– Кого это ты зацеловала до зубной боли? – взглянув на опустевший вход, поинтересовался Серов.

– Моего бывшего кружковца, Женю Савенко. – В словах Наташи не было вызова.

– Откуда ты его взяла?

– Встретились на лестнице, когда я шла вниз, на пляж. Он теперь уже не кружковец – врач в летном полку. Между прочим, как раз служит недалеко от моего родного дома.

– Представляю, сколько слез воспоминаний было пролито в море.

– Ошибаешься. Слезы мы не лили.

– Я надеюсь, ты с ним переспала?

Серов почувствовал на себе ледяной взгляд и оторвался от пива.

– А что? Тебе бы этого очень хотелось?

– Мне не хотелось бы. Но ты что-то захандрила в последнее время. Я это говорю не как муж, но как врач!

Наташа еле удержалась, чтобы не запустить в его голову стаканом.

– Я все-таки твоя жена, а не пациентка!

– Беру обратно свои слова. – Он с головой погрузился в газету, а вместе с ней и в порционный обед.

У Наташи почему-то исчез аппетит. Если бы Женя сейчас снова заглянул в зал, ей-богу, она уехала бы в степь вместе с ним.

– Нельзя ли куда-нибудь пойти, чтобы выпить вина?

– Зачем идти, дорогая, когда все есть с собой! Я как раз купил с собой в Москву. Все, что захочешь! – Он открыл свою спортивную сумку. – Красного или белого?

– Белого, если можно…

– Отчего нельзя? – Он вошел в роль гостеприимного кавказца, и соседи с удивлением стали оглядываться на их столик. – Хочэшь бэлого, хочэшь красного, хочэшь домашнэго розового, – все есть, дорогая, что угодно твоей душе!

Щелкнув пальцами, Серов позвал официантку, и она мгновенно, как из-под земли, явилась на зов с на удивление чистыми бокалами. Молодая женщина в белых брюках за соседним столиком посмотрела на Наташу с явной завистью, а на Серова с заискивающей улыбкой.

«Интересно, с ней он тоже успел переспать?» – машинально, без всяких эмоций подумала Наташа и залпом выпила первый бокал. Алкоголь всегда умеренно действовал на нее. Она от выпитого не краснела и не бледнела, только ее глаза светлели буквально на несколько секунд. Она сидела и смотрела на Серова, не думая ни о чем, разглядывая каждую морщинку на его знакомом лице.

– Знаешь, я не виню тебя в том, что ты постоянно мне изменял.

– Чего это ты вдруг? – Он лениво оторвался от газеты.

– Я ведь в принципе представляла, за кого выхожу замуж, – продолжала она. – Наблюдала тебя в Лаосе, да ты и сам многое не скрывал. Поэтому, согласившись поехать с тобой в Москву, я морально была готова к твоему отношению к семейной жизни. Правда, я никогда не могла понять, что ты находишь хорошего в этих связях. Из огромного самомнения мне казалось, что я должна для тебя представлять гораздо больший моральный и физический интерес. Я надеялась изменить тебя. Но я уже наказана за свою гордыню и поэтому отпускаю тебя на свободу. Делай что хочешь!

– Послушай, милая… – Он отпил глоток из своего бокала. Эти выяснения отношений ему стали надоедать, но в то же время ему было Наташу жалко. Вино после пива показалось кисловатым, и он хотел поморщиться, но сдержался, иначе она растолковала бы это движение применительно к себе. – Не надо ничего придумывать. Мы такие, какие мы есть. И все. – Он небрежно бросил газету.

Брошенная газета теперь всегда напоминала ей о возвращении из Праги. Наталья сцепила зубы, чтобы не вскочить, не треснуть его бутылкой. Не порвать газету в клочки. Он ничего не заметил.

– Пойдем лучше вечером сходим в «Ущелье». Отметим окончание отпуска, раз завтра будем уже в Москве. Между прочим, билеты я поменял.

– Отлично.

И вдруг Наташе пришла в голову странная мысль. А вдруг они с Женей были бы счастливы?

«Ущельем» называлась шашлычная, расположенная в уютной низине между двух аллей, усаженных кипарисами. Вниз вела гранитная лестница, по сторонам дичились заросли самшита, а сверху, с горы, виден был лишь ароматный, поднимающийся к небу дымок да слышалась музыка для тех, кто приходил сюда не только поесть, но и потанцевать.

