения. — Но ему было бы намного легче, если он мог получить письмо от Жасмин, написанное ею собственноручно. Герцог де Вальверде запретил ей писать. Только вы, Ваше величество, в силах отменить этот жестокий запрет. Я умоляю вас вмешаться, сир!
Вокруг стоял такой невообразимый гвалт, что Людовик не расслышал ее слов. Он с улыбкой посмотрел в сторону зала Зеркал, где ликующая толпа буквально ревела от восторга. Придворные, взявшие его сзади в полукольцо, также надрывали глотки, пытаясь сдержать тех, кто давил на них и мешал расчищать путь королю. Людовик не стал переспрашивать баронессу. Напряженное выражение ее лица говорило само за себя, и ему показалось, что он понял слова матери, лишенной дочери, слова, сказанные в такой волнующий момент.
— Поблагодарите Жасмин за ее добрые пожелания, когда будете писать ей письмо. Я тоже желаю ей счастья.
Толпа поглотила Маргариту, и король двинулся дальше, потеряв баронессу из виду в этой давке. С трудом выбравшись из столпотворения, она отошла к окну и с поникшим и задумчивым видом посмотрела на улицу. Рухнула ее последняя надежда. При упоминании имени Жасмин на лице короля появилось отсутствующее выражение, хорошо знакомое Маргарите. Такие глаза бывают у мужчины, когда женщина перестает его интересовать. Хотя ей никогда не приходилось испытывать подобные взгляды на себе, она видела их, когда дело касалось других, менее удачливых в любви женщин. Обычно эти взгляды сопровождались вежливой улыбкой, затем мужчины начинали с беспокойством озираться вокруг в поисках подходящего предлога, желая спастись от докучливого общества, и как только таковой появлялся, они слишком бурно выражали свое удовольствие. Людовик был, вне сомнения, слишком умен и скрытен для таких примитивных ухищрений, однако Маргарита прекрасно умела читать чувства людей по глазам, и ей стало ясно, что если она обратится к нему еще раз с подобной просьбой, то ответ наверняка будет отрицательным. Людовик скажет, что он не может вмешиваться в отношения между мужем и женой.
Маргарита покидала Версаль в подавленном настроении. Вернувшись домой, она обнаружила у Лорента гостей. Его пришел навестить коллега-архитектор с женой. Хотя Маргарите явно было не до гостей, она почувствовала себя обязанной хотя бы из чувства гостеприимства присоединиться к их компании. Эти люди, продав дом, совсем недавно переселились сюда из Шатртреза. Не успела Маргарита приблизиться к двери спальни Лорента, как она распахнулась настежь и оттуда выскочила жена архитектора:
— Быстрее! Вашему мужу стало плохо. Боюсь, он умирает!
Побледнев как снег, Маргарита бросилась к Лоренту и поняла, что с ним случился приступ от нервного перевозбуждения и он уже начинал задыхаться. Маргарита сделала все, что всегда делала в подобных случаях. Она подняла больного повыше, подложив под голову побольше подушек, а затем обняла его и стада баюкать, словно малое дитя, надеясь, что спазмы прекратятся сами собой. Каждый раз ее охватывал страх, что Лорент не успеет отдышаться. Архитектор и его жена беспомощно стояли рядом.
— Что вы сказали ему? — спросила Маргарита.
Женщина, вся в слезах, ответила, заламывая руки:
— Я всего лишь упомянула о браке вашей дочери с герцогом де Вальверде…
Маргарита на мгновение устало закрыла глаза. И это после того, как было потрачено столько усилий, чтобы убедить Лорента в том, что его дочери удалось перехитрить герцога Бурбонского и улизнуть во Флоренцию?..
— А разве Берта не предупредила вас?