Но Людовик, которого разбудил весь этот шум, уже спешил назад по тайному переходу под салоном Бычьего глаза после того, как, прибежав в спальню жены, не застал ее там и понял, что она уже покинула это помещение. Он не воспользовался другим путем, потому что давно уже перестал делить супружеское ложе с королевой. На нижней кромке его мантии виднелись следы пыли и паутины. Как только он открыл потайную дверь, Мария-Антуанетта со слезами радости бросилась ему на шею.
— О, моя дорогая! — воскликнул король. — Благодарение Богу, ты цела и невредима! Эти злодеи вломились в твою спальню как раз в тот момент, когда я выходил через другую дверь. Боюсь, что они искорежат там всю твою мебель.
Мария-Антуанетта кивнула, не в силах вымолвить ни слова, и они поцеловались. В этот момент прибыли Роза, державшая за руку принцессу Марию-Терезу и мадам де Турцель, одетая в пеньюар, которая несла на руках дофина. Как только маленького мальчика поставили на ноги, он вместе с сестрой подбежал к матери, которая, низко нагнувшись, крепко обняла их обоих. Именно в этот миг послышались звуки ударов тяжелыми предметами в дверь: она содрогнулась и затрещала. Нападавшие обнаружили путь, которым спаслась королева, и теперь пытались войти в салон Бычьего глаза.
Людовик сделал шаг вперед, заслонив собой Марию-Антуанетту, которая выпрямилась и хотела было подтолкнуть детей к нему, зная, что чернь жаждет ее крови, но король жестом показал, чтобы она взяла их за руки. Так они и стояли вместе, одной дружной и храброй семьей. Роза и три другие фрейлины прикрыли собой королеву с детьми со всех сторон. В их глазах теперь не было ни капли страха: они сохранили достоинство и были внешне так же спокойны, как и королева. Все, как завороженные, смотрели на дверь, через которую должны были вот-вот ворваться бунтовщиками.
И вдруг дверь перестала сотрясаться от мощных ударов. Казалось, произошло чудо! Вскоре в государственные покои, запыхавшись, влетел тот же самый паж и, не забыв даже в такой критический момент поклониться королю, радостно сообщил:
— Гвардейцы теснят толпу из дворца, Ваше величество! Схватка идет уже на площади! Версаль в безопасности!
В течение нескольких секунд никто не шелохнулся. Затем ликующее чувство избавления от смертельной опасности нахлынуло на них, и все, повернувшись друг к другу, обменялись радостными взглядами. В то же время они прекрасно осознавали, что все висит на волоске и опасность еще далеко не миновала. Снаружи, под окнами королевских покоев, огромное людское море, затопившее Королевскую площадь, орало и бесновалось, разъяренное тем, что казавшаяся такой близкой добыча ускользнула из рук. Время от времени были слышны крики: «Да здравствуют Орлеаны!» Это был вельможа-ренегат, давний враг короля, один из главных вдохновителей революции. Роза не сомневалась, что именно он и организовал этот жуткий поход на Версаль, который закончился столь трагически. Кто, как не он, прекрасно знавший внутренний план здания, мог подсказать толпе, где в этом лабиринте бесчисленных комнат находится спальня королевы, которая всегда была надежно укрыта от посторонних взглядов? Нелегкая участь — существовать на виду у своего народа — выпадала лишь на долю королей.
Со всех уголков дворца в королевскую спальню начали сбегаться придворные дамы и кавалеры: некоторые не имели на себе ничего, кроме спальных халатов, а дамы, естественно, не успели позаботиться о прическах, и их волосы ниспадали волнами на плечи так же, как и у королевы и мадам де Турцель. Мадам Огурье принесла бархатный халат кремового цвета и накинула его на плечи Марии-Антуанетты поверх ночной сорочки и нижней юбки; она не стала огорчать королеву рассказом о жутком погроме, который учинили бунтовщики в ее спальне, и о двух обезглавленных трупах гвардейцев, лежавших там.
Аксель был в числе первых, прибывших в королевские покои сразу после того, как была отбита попытка штурма. Подойдя к королеве, он поцеловал ей руку, и его глаза выражали то, что не могло быть сказано в присутствии других. Вслед за ним прибежала сестра Людовика, мадам Елизавета. Она облегченно обняла свою невестку, благодаря в душе Господа за столь чудесное спасение, ибо они всегда были хорошими подругами..