Наташа ушла в номер, чтобы переодеться к вечеру. Еще с лаосских времен она любила красное. Если ткань была алая – глаза Натальи казались серыми и холодно блестели на солнце. Если же оттенок красного отдавал в пурпур, глаза становились светлые, прозрачные, нежно-зеленые. Все остальное – прическа, макияж, туфли – было лишь делом техники. В этот вечер красный шелк на ней напоминал оттенком домашнее вино. И Наташа в нем была самой красивой женщиной на всем побережье от Лазаревского до Сочи. Ее муж подумал и надел темно-серую рубашку с короткими рукавами и светлые брюки. А на шею нацепил зачем-то судейский свисток на шелковом грязном шнурке.

– А свисток-то тебе зачем?

– Буду свистеть, звать милицию, когда к тебе подойдет этот твой кружковец. Как там его…

Наташа не сдержала смешок, и настроение у нее стало игривым. Они пошли.

«Вот и еще день прошел… – думала она, нежно поглаживая шершавую кожу каждого кипариса, мимо которого проходила. – Прекрасный, теплый, безумный день у моря. День, полный любви. Я хочу запомнить его навсегда. Завтра этот день уже будет в прошлом…»

«Ущелье» уже было под ней, и она, перегнувшись через перила, сквозь кусты заглянула вниз, чтобы определить, кто сегодня готовит шашлык, много ли народу за столиками и свободно ли ее любимое место под естественным укрытием наклонившегося низко олеандра.

Она сразу увидела Женю, мрачно сидящего на крайней скамейке за шашлыком и стаканом вина. Сейчас он был один, без своего друга-велосипеда. Он сидел в позе байроновского героя, все в той же выгоревшей на солнце спортивной майке и в шортах, такой молодой, загорелый, мускулистый и такой мрачный, что ей захотелось немедленно его обнять. Она еле сдержалась, чтобы бегом не спуститься к нему и не задушить поцелуями. Несколько девушек, ожидающие кавалеров и лопающиеся со скуки в ожидании танцев, уже поглядывали на него, пили шампанское и пачкались шоколадом. Несколько пар для разминки лениво топтались в круге для танцев. Любимый столик Наташи был, к счастью, свободен, и они с Серовым неспешно пошли к нему, как вдруг одна из танцующих пар завладела ее вниманием.

«Алексей! Точно он!» – узнала она Фомина в высоком массивном мужчине, и сердце у нее похолодело. Наташа не помнила, как уселась за столик. Танцующий мужчина теперь повернулся к ней лицом, но рассмотреть его черты в полумраке южной ночи было сложно. Серов отошел к бару, а Наташа спряталась в темном углу под цветущими ветвями бело-розовых олеандров. Но вот танец прекратился, мужчина повел свою даму на место. И Наташа с облегчением увидела, что это, конечно же, не Фомин.

Увидев ее, Женя Савенко встал, и она ласково помахала ему, приглашая подойти и сесть вместе с ними. Но Женя сделал гордое и сердитое лицо и остался один. Серов от стойки бара с легчайшей улыбкой наблюдал за ними.

Шашлык оказался на редкость хорош. Наташа с удовольствием первобытного человека наслаждалась жареным мясом, ранней зеленью и овечьим сыром. Она еще несколько раз махала Жене, но тот был все так же одинок и неприступен.

«Потерпи, милый мальчик! – думала Наташа. – Завтра я уеду, и тебе не дадут тут скучать! Вон скольким девушкам ты нравишься! Найдешь себе пару и будешь еще долго-долго молод…»

И эти благородные мысли так нравились ей самой, что она долгое время не замечала, на кого устремил свой взор ее собственный муж. А Славик, не стесняясь, пялился на пухлый, обтянутый мини-юбкой зад молодой девицы, сидящей к нему спиной за соседним столом. Это была та самая девушка, которая во время обеда щеголяла в белых брюках.

«Нас всех пора помещать в клинику неврозов», – Наташа решила не смотреть в сторону соседки.

Зато Вячеслав Сергеевич, каждый раз, сделав глоток вина, с интересом оглядывался назад. Да, там действительно было на что поглядеть: круглые загорелые коленки, упругие ляжки и сильно обтянутые ягодицы не могли оставить равнодушными любителей крупных форм. Наташа непроизвольно скептически улыбнулась. Серов, очнувшись, перехватил ее взгляд и сощурился. Так щурится хищник, притворяясь ласковым паинькой, перед тем как впиться зубами в кусок мяса.

«Разве это по-христиански? – думала она. – Что за удовольствие ему меня мучить?»

– Может, пойдешь потанцуешь? – Она сказала это специально, чтобы соблюсти приличия. В конце концов, он мог бы сначала пригласить ее, Наташу, а потом у нее хватило бы сил сказать, что болит голова. И она ушла бы к себе в номер, а Слава уж тогда мог бы делать все, что захочет.