Мэри испытывала физическое отвращение, глядя на него, и ее уже начинало мутить от смрада, исходившего от немытых тел, запаха перегара и табачного дыма, наполнявшего комнату. Она чувствовала: если еще побудет здесь, ей станет плохо. К счастью, в ее обязанности не входило обслуживать их, ей было приказано мыть посуду по мере надобности, наполнять стаканы из бочки или бутылок и не очень-то высовываться из-за перегородки. Мерлин сам разносил кружки и стаканы, одного похлопывая по плечу, с другим обмениваясь грубой шуткой, третьему тьма в нос кулаки. Сначала посетители с удивлением разглядывали Мэри, потешаясь на ее счет, пожимая недоуменно плечами или отпуская скабрезности в адрес девушки. Потом, поняв, что это родственница хозяина, так он ее представил, и помощница его жены, они потеряли к ней всякий интерес и теперь ее не замечали. Даже те, кто был помоложе и пытался вначале приставать к ней со своими любезностями, теперь с опаской поглядывал на Джоза, подозревая, что он сам имеет на нее виды. Мэри была рада, что ее оставили в покое, хотя, если бы она догадывалась об истинной причине равнодушия, она, наверное, сгорела бы от стыда.
Тетушка в тот вечер не сошла вниз. Иногда Мэри казалось, что она стоит, притаившись за дверью: один раз девушка заметила чей-то испуганный взгляд сквозь дверную щель. Вечер тянулся так долго, Мэри устала и хотела вырваться скорее на волю. Становилось больно глазам, комната наполнилась дымом, лица трудно было разглядеть, казалось, они все состоят из всклокоченных волос и оскаленных зубов, торчавших из раскрытых ртов. Те, кто уже был мертвецки пьян, лежали трупами на полу и на лавках.
Вокруг какого-то грязного низкорослого бродяги из Редрута, который в этот вечер потешал всю компанию, столпились те, кто еще держался на ногах. Он был когда-то шахтером, но шахта закрылась, и этот человек ходил по домам, выполняя лудильные работы, собирая старье, торгуя мелким товаром; у него был богатый запас отвратительных песенок, которыми он веселил бродяг.
Смех, сопровождающий омерзительное пение, сотрясал стены, громче всех гоготал хозяин. Этот безобразный, грязный смех, переходящий на визг, повергал Мэри в ужас. В нем не было веселья, он разносился по дому, как стенание. Жестянщик избрал себе в жертву дебильного парня из Дозмэри; этот идиот упился так, что не мог подняться с пола. Его подняли, втащили на стол, и жестянщик заставлял его повторять непристойности из песен и сопровождать их соответствующими жестами посреди гогочущей толпы. И этот получеловек, возбужденный всеобщим вниманием, бесновался на столе, скуля от восторга, то и дело тыча обгрызанным ногтем в свое родимое пятно. Мэри не могла больше видеть этого. Она подошла к дяде и тронула его за плечо. Лицо его было мокрым от пота, казалось, от него исходил пар.
— Я не могу больше, дядя Джоз, — сказала она. — Я пойду к себе, вам придется справляться одному.
Он вытер рукавом пот и уставился на нее сверху вниз. Ее удивило, что он был трезв, хотя пил весь вечер. И если даже он и был лидером в этой пьяной шайке, то знал, чего он хочет и полностью контролировал себя.
— Не можешь больше, вот как. Считаешь, что мы тебе не подходим. Вот что, Мэри, скажи мне спасибо, что там, за стойкой, ты еще не почувствовала настоящей работы. Ты должна руки мне целовать. Они тебя не тронули потому, что ты моя племянница. Но, моя дорогая, если ты не имела бы этой чести, клянусь Богом, от тебя мокрого места не осталось бы.
Он разразился смехом и больно ущипнул ее щеку.
— Убирайся раз так, — прошипел он. — Сейчас почти полночь, ты мне уже не нужна. Сегодня покрепче запри дверь, Мэри, и закрой ставни. Твоя тетка уже давно лежит с головой под одеялом.
Он перешел на шепот, нагнувшись к ее уху и сжав ее запястье за спиной, пока она не закричала от боли.
— Ну, ладно, — сказал он, отпустив руку. — Это еще не наказание, это цветочки, думаю, тебе понятно. Держи язык за зубами, и я тебя буду беречь, как ягненка. В «Ямайке» любопытство до хорошего не доведет, и я заставлю тебя зарубить это на носу.
Он уже не смеялся, а пристально разглядывал ее, стараясь угадать, что у нее на уме.
