Мэйдлин Брент - Тени прошлого

– Все мужчины, дорогая, мужчины, – вздохнула она. – Иногда я думаю, что они появляются на свет исключительно, чтобы огорчать женщин.

– О Господи! Тоби?

– Нет. Тоби – это радость, Ханна, но я старше его на восемь лет, и мы с ним как два корабля, бороздящие в ночи океан. Это все ни на что хорошее не способный Бонифейс. Он опять дома, работает сейчас в Лондоне, и вчера я, спрятав свою гордость, прямо спросила его, собирается он на мне жениться или нет. Так знаете, что мне ответил этот негодяй? «Такой вопрос, миссис Хескет, ни одна уважающая себя женщина не задаст мужчине». Я готова была разреветься от унижения, но, конечно же, сдержалась. Когда я думаю, сколько я сделала для Бонифейса... Знаете, ведь он бы уже давно разорился, если бы не я. Да нет, я знаю, что бываю с ним резка, но он ведет себя с таким безразличием, словно я плохо ухаживаю за ним, а я ведь, Ханна, совсем неплохо веду дом. Я всегда на месте, когда он возвращается из поездок, готовлю его любимые блюда и вообще очень с ним нежна наедине. Нет, детка, мне все это надоело. Скажите, что вы обо мне думаете?

– Я очень хорошо о вас думаю, миссис Хескет, – сказала я, – думаю, что вы сами испортили мистера Бонифейса, очень вы избаловали его. Ему надо показать, что будет без вас, а то он привык, что вы есть и все делаете... – Неожиданно мне в голову пришла хорошая мысль, и у меня даже перехватило дыхание, так она мне понравилась. – Миссис Хескет, у меня есть к вам замечательное предложение. Не поедете ли вы со мной в Мексику в конце месяца?

Она поднесла руку ко лбу, не понимая, что я задумала.

– В Мексику? Но... Я не понимаю.

– Мне нужна компаньонка, и Эндрю собирается кого-нибудь нанять, а мне бы очень хотелось, чтобы вы поехали со мной. Вы немножко там побудете и вернетесь, как только пожелаете, но вас не будет месяц-полтора, и мистеру Бонифейсу придется самому о себе позаботиться.

От неожиданности она часто-часто замигала ресницами.

– Самому о себе позаботиться? Да он умрет, Ханна.

Я рассмеялась:

– Не умрет. Он получит урок, который вы должны были ему преподать много лет назад. Не могу вам обещать, что он сразу же попросит вашей руки, но, когда он будет бояться, что вы в любой момент возьмете и оставите его, думаю, он станет куда более покладистым, и остальное будет уже делом времени. Если, конечно, вы этого хотите.

Миссис Хескет устремила на меня мечтательный взгляд. – Конечно же, я дура, – тихо проговорила она, – но я этого хочу, Ханна. А вы уж очень мудры для ваших лет, детка.

Я криво усмехнулась:

– Я очень старая для своих лет, но теперь уж ничего не поделаешь.

Солнечным октябрьским днем мы поднялись на корабль «Троянка» и отплыли в Мексику. Наш путь лежал через Бермуды, Нассау и Гавану. В Веракрузе нас должен был встретить Эндрю и поездом отвезти в Мехико. Отдохнув там ночь, наутро нам предстояло опять сесть в поезд и проехать пятьсот миль на север в Монтеррей.

Мы рассчитывали, что миссис Хескет побудет недели две в Мехико с родственниками матери Эндрю, а потом ее проводят в Веракруз и она одна вернется в Англию. Все ее путешествие первым классом оплачивал Эндрю, который очень обрадовался, что меня будет сопровождать столь решительная особа, оказавшая ему неоценимую помощь в моем спасении.

За три недели до начала нашего плавания Тоби Кент принес мне книги о Мексике и карты, чтобы я понемногу знакомилась со страной, где собиралась обрести новый дом.

Я рассказывала ему, что успела узнать, и он по учебнику проверял, правильно ли я выучила испанские слова, кстати, как я выяснила, он сам неплохо говорил по-испански, потому что одно время служил на испанском торговом корабле. Теперь он с удовольствием помогал мне расширять мои познания, потому что сам имел намерение попутешествовать по Мексике.

Миссис Хескет тоже навещала меня, однако не желала учить испанский или какой-либо другой иностранный язык.

– Детка, – заявила она, – учить чужой язык – занятие совершенно противоестественное, потому что Господь в Своей мудрости дал людям разные языки в наказание за Вавилонскую башню и не мне бежать от Его суда.

