Прекрасные мраморные фонтаны, в центре которых стояли позолоченные статуи Латоны, возвышавшиеся у подножия широкой лестницы, спускавшейся от водных цветников, приобрели иное значение, когда Мари объяснила, что Латона была матерью Аполлона. Покрытый золотом фонтан Аполлона извергал пышные струи в самом дальнем конце прямой аллеи. Оба этих божества символизировали прямую связь небесных сил с царствованием короля-солнца, лучи которого светили из Версальского дворца.
Людовик между тем не терял времени, проводя его в разнообразных дорогостоящих развлечениях. И хотя строительные работы были в полном разгаре и еще далеки от завершения, король не мог побороть искушения и все чаще посещал Версаль, куда его тянуло, как магнитом. С утра до ночи по всей округе разносился стук молотков, визг пил, удары топоров, в воздухе постоянно висела пыль от штукатурных работ, под ногами хлюпала грязь, повсюду валялись кирпичи, камни, доски, бревна, высились штабеля леса и балок. Но, несмотря на это, парижская знать всеми правдами и неправдами старалась получить приглашение на празднества, устраивавшиеся в новой королевской резиденции. Разумеется, этих тщеславных и стремившихся к богатству людей влекли туда не любовь к прекрасному, да и к самому Версалю они если не испытывали ненависти, то были в лучшем случае безразличны. Они никак не могли понять, почему из всей Франции, богатой живописными ландшафтами, холмами, долинами и горами, поросшими могучими лесами, королю для своей новой резиденции вздумалось выбрать это унылое, нездоровое место с часто стелющимися по земле туманами и топкими низинами.
Среди рабочих отмечались случаи заболевания особым видом лихорадки, причиной которой были попадавшие в их легкие вредные болотистые испарения из ям, выкопанных под фундамент. Некоторые придворные тоже часто жаловались на то, что в Версале их преследовали постоянные болезни, но ни им, ни кому другому не приходило в голову отказаться от приглашения на приемы, балы, карнавалы и прочие увеселительные мероприятия. Они могли ворчать по поводу примитивных неудобных жилищ, которые к тому же приходилось делить с другими приглашенными. Многие должны были искать пристанища вне строящегося дворца, в деревне. Однако при всех этих лишениях пребывание в Версале стало символом успеха в обществе. Дворяне, не приглашенные туда на какое-то особое тожество, частенько прикидывались больными или изобретали какой-нибудь предлог, дабы объяснить свое отсутствие и избежать унижения.
Людовик XIV, которому климат Версаля и теплые, влажные ветры, дувшие с возвышенности Сатори, шли только на пользу, с затаенным интересом наблюдал за этой суетой. Его глаза, прикрытые тяжелыми веками, светились триумфом. Использовав тщеславие знати, желавшей всегда поспеть за последними веяниями моды и политики, он манипулировал этими людьми, как марионетками, заставляя плясать под свою дудку. Именно поэтому Версаль становился все более дорог и близок его сердцу, как свидетельство еще одной одержанной победы, благодаря которой в его руках сосредоточилась огромная власть. С другой стороны, он и без того обладал абсолютной властью, какой не было, пожалуй, ни у одного европейского монарха. Однако ему в голову часто приходила мысль о том, что если бы его путь к вершине только начинался, одного Версаля хватило бы для полного успеха. Иногда он признавался сам себе в том, что любит этот дворец более страстно, нежели какую-либо женщину.
«Я, наверное, очень слаб телом, потому что не могу противиться соблазнам плотской любви, — сказал он однажды своей матери незадолго перед ее смертью, когда та отчитывала его за приверженность к развратному образу жизни, — но мой мозг — это сама Франция. Он крепок, как железо, всегда мне послушен и устоит перед любым искушением». Это говорилось в то время, когда казалось, что Атенаис де Монтеспан полностью завладела его сердцем.