Среди присутствовавших раздался слабый ропот недовольства, смешанного с возмущением, когда в королевскую спальню вошел Лафайет. Хотя он наверняка испытывал неудобство: ведь толпа обманула его и нарушила слово, данное им королю, но, тем не менее, постарался скрыть это за своей обычной развязной манерой поведения.
— Покажитесь народу, Ваше величество! — настаивал он. — Они во что бы то ни стало хотят видеть вас. Это поможет остудить многие горячие головы.
Двери на балкон были открыты. Мягкий, нежный свет неяркого раннего солнца ровно ложился на металлическую ажурную балюстраду, в центре которой красовалась знаменитая монограмма Людовика XIV и, отражаясь, попадал в спальню. Людовик XVI вышел на балкон, где когда-то с маленьким внуком, будущим Людовиком XV, стоял блистательный, вызывавший трепет король-солнце. Их потомок, не обладавший такой способностью внушать почтение и страх одним своим грозным видом и в душе являвшийся средним обывателем, который предпочитал иметь дело с книгами, а не с народом, сейчас с мужеством и самоотверженностью противостоял бесновавшейся многотысячной толпе. Чернь встретила его улюлюканьем и приветствиями, которые заключали в себе издевательские насмешки:
— Да здравствует революция! Да здравствует народ! Да здравствуют Орлеаны!
Однако король продолжал, несмотря ни на что, мирно взирать на них, и тогда вспомнив, что Людовик у них, по сути дела, в руках и с ним можно делать все, что угодно, они сменили гнев на милость и раздалось несколько, правда, жидких криков:
— Да здравствует король!
Людовик с достоинством поклонился и возвратился в спальню. Почти тотчас же настроение толпы изменилось, и послышался нарастающий рев:
— Королеву! Мы хотим видеть королеву!
У Розы захватил дух. У многих смутьянов были ружья, и любому из них ничего не стоило всадить пулю с относительно близкого расстояния в такую удобную мишень, какую представила бы для них королева. Но Мария-Антуанетта, не колеблясь ни секунды, вышла на балкон вместе с детьми, которые ни за что не хотели расстаться с матерью. Тут же площадь огласилась злобным рокотом, исходившим из тысяч глоток.
Перекрывая весь остальной шум, прозвучало громкое требование, проскандированное несколько раз теми, кто стоял недалеко от балкона.
Мария-Антуанетта наклонилась к принцессе и дофину и сказала им что-то, после чего они побежали назад к отцу. Она осталась одна и еще никогда не выглядела более величественно и благородно, чем в то утро, несмотря на свои распущенные волосы, которые слегка шевелил легкий бриз, и незамысловатое одеяние. Ей слышны были выкрики, призывавшие тех, у кого было оружие, застрелить ее, она видела стычки, когда одни уже прикладывали к плечу ружье, а другие отводили стволы в сторону. Странно, но теперь, когда Мария-Антуанетта прекрасно сознавала, что в любую минуту к ней может придти смерть, страх за собственную жизнь совершенно покинул ее. Где-то внутри в ней блеснул яркий свет, и она почувствовала, как ее что-то осенило, и поняла, что до самого конца жизни Бог избавил ее от страха. Ее волновала лишь судьба детей и близких.
Наконец, выдержав это суровое испытание, королева сделала грациозный реверанс, в изяществе исполнения которого с ней никто не смог бы сравниться. Такая спокойная отвага и выдержка произвели должное впечатление на толпу. Утихомирились даже наиболее рьяные бунтовщики, призывавшие к ее убийству, и те, кто целился в нее, сами опустили дула своих ружей. Характер гула толпы изменился и явно стал менее враждебным, и раздался клич, который вскоре подхватило большинство:
— Да здравствует королева!
Это спасло Марии-Антуанетте жизнь и дало некоторую надежду на будущее. Она вернулась в спальню, и все, кто там находился, либо поклонились, либо сделали реверанс, единодушно отдавая дань ее хладнокровному мужеству. В то время как она стала успокаивать детей, не перестававших плакать, пока она стояла на балконе, и вытирать им глаза, в неудовлетворенной толпе родился новый грозный клич, и теперь стал ясен замысел тех, кто стоял за спинами одураченных людей:
— В Париж с королем!
Это означало, что испытания еще не закончились. Лафайет произнес речь с балкона и опять вывел туда короля. Людовик, сознавая отсутствие всякого выбора, согласился переехать в Париж и сказал торжествующей толпе, что доверяет ее заботам свою семью.