Пока она говорила, в ее глазах зажегся лукавый огонек. Ее переполняла радость, потому что мистеру Бонифейсу ее отъезд пришелся совсем не по душе.

– Бедняжка сначала не поверил, – объявила она с удовольствием. – Потом пришел в ярость, а теперь горюет. Очень трогательно. Вчера вечером Тоби пошел с ним куда-то, и он напился, а потом стал жаловаться Тоби на жизнь. Милый Тоби уверяет меня, что к моему возвращению из Мексики негодный человек созреет до того, чтобы встать на колени и попросить моей руки. Тоби считает, что я должна немного подождать, а потом как бы нехотя согласиться.

– И ничего не делайте для него, пока он будет ждать, – добавила я. – То есть совсем ничего, ни на кухне, ни в спальне.

– Мне это уже приходило в голову, – с милой улыбкой проговорила она и взяла меня за руку. – Ханна, дорогая, вы мне больше, чем дочь. Дочь бы меня не поняла.

Моя каюта на «Троянке» была рядом с каютой миссис Хескет, и Тоби поселился на той же палубе. Погода поначалу нас не очень радовала, и миссис Хескет два дня пролежала в постели, зато потом мы совсем освоились и от души радовались установившейся погоде и великолепному морскому путешествию. На свежем морском воздухе я очень скоро обрела прежнее здоровье, и воспоминание о пережитом кошмаре потускнело и мучило меня не больше дурного сна.

Я продолжала читать книжки о Мексике и практиковаться в испанском языке с Тоби, а миссис Хескет читала романы из корабельной библиотеки и пересказывала нам их по вечерам за обедом. Тоби делал наброски, написал несколько картин, причем очень быстро, как всегда. Миссис Хескет картины не понравились, а мне они все больше и больше приходились по душе. Чтобы пошутить над ней, он написал ее так, как если бы сделал фотографию в цвете, и она пришла в неописуемый восторг.

Мы трое прекрасно проводили вместе время. Разговаривали, читали, спорили, играли во все возможные на палубе игры, знакомились с другими пассажирами, вечерами слушали прекрасное трио или играли в шахматы и карты, чему нас обучил Тоби.

Временами на меня накатывало сомнение, правильно ли я сделала, что приняла предложение Эндрю. И мне тогда было неважно, что он знает правду и что меня ребенком принудили к позорному образу жизни, с которым я порвала, едва у меня появилась такая возможность, ведь ничто не могло изменить моего прошлого, а оно было далеко не лучшим приданым. О своих раздумьях я не говорила ни Тоби, ни миссис Хескет. Я должна была нести свою ношу сама и не взваливать ее на чужие плечи.

Был теплый день, когда наш корабль бросил якорь в старейшем мексиканском порту Веракруз. Я изо всех сил старалась отогнать от себя печаль. Мне нравилась суета в порту, и я вглядывалась в лица людей, стараясь отыскать среди них Эндрю. В конце концов мы сошли на берег, получили свои чемоданы и без задержки миновали таможню. Эндрю нигде не было. К нам быстрыми шагами приблизился седоволосый высокий мужчина с аристократическим лицом. На нем был летний легкий костюм, цилиндр, и в руках он держал тросточку с костяным набалдашником. На почтительном расстоянии за ним следовали двое мужчин в чем-то наподобие ливреи, в которых я признала слуг.

Высокий мужчина поклонился нам и обратился к Тоби на хорошем английском языке, правда, с акцентом:

– Извините, сэр, имею я удовольствие говорить с мистером Тоби Кентом?

– Это я, сэр.

Тоби снял шляпу и поклонился.

– Я – Энрике дель Рио, кузен матери синьора Эндрю Дойла.

– Рад познакомиться с вами, сэр, – сказал Тоби и повернулся к нам. – Позвольте представить вам синьора Энрике дель Рио. Синьор, представляю вам миссис Флору Хескет и мисс Ханну Маклиод.

Мы обменялись рукопожатием, и я забыла все испанские слова, которые выучила за это время, правда, это было неважно, потому что синьор Энрике продолжал по-английски:

– Я тут, потому что Эндрю не имеет возможности встретить вас. – Он огляделся и понизил голос: – Мне придется сообщить вам нечто не совсем приятное, однако не здесь. Вот сядем в поезд, там и поговорим.

Душа у меня убежала в пятки, и я шепотом спросила:

– Эндрю болен? Его ранили?

Энрике дель Рио покачал головой:

– Нет, синьорита. Мы думаем, он в добром здравии, но, пожалуйста, позвольте мне ничего не говорить, пока мы не останемся одни.