— Ты намного смышленее своей тетки, — произнес он медленно, — в этом-то и беда. У тебя лицо и сообразительность маленькой умной обезьянки, тебя нелегко запугать. Но знай, Мэри, я вышибу из тебя твой ум, если ты хоть словом обмолвишься о том, что здесь происходит, и кости я тебе тоже переломаю. А теперь отправляйся наверх, и чтоб духу твоего здесь сегодня не было.
Он оттолкнул ее, подошел к стойке и стал протирать стакан, вертя его в руках и проверяя на свет, блестит ли он. Во взгляде Мэри ему почудилось презрение, это его бесило, он вдруг швырнул стакан об пол, и тот разлетелся вдребезги.
— Разденьте этого идиота догола, — загремел он, — и пусть голым ползет к своей маменьке. Может быть, ноябрьский воздух охладит его раскаленное пятно и отрезвит маленько. Нечего ему больше торчать в «Ямайке».
Жестянщик и его компания взревели от восторга и, повалив беднягу на спину, стали срывать с него одежду, а тот, ничего не понимая, блеял, как овца.
Мэри выбежала из комнаты, хлопнув дверью. По лестнице она поднималась, шатаясь, ей пришлось заткнуть уши, чтобы не слышать этого смеха и гнусного пения, раздававшихся ей вслед. Но и в комнате девушка не могла укрыться от этих звуков, они проникали сквозь щели в полу и долго еще преследовали ее.
Она бросилась ничком на кровать, ее мутило. Во дворе послышался невнятный шум и взрывы смеха, кто-то направил свет фонаря прямо в ее окно. Мэри встала и закрыла ставни, но успела разглядеть очертания обнаженной фигуры человека, передвигавшегося по двору прыжками, взвизгивавшего, прыгающего, как затравленный заяц. За ним валила улюлюкающая толпа, впереди бежал Джоз Мерлин, пощелкивая в воздухе кнутом.
Тогда Мэри решила сделать то, что было приказано. Она быстро разделась, забралась в постель и натянула одеяло на голову, заткнув пальцами уши. Ей хотелось только одного — не слышать диких звуков во дворе; но лицо несчастного дебила, с его багровым пятном на физиономии и выпученными глазами, и здесь ее преследовало: его крики невнятно доносились со двора таверны.
Она лежала в полузабытьи, события дня начали путаться в голове, перед мысленным взором мелькали незнакомые лица. Потом она снова бродила по болотам, и дьявольская гранитная рука Килмара тянулась, чтобы схватить ее. Вдруг она увидела на полу около кровати узкую полоску лунного света, и со двора до нее донесся звук подъезжающих колес. Пьяные голоса смолкли; где-то поодаль на дороге раздался звук копыт. Больше она ничего не могла разобрать, потому что крепко заснула. Вдруг седьмым чувством, все еще во сне, она поняла: что-то происходит. Сон как рукой сняло, и Мэри села в постели, прислушиваясь.
Сначала она ничего не ощущала, кроме ударов своего собственного сердца, но через несколько минут смогла уловить другой звук; на этот раз он шел от самого крыльца под ее окном — в дом затаскивали нечто тяжелое, ящики, вероятно, или тюки, и волокли их по коридору.
Подойдя к окну, она чуть приоткрыла ставни. Во дворе стояли три крытые телеги, запряженные каждая парой лошадей. Еще две телеги были без верха. От загнанных, взмыленных лошадей клубами шел пар.
Возле телег Мэри увидела кое-кого из тех, кто пил вечером в баре. Жестянщик из Лонсестона стоял под самым окном ее спальни, о чем-то шепчась с торговцем лошадьми. Матрос из Пэдстоу уже пришел в чувство и поглаживал голову лошади; третий, который истязал парня с родимым пятном, забрался на открытую телегу и пытался поднять лежавший в ней груз. Но во дворе были и новые лица, Мэри их никогда раньше не видела. Луна в эту ночь светила ярко, люди были видны отчетливо, и это, вероятно, беспокоило собравшихся, ибо один из них, подняв к небу палец, покачал неодобрительно головой, его собеседник тоже пожал плечами, а стоявший рядом человек, по всем признакам походивший на главного, нетерпеливым жестом напомнил им, что нужно спешить, и все трое исчезли в доме. Теперь Мэри могла определить, куда затаскивали тяжелые тюки: в заколоченную комнату в конце коридора.
Она начинала понимать происходящее. В «Ямайку» привозился груз, его складывали в потайной комнате. Так как было видно, что лошади взмылены, она заключила, что они проделали далекий путь, возможно, от побережья, и когда все будет выгружено, они уедут так же незаметно и тихо, как приехали.