Но король не кривил душой. Особенностью его характера было то, что любая зависимость от кого бы то ни было, любое подчинение вызывали у него стойкое отвращение. Это касалось даже любовных дел. С каждым уходящим годом его величие начинало казаться все более недосягаемым, словно верхушка горы, уходящая в заоблачные высоты. В любой момент он внушал благоговейный страх и почтение и мог перепугать до смерти одним движением брови или постукиванием пальцев, похожим на барабанную дробь. Видеть, как весь двор с напряженным ожиданием, открыв рты, ловит каждое его слово и все придворные, спотыкаясь и падая, спешат исполнить любое его желание, доставляло ему ни с чем не сравнимое удовольствие. Несмотря на огромное количество мелких и крупных представителей знати, постоянно толпившихся при дворе, Людовик знал о каждом из них куда больше, чем они могли предполагать. Он проникся глубокой неприязнью к тем, кто предпочитал Париж Версалю и не делал из этого секрета. Он держал в голове список тех, кто проводил большую часть времени вдали от двора. Вместе с тем придворные, способные в учтивой, но твердой форме возразить ему без боязни навлечь на себя монарший гнев или привлечь его внимание к спорному вопросу, пользовались его уважением.
Людовик неизменно прислушивался к их мнению, потому что всегда старался судить обо всем непредвзято и принимать взвешенные решения.
В молодых придворных он прежде всего ценил личную преданность и развитое чувство долга. Огюстен Руссо привлек внимание Людовика тем, что постоянно сообщал ему о всех случаях несправедливости в отношении гугенотов, а также своей ратной доблестью. Порывшись в памяти, король припомнил, что это был к тому же сын Жерара Руссо, чье могущество в финансовом мире могло быть использовано, если в этом возникнет необходимость, как противовес влиянию Жана-Батиста Кольбера, его первого министра и главного советника.
Прошел год, затем другой, и все это время король продолжал наблюдать за Огюстеном. Когда придет пора, ему будут оказаны знаки монаршего благоволения, но пока что у короля хватало других забот, связанных со строительством нового дворца, отнимавших слишком много времени. И везде, где бы ни пришлось ему бывать вдали от Версаля, он постоянно поддерживал оживленную переписку с архитекторами. Он приобрел деревушку Трианон и тут же приказал снести ее, чтобы расширить парк на север. Селение Кланьи, располагавшееся к югу, постигла та же участь. В Трианоне строители уже приступили к сооружению небольшого фарфорового дворца, а в Версале Ленотр уже закончил работы по углублению и расширению озера, превратившегося в длинный канал.
Перед тем, как в очередной раз прибыть в Версаль, король успевал пожить во всех своих резиденциях. Значительную часть жизни он провел, переезжая с места на место, ибо не мог долго находиться под одной крышей. Время между этими переездами было заполнено войнами: одной из главных задач своей жизни Людовик считал укрепление восточной границы Франции. Военная служба и участие в походах давали молодым придворным шанс испытать возбуждение совершенно иного рода. В одной из кампаний Огюстен получил тяжелое ранение в плечо и долгое время провел в постели лазарета при одном монастыре за границей, прежде чем состояние здоровья позволило ему сесть в карету и выехать во Францию. Он надеялся застать двор в Шамбуа, но обнаружил, что все уже возвратились домой вместе с королем после триумфального въезда последнего в сдавшийся Утрехт. Королевская резиденция теперь размещалась в Фонтенбло, где монарх с приближенными проводил время, охотясь на кабанов. После суточного отдыха Огюстен вновь отправился в путь по дорогам и уже тронутым осенью рощам Фландрии. О том, чтобы принять участие в охотничьих забавах, не могло быть и речи, поскольку, хотя рана его затягивалась довольно быстро, все еще требовалось делать ежедневные перевязки и избегать излишнего физического напряжения.
Прибыв в Фонтебло, он встретил там Жака. После долгой разлуки друзья сердечно обнялись. Узы дружбы, связывающие их, стали неизмеримо сильнее после того, как Франсуа был убит в сражении, а раненый Леон скончался от гангрены.
— Как же ты станешь проводить время, пока мы все будем охотиться? — спросил Жак.
— А я и не собираюсь здесь долго задерживаться. Как ты знаешь, все выздоравливающие обязаны, как только позволит их состояние, некоторое время находиться при дворе. Выполнив эту обязанность, я поеду домой в Гавр. Там меня уже давно заждались, да и рану свою я залечу дома гораздо быстрее.
— Когда ты думаешь уехать? — спросил Жак таким тоном, словно у него была особая причина поинтересоваться на этот счет, кроме простого товарищеского участия, но это ощущение сразу прошло, как только Огюстен стал отвечать ему.